«Красного вина я выпил много. Охранники Азнавура выловили меня из Сены и отвезли в какой-то магазинчик. Там с меня сняли всю одежду, надели стального цвета смокинг, новую рубашку, ботинки и доставили обратно. Я подхожу к Азнавуру, чтобы извиниться, а он говорит: «Ну вот, видите, не все французы жлобы». Я отвечаю: «Какой вы, на фиг, француз? Вы армянин», — рассказывает актер Андрей Анкудинов.
— Андрей, свою дебютную роль в кино вы сыграли в фильме Геннадия Васильева «Полет с космонавтом»?
— Да, это была «проба пера» — там у меня эпизод. А первой значительной работой в кино стала роль у Геннадия Полоки в фильме «Наше призвание». Я тогда учился в ГИТИСе, в мастерской Всеволода Порфирьевича Остальского, моим педагогом был Семен Аркадьевич Баркан, 25 лет возглавлявший театр «Ромэн», но и Геннадия Полоку я считаю своим учителем наравне с ними. Нам, студентам, строго запрещалось сниматься в кино. Правда, соблюдать это правило мы, конечно, не собирались. И в конце второго курса отправились на пробы к Полоке. Он считался прогрессивным режиссером, поэтому к нему ломился весь ГИТИС — на пробах я встретил «табаковцев»: Васю Мищенко, Лену Майорову. Их, как и меня, впоследствии утвердили. В дни проб на разговор к режиссеру пришел Владимир Высоцкий. Он уже снимался у Геннадия Ивановича в «Интервенции», а в этой картине должен был сыграть Сыровегина — секретаря парткома завода. Полока попросил Высоцкого: «Володя, коль пришел — подыграй детям на пробах». А я, как всегда, был с гитарой, и после пробы мы с Владимиром Семеновичем разговорились. «Небось, Окуджаву поешь?» — ревниво спросил он. «А я вас тоже попеваю», — отвечаю. «Что ты делаешь?» — округлив глаза, переспросил Высоцкий... «Попеваю. Есть у вас песня хорошая «Жили-были на море…» Но там мне музыка не нравится». — «Это песня к фильму, — говорит Высоцкий. — Корабельное танго. Делай с этой музыкой, что считаешь нужным». Я наиграл свой вариант, и автор одобрительно сказал: «Делай». По сей день пою эту песню в том варианте, который одобрил сам Владимир Семенович. Правда, в кино мы так вместе и не снялись. Высоцкий умер за две недели до начала съемок. Эту роль сыграл его друг — Иван Бортник. Но я горжусь, что в моей биографии есть факт пребывания в кадре с Высоцким — пусть лишь на кинопробах.
В «Нашем призвании» я играл Веньку Сулькина — мальчишку, который все время пристает к девчонкам. И Полока мне постоянно велел натирать лицо поверх грима репейным маслом: «У тебя в кадре должна быть сальная кожа, потому что твой герой все время в возбужденном состоянии». За время съемок этой картины я получил 56 ударов. Меня там били все: Ленка Майорова, Васька Мищенко, Илонка Броневицкая. Как-то я пришел на съемки, а Полока говорит: «Чувствую, ты не в настроении, мне не нравится». И подвел меня к окну съемочного павильона: «Видишь, вон девушка идет? Через 15 минут ты должен принести мне ее телефон и доложить место и время вашего свидания. Понял? Марш!» Через 15 минут я вваливаюсь запыхавшийся: «Геннадий Иванович, вот номер…» — «Я проверю. Сам приду на эту встречу». Вот так-то. А еще у Полоки было такое правило: если опоздал на съемку — просто сидишь в павильоне, а твой текст передают какому-нибудь другому персонажу. Таким образом, моя роль в процессе съемок сильно увеличилась, потому что я никогда не опаздывал.
С Геннадием Ивановичем у нас сложилось полное взаимопонимание, и он стал приглашать меня в свои следующие картины: «Три процента риска», «Я вожатый форпоста». А когда я не смог сняться в его фильме «А был ли Каротин», Полока вставил в сценарий дополнительный диалог для героев Игоря Кваши и Бориса Соколова. Один другого спрашивает: «Андрея Ферапонтыча давно не видели?» — «Кого-кого?» — «Академика Анкудинова». — «Давно...» Вот такой «подарок» от Геннадия Ивановича.
— В фильме Полоки «Три процента риска» вашими партнерами стали Валерий Золотухин и Кирилл Лавров. Как работалось с такими звездами?
— В этом фильме Геннадий Иванович специально для меня придумал роль сына летчика, которого играл Валерий Золотухин. 1984 год, прилетаю на съемки в Казахстан, на озеро Балхаш. Меня заводят в гримерку. Там вижу Кирилла Лаврова, который надевает носки. Ему представляют меня. «В каком классе?» — не поднимая головы, спрашивает Лавров. «Кирилл Юрьевич, — отвечаю, — два года тому назад в ВТО вы посвящали меня в артисты». — «Прости. С меня бутылка». А я в то время действительно очень юно выглядел — мне до 25 лет алкоголь в магазинах не продавали. С Лавровым на какое-то время нас разместили в одном домике. Закончились наши смены, и он мне говорит: «Вот тебе деньги. Я ж обещал бутылку. Сходи купи». Я отвечаю: «А мне не продадут». — «Вот запомнишь, — ухмыльнулся Лавров, — как народный артист СССР тебе, байстрюку, за водкой бегал». И сам сходил в магазин.
— А как вы стали артистом?
— В свой день рождения, 2 октября 1977 года, я смотрел дома телевизор. Показывали фильм «Вороне где-то бог…» режиссера-документалиста Владислава Виноградова. Фильм о том, как Игорь Владимиров набирает актерский курс. Вечером с работы вернулась мама и подарила мне лампу-камелек, имитирующую горящую свечу. Сидим мы с ней у этого камелька, и я говорю: «Мама, я все-таки хочу в артисты...» Я вполне мог пойти и по родительским стопам — стать физиком или математиком. Ведь оканчивал я заочную физико-математическую школу при Новосибирском отделении Академии наук СССР. Сдавать экзамены мы ездили в Новосибирск, в Академгородок. У меня был фактически отличный аттестат — с ним можно было поступить в Бауманку с одним экзаменом. Школу я окончил в 15 лет, потому что в первый класс пошел, когда мне не было и шести. Родители специально для этого подделали метрику. Им надо было диссертации защищать, и ребенка требовалось куда-то сбагрить. Отец, Роберт Петрович, уезжал писать свою диссертацию в Томск, а мама, Ольга Васильевна, преподавала в Омском политехе. Потом она стала доктором наук и была заместителем заведующего кафедрой физики. Поступать в Москву меня повезла она и везде предъявляла свой паспорт, так как у меня этого документа еще не было. Но в институт имени Баумана экзамены проходили в июле — августе. А в театральные вузы в начале июля уже шло зачисление студентов. Так по счастливому стечению обстоятельств я стал студентом ГИТИСа, где сразу получил прозвище Малыш за юный возраст.
Знаете, это невероятно, но жизнь распорядилась так, что через несколько лет мама пошла по моим стопам. У сестры возникли большие проблемы со зрением. Омск ей экологически и климатически не подходил. Тогда мама с сестрой (родители к тому времени расстались) решили перебраться в Кишинев, где жили дедушка с бабушкой. И мама, доктор физических наук, в 42 года поступает в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии на режиссуру телевидения заочно. На сессии она регулярно летала в Ленинград. Маминой дипломной работой стал литературно-музыкальный телефильм о пребывании Пушкина в Молдавии «Мой голос для тебя». И кого она пригласила на главную роль? Конечно, сына — меня! Я прилетел в Кишинев. Помню, на меня нацепили парик, приклеили первый бак — похож, чертяка.
— Ай да Анкудинов, ай да… Как после ГИТИСа вы оказались в Ленинграде?
— По окончании института надо было распределяться в театр. А я весной, в конце четвертого курса, на озвучании фильма «Вот такие чудеса» оказался в Ленинграде. Небольшие роли — девчонок и мальчишек — в этом фильме озвучивали молодые ленинградские артисты. Одной из них была Таня Малыщицкая — актриса Молодежного театра на Фонтанке. В Ленинграде я на нее почему-то не обратил внимания. А однажды в Москве на остановке замечаю симпатичную девчонку. Подхожу: «Слышь, до Парижа как проехать?» Она поворачивается и говорит: «Вон за тем забором». Я вижу знакомое лицо: «А где я тебя видел?» — «Ты меня видел в темной комнате и щипал за… бока». Это оказалась Таня. Она маленького роста, поэтому в тон-студии ее ставили на приступочку, чтобы она не тянулась к микрофону. Но так как в студии действительно было темно, я Таню толком не разглядел. Как оказалось, Малыщицкая тоже учится в ГИТИСе, заочно, у Элины Быстрицкой, а живет и работает в Ленинграде. Я начал ухаживать за ней и в один прекрасный день проводил Таню на «Красную стрелу», а сам дунул в Шереметьево и утром встретил ее в Питере. С этого момента я стал приезжать в Ленинград регулярно, мы гуляли по городу, болтали. В ее театр мне не довелось сходить — приезжал я всегда одним днем. В Москве меня готовы были взять в Театр на Малой Бронной и в Театр сатиры. Но с Таней у нас было серьезно, а у нее работа и семья были в Ленинграде. «Давай покажусь в твой Молодежный театр», — без особого энтузиазма предложил я. Ленинград мне категорически не нравился, за четыре года учебы в ГИТИСе я почувствовал себя москвичом. Но так как пообещал — поехал показываться в Молодежный театр. Вхожу в сад «Буфф» на Фонтанке, вижу длинное здание театра. В открытом окне замечаю луноликое лицо: «К Таньке, что ли? От сопля зеленая... Показываться сейчас будешь?» — «Ага». — «Ну давай». Это была Нина Усатова.
В театре меня встречает Таня, она подыгрывает мне в подготовленном отрывке. Главный режиссер и директор театра спрашивают: «А если мы вас возьмем — как быть с жилплощадью?» Я отвечаю: «Мы с Татьяной поженимся. И, наверное, ее родители пропишут». — «То есть вы только договариваться будете?» — «Да». — «Ну, как будут результаты, приходите — будем думать». Тане говорю: «Ну что, поехали знакомиться с родителями?» Она: «Давай сперва по городу прогуляемся». Два часа идем пешком по Московскому проспекту, рассматриваем все достопримечательности. Наконец добираемся до дома — «хрущевка»-пятиэтажка. Поднимаемся на второй этаж, входим в квартиру, и я вижу, что на кухне в трусах сидит главный режиссер Молодежного театра, которому я сегодня показывался. «Так ты говоришь, родители пропишут?» — ехидно спрашивает он. Тут-то я и сел... Таня мне не сказала, кто ее отец. А я так легкомысленно отнесся к этому показу, что не удосужился даже к афишам подойти, где мог бы увидеть фамилию главного режиссера. Зато меня в театре все ждали, включая Усатову, — были предупреждены, что Танька из Москвы жениха везет. Так я оказался в Ленинграде, в Молодежном театре на Фонтанке. А в октябре мы с Таней поженились.
— Андрей, вы лауреат Государственной премии КГБ СССР! Как вы получили эту редкую награду?
— В 1984 году на «Беларусьфильме» я снимался в картине «Юрка — сын командира» — фильм о пограничниках. Полгода провел на настоящей погранзаставе… И как-то воскресным днем 1985 года играл дневной спектакль «Сказки Андерсена» — я тогда уже перешел в Театр комедии. Дома звонок, Таня берет трубку. «Андрея Робертовича можно?» — «Его нет. Что передать?» — «Передайте, что звонили из КГБ». Таня в панике звонит в театр: «Анкудинов, ты что ляпнул? Тебе из КГБ звонили, с Литейного». Я говорю: «Понятия не имею». Вечером снова звонок: «Здравствуйте, Андрей Робертович. Вас беспокоят из КГБ. Скажите, пожалуйста, вы в прошлом году были в Белоруссии?» — «Да, был на съемках». — «То есть вы были в приграничной зоне?» — «Да». — «Ну что я могу вам сказать? Поздравляю». — «С чем?» — «Вы стали нашим клиентом». Мой визави, сохраняя интригу, явно получал садистское удовольствие, заставляя меня волноваться. «В каком смысле я ваш клиент?» — «Фильм удостоен премии КГБ в области литературы и кино III степени». — «И что это значит?» — «Ничего. Ждите. Всего доброго». У меня, конечно, отлегло. Через месяц, опять в воскресенье, играю другую сказку — «Пир горой Винни-Пуха». Моя роль — Тигр. В антракте подбегает ко мне бледный взволнованный директор: «Андрюша, за тобой приехали…» Я вхожу в гримерку, там стоят два молодых человека в аккуратных костюмчиках: «Собирайтесь, вы летите в Москву». — «Простите, но мне еще второй акт доиграть надо». Директор: «Да что ты, мы уже позвонили — Коля Павлов едет, он за тебя доиграет». Я изумляюсь: «Как? Другой Тигр?» — «Да кто там заметит — у тебя же все лицо гримом размалевано». Я спрашиваю: «А в чем я в Москву поеду?» — «Не беспокойтесь, — отвечают, — мы были у вас дома, жена передала ваш костюм…» У выхода из театра стоит черная «Волга». Привезли меня в Пулково. Без билета посадили в самолет.
В Шереметьево встретили. Привезли на Лубянку. Я вошел. Большой зал, в котором Виктор Чебриков — Председатель КГБ СССР вручает премии выдающимся деятелям. Среди лауреатов — делегация из Белоруссии: члены съемочной группы фильма «Юрка — сын командира» и Сергей Бодров-старший — автор сценария нашей картины. Наконец объявляют меня. Вручили мне значок — один в один как Госпремия, диплом. «А это для жены и детей», — протягивает мне Чебриков конверт. Мы одновременно разжали пальцы, и конверт упал. Дзинь. «Что звенит?» — интересуюсь. «Подоходный налог», — отвечает Чебриков. В конверте было 140 рублей 87 копеек — моя доля от общей премии в 1000 рублей, присужденной съемочной группе картины. Вернувшись в Ленинград, сразу бросился обмывать награду в ВТО. Значок прикрепил так, чтобы все видели. Первым мне встретился Андрюша Толубеев. Я к нему: «Андрюха, смотри!» — «Поздравляю, — говорит, — это «вездеход».
Мы с Таней тогда жили в комнате трехкомнатной коммуналки на проспекте Ветеранов — нам ее купили родители жены. Соседние комнаты занимали пьющая тетка и бывший стукач, или вохровец, — совершенно отвратительный дядька. Да и у соседки характер был еще тот — особенно когда напивалась. Как только я получил премию КГБ — сразу поставил грамоту на кухне, и сосед немедленно съехал — больше я его никогда не видел, его комната осталась пустовать. А однажды в нашу коммуналку позвонил Анатолий Папанов… Я был еще студентом, когда познакомился с ним на съемках. Играл сельского мальчишку, а он учителя. Снимали фильм под Иваново. Анатолий Дмитриевич прозвал меня почему-то блокадником. «Блыкадник, ты будешь пиво?» — «Какой я блокадник? Я из Омска родом». — «Ты на себя в зеркало смотрел, блыкадник?» — «Нет, пиво не буду». — «Почему?» — «Я уже с осветителями водки выпил». — «И что?» — «Как что? Пиво после водки нельзя». — «Правильно. А утром?» — «Утром, наверное, можно». — «Ну считай, что ты уже переспал!»… Так вот, однажды в дверь нашей комнатки в коммуналке кто-то деликатно постучал. Подозрительно нежный голос соседки произнес: «Андрюша, тебя к телефону». Я выхожу в коридор. «Алло, блыкадник, — в трубке голос Папанова, — вот ты мне скажи: кто ты теперь есть? Ясное дело — блыкадник, раз в Ленинграде живешь. Я тут твою соседку немножко напугал… Спросил у нее: «Тут живет замечательный артист Анкудинов? Его беспокоит народный артист СССР Папанов...» С тех пор соседка замолчала раз и навсегда, а целый месяц даже пыталась нас чем-то угостить.
— Как складывалась ваша работа в легендарном Театре комедии имени Акимова?
— Меня сразу определили в молодежную гримерку к Вите Михайлову, Димке Циликину. На следующий год пришел Артур Ваха. Очень быстро меня ввели во все сказки, что были в репертуаре, в спектакль «Характеры» по Шукшину. А в 1985-м,
к 40-летию Победы, поставили «День Победы среди войны». Мне досталась роль Артиллериста, влюбленного во Флейту-пикколо — ее играла Лика Неволина, падчерица Александра Демьяненко. Дирижера играл Игорь Дмитриев. Вообще в театре в то время служило много легендарных артистов. Помимо Дмитриева — Михаил Светин, Алексей Савостьянов, позже пришел и Александр Демьяненко. Со Светиным мы дружили. В кино он дважды играл моих отцов. Первый раз вместе снимались в картине «Светлая личность». Режиссер Саша Павловский, конечно, уникальную картину снял. В одном кадре собрал Игоря Дмитриева, Всеволода Шиловского, Виктора Павлова, Светлану Крючкову, Сергея Мигицко, Александра Демьяненко, Галину Польских, Сашу Яковлеву, Бронислава Брондукова, Владимира Татосова, Николая Караченцова… А Светин обладал удивительным качеством — в самый неподходящий момент он начинать спорить с режиссером. Саша Павловский, который знал его как облупленного, объявлял перерыв часа на два, и они всласть ругались. И вот все звезды собрались на съемочной площадке, снимается самый ответственный кадр, а Светину «шлея под мантию попала»: «Я не буду так играть!» И два часа он изводит Павловского, все ждут. А у Светы Крючковой вообще билет на самолет горит. Она играла любовницу героя Светина. Жену его героя — маму моего персонажа — Галина Польских. И вот наконец Михаил Семенович успокоился — объявляют съемку. По сценарию жена и любовница случайно встречаются, и обе отвешивают пощечины своему мужчине. С каким же удовольствием в течение двух дублей эти красавицы, Польских и Крючкова, в кадре по-настоящему лупили Светина! Я тоже был в кадре, но, едва сдерживая смех, прятался за спинами партнеров.
На Ленинградском телевидении я вел две детских музыкальных программы: в «Сказке за сказкой» был Петрушкой и в «Музыке для Буратино» — Буратино. Года два тому назад ехал в метро, и вдруг здоровенный 40-летний лоб, стоящий передо мной, заржал на весь вагон и стал тыкать в меня пальцем: «О, Буратино!» Светин в нашей программе играл кота Базилио. А музыку писали выдающиеся композиторы: Андрей Петров, Игорь Цветков, Сергей Баневич. Однажды Светин не смог прийти на запись фонограммы пиратской песни. А я хорошо пародировал его голос. Ключом к его образу была связь заложенного носа с постоянным пожиманием плечами. И я записал песню вместо Светина его же голосом. Через неделю назначают съемку этой сцены. Михаилу Семеновичу говорят: «Зайдите в студию, послушайте свою запись». — «Какую запись? Я ничего не записывал!» — «Так вот же ваш голос…» — «Та-а-ак. Где этот гад?! Анкудинов, ты что творишь? Ты почему так частишь? Как я буду в фонограмму попадать? Я и текста не знаю!» — «Михаил Семенович, что делать будем?» — «Так. Я кто? Я пират…» Светин взял черный платок и повязал его по-ковбойски, закрыв себе лицо до глаз. «Вот теперь все будет синхронно — потому что мою артикуляцию никто не увидит!»
— Андрей, вы великолепный пародист. Я сожалею, что наши читатели не могут увидеть, как вы показываете всех героев нашего интервью. А с кого начиналось ваше увлечение пародией?
— Однажды в институте я услышал, как какой-то студент пародировал Брежнева. Мне это так понравилось! Оказалось, что я тоже могу. И я стал ходить по комнатам общежития — веселить народ. За это меня кормили. Но недолго музыка играла. Меня вызвали «на ковер», прописали мне «каши», но, как маленького, на первый раз пощадили. Правда, я не остановился — научился пародировать голос ректора. Этим голосом однажды позвонил с утра пораньше в ректорат, до появления самого хозяина кабинета, и сделал от его лица распоряжение: «Вечером в нашем актовом зале состоится совещание всех ректоров театральных вузов. Поэтому статую Ленина с первого этажа необходимо перетащить на второй — к залу». Но я попал в собственные сети — оказался среди тех, кого эту статую заставили тащить. В полдень в институте появился ректор и изумился: «Где Ленин?» — «Так вы же сами сказали…» Пришлось мне участвовать в переносе вождя на прежнее место. На следующий год я совсем обнаглел и собрал руководителей всех курсов на «совещание» в кабинете ректора в 10 часов утра. Явились Андрей Гончаров, Владимир Андреев, Олег Табаков... На этот раз меня кто-то сдал. «Вызвать ко мне Малыша!» — распорядился ректор. «Ты это устроил — сам и оправдывайся», — приказал он мне. Мой мастер был готов меня убить. Поэтому первым делом я бросился к Табакову: «Олег Павлович, мы просто хотели пошутить, но меня сдали…» Табаков оценил розыгрыш и «отмазал» меня перед остальными худруками.
— Андрей, а как вы попали на эстраду?
— Помимо театра и кино в моей жизни большое место занимала игра «Театральный марафон» — юмористические состязания между командами ленинградских театров, что-то вроде КВН. В городе «Марафон...» имел огромную популярность. Сперва игры проходили в ДК имени Капранова, и их снимало местное телевидение. Но со временем «Марафон...» вышел на всесоюзный уровень. Билеты в двухтысячный «Октябрьский» зал разлетались как пирожки, игры стали показывать на Центральном телевидении. Капитаном команды Театра музкомедии был Боря Смолкин, Театра имени Комиссаржевской — Андрей Ургант, Молодежного театра — Костя Гершов. Я был капитаном команды Театра комедии. Позже подтянулись команды киевлян, одесситов, сборная Москвы, которую возглавлял Игорь Угольников. Наступила перестройка, гласность — мы уже чувствовали свободу, но еще с привкусом риска. На сцене ни в чем себе не отказывали — номера и тексты были самыми дерзкими. Что, конечно, вызывало восторг публики. Нас стали повсеместно узнавать. У участников марафонов пошли концерты, гастроли. «Театральные марафоны» мы проводили вплоть до 90-го года — пока популярность возобновленного на телевидении КВН не вытеснила нас.
На волне славы «театрального марафониста» я захотел сделать эстрадную программу, объединив французский и русский шансон. Две музыкальные культуры на протяжении двухсот лет развивались в унисон. Русские и французские песни этого жанра схожи по мелодике, философии. И нигде, кроме нас и Франции, песни не исполнялись как театральные новеллы. Для меня ключевой песней — центром программы — стала «Вечная любовь» Шарля Азнавура. Разумеется, на французском языке. Когда-то в 1980 году, студентом, я целый месяц бегал из учебного театра ГИТИСа, что в Большом Гнездниковском переулке, через Пушкинскую площадь в кинотеатр «Россия» смотреть фильм «Тегеран-43». Меня завораживала песня Азнавура — она стала для меня знаковой. И вот спустя 10 лет на базе Музея эстрады закипела работа над программой «Шансон белых ночей».
Программу мы представили в 1990 году в концертном зале «Октябрьский». Успех был грандиозный. И через полгода мы повторили этот спектакль-ревю. А в апреле — мае 1991 года с этой программой поехали в США по линии Ротари-клуба — это международная организация, в рамках которой бизнесмены помогают друг другу. Мы проехали 21 штат. Поездка была некоммерческая, поэтому особо не заработали, но дефицитные для России вещи, бытовую технику приобрели.
После Америки по линии Общества дружбы я прилетел на фестиваль французской песни в город Бурж. Где исполнил программу из популярных французских шлягеров. После чего меня пригласили принять участие в сборном концерте в Париже 14 июля 1991 года — в День взятия Бастилии. На сцене огромного концертного зала «Зенит» собрали представителей музыкальных культур со всего мира — какие-то мексиканцы, перуанские индейцы, рокеры, симфонический оркестр, норвежская скрипачка, японцы и я — русский артист с французским шансоном. Выхожу на сцену перед огромным залом, и оркестр вступает: «А Пари…» Начинаю петь и замечаю, что во втором ряду сидит Ив Монтан. А это его песня. Тут же весь текст вылетел из головы — белый лист! Я впал в ступор. Понимаю, что опозорился, подвел Родину, которую представляю, и всех, кто меня сюда позвал! Очнулся, когда мой язык «молотил» уже третий куплет. Оказалось, что я ничего не забыл, а на автомате продолжал петь — у артистов это называется «мышцы помнят». Ив Монтан, высоченный, крупный, выделялся на фоне других зрителей. Поэтому я и не заметил, что рядом с ним сидел 160-сантиметровый Шарль Азнавур. По окончании концерта Монтан и Азнавур пригласили десять человек из числа артистов на суаре — званый вечер.
Я оказался среди счастливчиков. Монтан поинтересовался: «Не могу понять, что у вас за диалект? Вроде не гасконский и не северный…» Я говорю: «У меня сборный диалект от Монтана, Бреля, Брюэля, Азнавура и Лама. Я же ваши песни учил по пластинкам…» И вот суаре. Белые столики прямо на берегу Сены недалеко от моста Александра III. А что такое для русского человека белые столики под открытым небом Парижа в 1991 году? У меня просто крышу снесло. Красного вина я выпил много. И неожиданно для себя и окружающих решил высказать всем собравшимся свое мнение по поводу того, какие французы жлобы. «Вот, если бы я был миллионером, — распалялся я, — то ходил бы по ресторанам и бил морды французам за то, что они позволяют своим женщинам за себя платить. И сам бы платил за всех ваших женщин. И вообще, если бы не наш русский царь, то вы бы сейчас не любовались на этот прекрасный мост. Так что французов я не уважаю! И вообще, я вам покажу, как надо Родину любить!» Сказав это, я в своем белоснежном смокинге ласточкой прыгнул в Сену. Из реки меня вытащили охранники Азнавура — уже в зеленом смокинге. Подводят к машине, выстилают полиэтиленом сиденье, сажают сверху мокрого меня, везут буквально три квартала в какой-то магазинчик. Там с меня снимают всю одежду, надевают стального цвета серебряный смокинг, новую рубашку, ботинки и везут обратно! В руках у меня пакет с моим «зеленым» смокингом. Я подхожу к Азнавуру, чтобы извиниться, а он говорит: «Ну вот, видите, не все французы жлобы». Я отвечаю: «Какой вы, на фиг, француз? Вы — армянин!»
В октябре я, находясь дома в России, получаю приглашение от Азнавура принять участие в его концертах во Франции, а потом полететь с ним на гастроли в Южную Америку. Фантастика! Азнавуру я был нужен, чтобы он имел возможность передохнуть в середине концерта. Обычно он представлял меня так: «Вы видели белого медведя, который курит? Нет? А я вас сейчас познакомлю с русским парнишкой, который поет по-французски. Хотя я не уверен, что он понимает, о чем поет». И я минут 15—20 выступал. Так продолжалось в течение 10 лет. Причем у меня были эксклюзивные условия. Меня никто не неволил, не заставлял жертвовать работой в России. Звонили представители Азнавура, и, если у меня была возможность, я ехал. С Азнавуром я посетил 35 стран! Когда приехал в Париж на концерт в честь его 80-летия, который проходил в том же «Зените», где мы встретились впервые, я решил исполнить «Вечную любовь» на французском. Неожиданно Азнавур начал подпевать мне по-русски. Я шепчу: «Я не знаю русского текста». А он: «Тогда пой, как хочешь».
— Андрей, вы знакомы и с другими знаменитыми французами: Мишелем Леграном, Пьером Ришаром!
— С Ришаром вышла очень забавная история. Мы познакомились на кинофестивале в Мурманске — это был конец мая 2011 года, в разгаре полярный день. Организаторы предложили сделать нам совместный номер. Репетицию назначили на полвторого. Накануне мы с Левой Оганезовым — моим постоянным партнером и близким другом — выступали перед подводниками. К гостинице вернулись глубоко за полночь. И что мы видим? У крыльца отеля стоит одинокий Ришар в концертном костюме. «Пьер, что вы здесь делаете?» — изумились мы. «Как что? — ответил он. — Жду, когда меня повезут на репетицию». — «Так репетиция в полвторого дня. А сейчас ночь!» — «Разве?» — ухмыльнулся Ришар. На улице действительно было светлым светло. «Зачем я только душ принимал?» — грустно сказал француз и отправился спать. Ровно через 12 часов мы встретились на репетиции, и родился номер — это была чистая импровизация. Мы дуэтом спели знаменитый французский хит «Сэ си бон» и станцевали — это был восторг!
— На французском вы пели и в кино!
— В 1992 году я снимался в картине «Ребенок к ноябрю». И режиссер фильма Саша Павловский, которому очень нравилась моя программа «Шансон белых ночей», дал возможность моему герою исполнить в картине песню «Вечная любовь». Этот фильм прославил меня на всю страну, я мешками получал письма от девушек, которые готовы были выйти за меня замуж. Но только замуж! Просто любовь не предлагали… В жизни я был счастлив со всеми своими женами. Сегодня, в мои шестьдесят, рядом со мной моя золотая Женька. Супруга моложе меня на 15 лет. Она не только моя муза, но и настоящая богиня домашнего очага, и мой незаменимый партнер, и советчик.
— Андрей, в юбилейный год вы стали артистом труппы Театра сатиры…
— К юбилею я получил четыре очень дорогих для меня подарка: звание заслуженного артиста России и три премьеры в двух ведущих театрах страны. В Театре Моссовета играю Мурзавецкого в спектакле-бенефисе Валентины Талызиной «Волки и овцы», поставленном Игорем Яцко. Мои навыки игры на гитаре снова пригодились — пою в спектакле дурным голосом старинные романсы. А в Театре сатиры выхожу на сцену в спектакле «Балалайкин и К°» по Салтыкову-Щедрину в постановке нашего худрука Сергея Газарова, с которым мы подружились еще в ГИТИСе — он учился на два курса старше у Табакова. 20-го и 21 октября состоится премьера спектакля «Невольницы» режиссера Михаила Мокеева — у меня главная роль, старого мужа при молодой жене. Когда-то в юности я не попал в труппу Театра сатиры. Но спустя 40 лет — в свои шестьдесят — все-таки стал актером этого легендарного театра. Благодарю Сережу Газарова за то, что взял меня за шкирку и снова привел в театр. Разве это не почерк судьбы? Значит, когда-то я выбрал верную стезю, став лириком, а не физиком.
