Я решила: опять, видно, запил. Звоню на мобильный, абонент недоступен. Волнуюсь и не знаю, что делать. Вечером вдруг отвечает: «Я у Иры. Мне нехорошо». Назавтра к нему вызвали врача. Он уже был в неадекватном состоянии, все время спрашивал: «Где я нахожусь?»
Помню, как пришла к нему на второй день после госпитализации. Он только спросил: «Ну что, осиротела?» и закрыл глаза.
Потом из-за эпидемии гриппа его положили в отдельный бокс и никого к нему не пускали. Ира меня утешала: «Даже меня к нему не пускают». Я написала Валере записку, что принесла еды. Мне от него принесли ответ. Как выяснилось, это была последняя записка. Я ее сохранила. Там было всего три строчки: «Мне уже лучше. Я тебя люблю, целую. Твой Валера».
Плохо, плохо он ушел из жизни. Вокруг него все время были люди, Ира с Ваней... Ни секунды мы не были наедине. Ни возможности поговорить, ни попрощаться, он уже был в бессознательном состоянии…
Ира, надо отдать ей должное, вела себя со мной корректно, деликатно. А я, видимо, с возрастом сентиментальной становлюсь, в больнице готова была ее целовать, что и делала. Мы вместе с ней обсуждали, как лечить Золотухина. Я каждый день к нему ходила, консультировалась с врачами, готовилась ухаживать за лежачим больным. Но Валера умер…
Теперь Линдт всюду объявляет себя гражданской женой, дает интервью, рассказывает о своей любви, об их сыне…
Я фаталист. От судьбы не уйдешь… Даже если бы знала наперед, что меня ждет, не стала бы ничего менять в своей жизни.
И хотя глубина моей любви равна силе боли, которую испытывала почти сорок лет, прожитых с Золотухиным, я до сих пор не осознала, что его уже нет на свете. Мне кажется, что Валера, как всегда, где-то в отъезде, только по какой-то очень важной причине не может мне позвонить…
