И так далее, и тому подобное…
Ну нормальная это баба? А Золотухин был влюблен и не видел ничего вокруг. Впрочем, это не мешало ему ей изменять. Помню, как она его упрекала: «Как ты мог в гримерке… на полу… с моей подругой!»
Я его часто «мусульманином» называла. Ему всегда было необходимо кроме любимой женщины иметь параллельно еще какие-то отношения.
Однако своей главной соперницей Людмила считала меня. Видно, думала, что я его не отпускаю. «Меня совершенно не волнуют ваши отношения. Когда ты его заберешь? Приезжай, я не держу!» — говорила Людмиле по телефону в самый разгар их романа. Да еще и на Новый год к нам позвала. Она не постеснялась, пришла. Я даже внешность ее тогда не запомнила.
Помню только, она увела с собой пьяного Золотухина куда-то отмечать. А я осталась в тот Новый год одна.
Вот такая жизнь у нас была…
И все же Валера так и не смог уйти, хотя и был в ее полной власти… В дневнике он писал, что поставил своей Ирбис ультиматум: «Родишь — поженимся». Не знаю, так все было или нет…
Как все это закончилось, не помню, да и вспоминать не хочу. Но я знаю, что они до конца его жизни созванивались, разговаривали друг с другом…
И вот недавно Людмила позвонила снова.
— Я хочу прийти. Поговорить… — Зачем?
О чем?
— Ты победила. Я хочу попросить прощения…
Ну зачем снова к этому возвращаться? Что было, то прошло.
Я простила его тогда. Мы стали жить дальше, хотя рубцы на сердце остались. Помню, прихожу к врачу, а он мне говорит: «А вы знаете, что у вас микроинфаркт был?» Вот они, рубцы-то... Как мы сохранили брак? Думаю, благодаря моему терпению. Всю свою жизнь я терпела, терпела…
И всегда находила объяснение его поступкам, оправдание. Шла на компромисс. А как иначе? Конечно, все это действовало разъедающе. За прошедшее время я очень изменилась и пришла к убеждению, что нет мужчин, не изменяющих женам. Когда я вижу пару, которым под 80 и они поют о том, что измен в их жизни не было, мне смешно это слышать.
Глупость какая! Как можно столько лет прожить и ни на одну женщину не посмотреть? Мужчины совершенно другие. Но одно дело это понимать, а другое — принимать…
После истории с Ирбис я запретила себе заглядывать в дневники мужа. Ради сохранения здоровья. Это так ужасно, такая боль! Он приносил домой новую книжку, а я только посмотрю картинки и тут же ее закрою. Мне все это было омерзительно. Дневники — интимная вещь, как можно их обнародовать? А сколько там было неправды! Ведь словом можно человека убить. На Золотухина многие друзья обижались за публикации, и я их понимаю…
Как-то Юрий Любимов спросил его: «Валер, а ты не боишься, что оболганные тобой люди соберутся и набьют тебе морду?»
Тот в ответ только рассмеялся.
Я ему говорила довольно нелицеприятные вещи, например, что он писатель средней руки. Наверное, он должен был на меня за это смертельно обидеться, а Валера терпел, да он и сам это признавал. Помню, где-то написал: «Графомания меня спасала от тоски, а порой и от стакана».
Он был пьющий человек, но не алкоголик, а просто типичный русский пьяница. Хотя у него и запои случались. А когда мне становилось непереносимо тяжело, и я пила водку. Только так могла на время заглушить боль…
Водка — это тоже его наследство. Все пять лет нашего романа мы вместе часто выпивали при встрече.
Он, правда, пил шампанское. Так до конца жизни ему и не изменил…
Я часто задаю себе вопрос: почему все это терпела? Почему не ушла?
Наверное, потому что нас связывало нечто большее, чем любовь. И вместе нельзя, и врозь невозможно. Это когда без слов знаешь, что творится в душе друг у друга.
Причем я мгновенно угадывала, когда у него начинается ЭТО, мне уже и в дневник заглядывать не надо было. У него и так все на лице было написано…
С Ириной Линдт мы знакомы давно. Помню, как я смотрела на нее на сцене «Таганки» и думала: «Такую девушку Золотухин не может обойти своим вниманием. Эффектная блондинка с гитарой, на сцене поет...» Второй раз я увидела ее в спектакле «Моцарт и Сальери», поставленном Андреем Максимовым.
Я уже была наслышана о романе мужа с молодой актрисой «Таганки». В Центре-музее Высоцкого, в маленьком театре, давали премьеру. Спектакль мне совершенно не понравился. Линдт в камзоле и парике изображала Моцарта. Она, по-моему, была никакая. Я сидела в зале и думала: «Взять божественную музыку, гениальные стихи Пушкина — и сделать такую банальность!»
После премьеры был банкет. По тому, как дергался Валера, я поняла, что он очень боится, как бы мы с Линдт не столкнулись и не случился скандал.
Но я сама подошла к Ире, поздравила ее и даже поцеловала. Обратилась к ней сразу же на «ты», ведь она старше моей дочери всего на четыре года. «Ты очень на мою Катю похожа…» — сказала я ей искренне.
