Ольга, видимо, сильно раздражена, потому что кричит мне: «Пошла ты на х..!» Первым ощущением было чувство скукоживания. Вроде как на улице рядом с тобой какие-нибудь мужики ругнутся, и ты же не делаешь им замечания, а скукожишься и дальше идешь. Будто ничего такого и не случилось. Во вторую секунду я подумала о том, что сказала Ольга так мне, пожилой артистке, полвека отдавшей этому театру. Противно, конечно, но не очень. А в третью я поняла то, от чего волосы дыбом встали, — она же это на сцене сказала! Для актера сцена — алтарь. Это сбивало с ног. Ощущение бездны, которое отпустило меня много лет назад, и я думала — навсегда, вернулось. Как тогда, в далеком детстве, тело стало ватным. Надо было идти, а пол подо мной словно из холодца и проваливается, проваливается… Это как приходишь в родное место, к себе домой, а кто-то переставил всю твою мебель и расколотил горшки с любимой геранью.
Это горечь, потому что ты считала себя героиней, а оказалась просто декорацией, и вот уже пришли рабочие сцены… Я развернулась и по слогам сказала: «Без-дарь».
Трясущимися руками открыла дверь в свою гримерку и прилегла на диванчик. Пришел Литвин: «Не обращайте внимания, она выучит текст...» Я не стала говорить про сцену в кулисах ни ему, ни вызвавшему меня потом Холмскому. «Валя, — сказал крайне раздраженный Павел Иосифович, — у меня нет для вас других партнеров!» Лицо его покраснело до предела, видно, поднялось давление… Я чувствовала себя виноватой, что мне дали хорошую роль, а я срываю репетиции... Поэтому просто извинилась и пообещала, что подобное не повторится.
Только через несколько дней рассказала о том, что произошло, директору театра. «И что ты ей ответила?» — спрашивает она меня. — «Что она бездарь». — «Ой, что ты ей сказала!» — «Ну, я ей сказала то, что думала. А артистки в твоем театре ругаются матом на сцене. Ты это знай».
Спектакль сдали и начали играть на зрителя. Я очень старалась забыть про нанесенное мне оскорбление. Комедия покатилась. Людям нравилось. Мы часто слышали в свой адрес аплодисменты. У Ольги с ролью по-прежнему были сложности, зритель не очень принимал, и она пыталась дожимать образ своими словами. И складывалось ощущение, что реплики эти адресованы не моему персонажу, а мне, Талызиной… «Вы мне завидуете». — «А чему завидовать?» — «Вас исправит только могила». — «Да не посылайте вы меня в могилу!» Конфликт пополз на сцену…
От обилия непрописанного в сценарии текста я начала зажиматься. Комедия же — все быстро. Я говорила Холмскому, что Кабо раскачивает спектакль, он ее вызывал, и на какое-то время все прекращалось. А потом начиналось снова. На каждый спектакль я шла с тяжелым чувством и не знала, что отвечать. Меня, артистку старой школы, страшно выбивала из колеи эдакая наглость гламурной звезды… 12 июля 2008 года у меня поднялось давление, я зашла в медпункт театра, мне сделали укол... И я подумала: «Валь, довольно. Ты сегодня сыграла свой последний спектакль». Да, я решила отказаться от участия в постановке «Мораль пани Дульской», потому что ощущение наглого плевка в то, что я всегда любила больше своей жизни и ставила выше всего остального, перенести не смогла. Написала заявление, в котором «прошу меня освободить» и так далее...
Холмский, конечно, отговаривал: «Валя, успокойтесь. У вас какой-то психоз». Нет, это был протест. Ведь по сути все, что ты можешь противопоставить, — это наконец набраться смелости и прыгнуть внутрь бездны! И я это сделала!
Вскоре мне позвонил один хороший режиссер — народный артист Станислав Железкин. Он предложил «Пиковую даму» А.С. Пушкина: «На сцене будете только вы и куклы». А я в кукольном театре никогда не работала. Растерялась: как это может выглядеть?.. Позвонила приятельнице, режиссеру-документалисту Тане Скабард, посоветоваться. «Странная вы, — засмеялась она. — Мне кажется, надо соглашаться. Лучше с куклами играть, чем с Кабо». Я подумала и сказала Железкину «да». Дай бог, скоро начнем…
