А я осталась при Виктюке. Приклеилась просто. Несмотря на то что в Омске успела окончить два курса сельскохозяйственного института, в столице чувствовала себя маленькой и глупой.
«Я тут знаю все!» — говорил Рома и делал такой жест рукой, будто Москва уже свалилась к его ногам. Я балдела от такой фантастической самоуверенности!
Он научил меня не платить за проезд в троллейбусе и не бояться контролеров. Выходило нервно, но Рома просто запрещал мне жить по правилам и портить тем самым ему удовольствие! Сам-то Виктюк обладал фантастической способностью проникать без билета куда угодно. «Валька, что ты делаешь сегодня вечером?» — вопил он. — «Ничего». — «Все, идем в театр!» Изо дня в день он таскал меня (я была весьма субтильной барышней, и, наверное, это слово лучше всего описывает виктюковское надо мной действие) по театрам, консерваториям, киношкам...
Каждый мой вечер оказывался неумолимо заполнен концертом или новой постановкой.
В тот день Виктюк был не похож сам на себя, потому что отступил от своих «коронных» принципов. «Во сколько у тебя заканчиваются сегодня занятия? — спрашивает. — «В три, а что?» — «Пойдешь к Захарову и возьмешь два «входных» в консерваторию. Там сегодня Гилельс». — «Ну ладно...» «Встречаемся в половине седьмого прямо там», — напоследок скомандовал Рома и испарился. Нам, как студентам театрального вуза, полагались «входные» — эдакие билеты со скидкой в места, где приобщали к прекрасному.
Все это показалось мне слегка подозрительным. Но пошла к Захарову. Очередь — как в лучшие для советского строя годы в Мавзолей. Отстояла часа три. Где в то время порхал Виктюк, не знаю. Наконец я получаю «входные» и, счастливо сжимая их в кулаке, иду к консерватории. А там — столпотворение вавилонское. Все стеклись на Гилельса. Я даже не увидела, с какой стороны материализовался Виктюк.
«Взяла?» — с довольным лицом спрашивает этот змей-искуситель. «Взяла», — сразу насторожилась я. — «Продавай!» — «Ты что?! Я же три часа в очереди стояла!» — «Де-е-вушка! У меня сегодня есть такой ход, которым мы ни разу еще не ходили». — «Через служебный?» — «Лучше». «Через боковую дверь?» — продолжаю гадать я. — «Лучше!» — «Ну не через люстру же?..» — «Лучше! Продавай!» Безапелляционные виктюковские команды я обычно безропотно исполняла.
Стоило только вытянуть руку с билетами, как тут же нашлись желающие их купить. «Пошли!» — «Рома, куда?» По обеим лестницам консерватории текли людские потоки. «Пошли!» — и Виктюк, схватив меня за руку, ныряет в один. Я поняла, что мы подбираемся к контролю… Между двумя дамами-контролершами беленькая такая загородочка с соблазнительно редким расстоянием между прутьями. Виктюк останавливается перед ней и оборачивается ко мне: «Лезь!» — «Рома!!! Ах черт…» — и в окружении человеческих ног протискиваюсь на противоположную сторону. Надо заметить, Виктюк установил неписаное правило — как только ты проходишь куда хотел, мы друг друга не знаем.
И вот я спокойно вливаюсь в толпу и иду, не оборачиваясь. Вдруг — шум, крики! Я догадалась, что мой вдохновенный гуру засыпался.
Осторожно оглядываюсь… За Ромочкой бегут человек пять охранников и администратор! Они гонят его как зайца! Села. Гилельса слушать не могу, потому как нет сил сосредоточиться на музыке. Все думаю, поймали Виктюка или нет… А если поймали? Где его искать: в администрации или в милиции? Наконец антракт. В консерватории два яруса, я сначала оглядела первый — нету моего «Клайда», второй… Из-под перил торчат его тушканчиковые глаза. «Было же два билета!» — прошипела я рядом с глазами. «Молчи, маленькая, молчи…» Все второе отделение мы сидели бок о бок на ступеньках и пытались слушать Гилельса. Получалось плохо — мы оба пребывали под эффектом произошедшего…
На почве дикой любви к музыке Виктюка и моей равнозначной нелюбви мы подружились с удивительным человеком — Галиной Рождественской.
Роман играть на фортепиано не умел. Но пока ехал в Москву на третьей полке общего вагона, выучил «Лунную сонату» Бетховена. Действительно выучил! Рома додумался запомнить комбинации пальцев. Так всю дорогу и играл…
У меня к музыке имелись свои счеты. Однажды во втором классе на елке спела песню из трофейной картины «Серенада солнечной долины». На том злополучном утреннике присутствовал монстр от педагогики Александра Григорьевна Бриккер. Мы, дети, ее побаивались, потому что строгая была и двигалась страшно, кривясь и переваливаясь из-за болезни спины. И вот стоим — Бриккер, моя мама, учительница Софья Марковна и я, маленькая. Они разговаривают, как будто на втором этаже. «Вы не учительница, а вы не мать, — отчитывала монстр моих.
