Дочь режиссера Александра Серого Ольга рассказывает о непростой судьбе своего отца.
...Еще ребенком я нутром ощущала, что между выстрелом в отца, его страхом за мою жизнь и странной встречей с незнакомцем есть связь. Понимала: от меня скрывают какую-то тайну...
Мой отец поставил легендарных «Джентльменов удачи». Там есть эпизод, где герой Евгения Леонова спрашивает девочку на лыжах: «Где тут лодочная станция?» Эта девочка — я. Бывают актеры одной роли, а папа стал режиссером одного фильма. Но зато какого!
Вспоминая об этой комедии, журналисты широкими мазками нарисовали и портрет Александра Серого: безумный ревнивец, за попытку убийства соперника отсидел в тюрьме, потом заболел раком крови, шестнадцать лет боролся за жизнь и в итоге застрелился.
Писали, что автором знаменитых «Джентльменов удачи» его можно назвать только с натяжкой: эту постановку пробил для друга автор сценария Георгий Данелия, он же практически все сделал за него на съемочной площадке...
Отца нет уже двадцать шесть лет. И вот я решилась по осколкам своих и чужих воспоминаний, по записям в его дневнике собрать, будто пазл, папину жизнь. Ради того, чтобы понять поступки отца. Хочу прежде всего себе ответить на вопрос: каким же он был на самом деле?
Мама мечтала о сыне. А папа хотел именно дочку. Он боготворил жену Марину, кареглазую, темноволосую, с трогательными ямочками на щеках.
И тут родилась я — почти точная ее копия! Неудивительно, что папа обожал меня. Мои первые воспоминания связаны именно с ним. Они согреты папиным теплом. Я и сейчас почти физически его ощущаю. Едва отец появлялся рядом, становилось радостно и интересно. «Как поживает наш медвежонок-лежебока?» — спрашивал он. И мы тут же начинали придумывать веселые истории про забавного медвежонка. Потом героем сказок был непоседливый заяц, его сменили другие зверушки...
В том счастливом раннем детстве папа казался огромным, всемогущим, самым сильным, добрым и веселым. Мои беззаботные денечки кончились в шесть лет. Отец решил отправить меня в школу раньше почти на год. И очень этим гордился. Школу выбрал непростую — имени Поленова, с углубленным изучением французского.
Находилась она на Старом Арбате, а мы жили на Новослободской. Но папа и слышать не хотел о переводе. Ведь Поленовская считалась престижной, в ней учились дети высокопоставленных чиновников, сотрудников ООН. А я чувствовала себя в классе неуютно: все ребята старше, только двух подружек завела. Однако на мои жалобы папа не обращал внимания. У него были свои представления о том, что для дочери хорошо, а что плохо.
Отец придерживался популярной в те годы теории: ребенок — чистый лист, на котором можно написать все, что угодно. И считал нужным развивать не те качества, которыми я была наделена от природы, а наоборот, отсутствовавшие во мне. Например спорт и я — понятия абсолютно несовместимые. Но он упорно пытался научить меня езде на велосипеде. Не вышло. Сам папа тоже был не очень спортивным.
Две его гантели всегда лежали в углу стенного шкафа. Их доставали раз в год, когда готовили пасху — использовали в качестве гнета.
После фиаско с велосипедом меня по блату устроили в секцию художественной гимнастики для юных спортсменов, подающих надежды. Вспоминаю это как кошмар: дети легко делают мостик, садятся на шпагат, а я не могу даже просто наклонившись достать руками пол! Неудивительно, что надо мной смеялись. Плакала, умоляла не водить в секцию. Но отец долго стоял на своем, пока, наконец, не понял, что гимнастки из дочки не получится.
С шестилетнего возраста меня загрузили еще и музыкой. Папа и тут подошел к делу основательно: купил лучшее по тем временам пианино Petroff и нанял преподавателя.