Каракули постепенно превращаются в большую кляксу. Завороженно разглядываю, какую странную форму она принимает, расползаясь по ткани. Вдруг замечаю рядом отца. Он молча хватает лампу, швыряет ее на пол и резко выходит из комнаты.
Другой случай. Мы на кухне, он бранит меня, я отвечаю дерзко. Лицо отца перекашивается от гнева. В следующую секунду в мою сторону летит тяжелая чугунная крышка от кастрюли. Едва успеваю отскочить. Реагировала я всегда одинаково: не пыталась спорить, сопротивляться, просто цепенела от страха. После таких вспышек он мог игнорировать меня неделями. В доме поселялась тягостная атмосфера. Знала: бежать за ним, извиняться бесполезно, отец отходил от гнева медленно. Я выжидала момент, ловя на себе его взгляд. Если замечала, что холод в глазах исчез, подходила, прижималась к нему и просила прощения.
Он прощал.
Доставалось не только мне. Вот отец, сидя на диване в своей комнате, читает. Лето. Сосед из дома напротив, открыв настежь окна, выставил на подоконник акустические колонки. Из них гремит музыка. Папа вскипает, выскакивает из комнаты. Возвращается он с обрезом и, прицелившись, стреляет по колонкам. Слава богу, промахнулся, обошлось без милиции. Но музыку сосед выключил.
Я побаивалась отца. Понимала, что его реакция непредсказуема. Старалась как можно меньше рассказывать о своих делах. Но бывало, он сам вызывал меня на откровенность. Я откликалась и всегда потом жалела. Почти все наши разговоры заканчивались скандалом. С мамой тоже поговорить не получалось. По характеру сдержанная, она крайне редко пускалась в излияния чувств.
Возвращаясь с работы, принималась хлопотать на кухне. Ее мысли полностью занимал отец. И я научилась обходиться без задушевных бесед. Со временем такие отношения меня даже стали устраивать: лишь бы одевали, кормили, давали деньги на карманные расходы и не совались в мои дела.
В десятом классе за мной ухаживал сын одного видного деятеля кино. Я его отвергла. Мы оставались приятелями, но парень затаил обиду, искал, чем бы досадить. И вот однажды, как бы между прочим, сказал: «Твой отец сидел в тюрьме». По его словам выходило, что папа застал маму, в то время еще свою невесту, в постели с другим. Придя в ярость, полез в драку и размозжил сопернику голову молотком. За что и получил срок.
Я была обескуражена. Но даже не усомнилась в том, что это правда.
Меня не волновало: сидел папа или нет, виновата ли перед ним мама. Чисто эгоистически подумала: отца надо остерегаться и заботиться о сохранности собственного черепа, он в гневе опасен. Сообщать родителям, что посвящена в семейную тайну, я не стала, просто еще больше отдалилась от них.
Отец не верил, что из меня получится художник. А заниматься, к примеру, дизайном обоев казалось ему делом, не достойным его дочери. Он всегда внушал: «В жизни надо что-то собой представлять! Твоя бабушка — профессор!» Предполагалось, что дочь должна держать высокую планку. И после школы по настоянию родителей я поступила в архитектурный институт. Но начертательная геометрия, сопромат, статика сооружений оказались сложноваты для моих мозгов.
— Не хочу быть архитектором! — заявила я на третьем курсе, собравшись с духом.
Папа пригрозил ударить, и у меня вырвалось:
— Знаю, ты можешь!.. Как тогда молотком!
Он побледнел:
— Как ты посмела! Ты выкрала письма из моего стола!
Один из ящиков отец всегда запирал на замок. Я к тайнику не прикасалась. Но переубеждать его было бесполезно. Мама с белым лицом наблюдала всю эту сцену молча...
Институт я так и не бросила, не решилась идти против воли отца. И о трагедии, случившейся еще до женитьбы родителей, больше не заикалась.
Об истории их любви я кое-что услышала от родственников и друзей семьи, когда обоих уже не было в живых.