Мамина старшая сестра Тамара семь лет провела в лагерях, ее муж, известный грузинский писатель Нико Мицишвили, расстрелян. Вернулась она из ссылки с больными ногами, до конца жизни хромала. По поводу ее приезда гости собрались, дед сидел радостный, выпил вместе со всеми. Утром всегда раньше всех вставал, а тут нет и нет его. Вошли, а он во сне умер, тихо, с улыбкой — в тот же день, как дочь дождался. Брат его Арчил в больнице лежал, не хотели ему говорить, но как-то горькая весть до него долетела. Он из больницы сбежал, едва деда увидел — разрыв сердца. Двоих сразу и хоронили.
Понятно, почему мама оставалась приверженцем белой гвардии, дворянской культуры. Был такой случай. У нас на набережной стоял бюст Сталина, а в 1956 году, после обвинения в культе личности, его хотели убрать. И весь Тбилиси встал на защиту, мы, пацаны, конечно — туда же. Все это вылилось в серьезные волнения, ввели войска, люди погибли. Помню, под утро кое-как выбрался из оцепления, закоулками пробрался домой. И в темноте навстречу — белые фигуры: женщины в ночных рубашках со всех дворов детей своих ждали. Домой вошел, мама — вся белого цвета, тоже не спит, конечно. В руках — старый утюг чугунный. Тихо так спрашивает:
— Ты где был?
— Как где? Со всеми, защищал бюст Сталина.
И она швырнула в меня этот утюг! Если попала бы — убила, там килограммов двенадцать чугуна. Это единственный раз, когда мама не совладала с собой: так ненавидела советскую власть и так сильно за меня испугалась! Ладно бы за правое дело сын жизнью рисковал, а не бессмысленно и глупо.
Состояние шока было тогда у людей. Наш учитель физкультуры дядя Шалико нам рассказывал: «Когда по радио объявили о смерти Сталина, я на турнике «солнышко» крутил. В тот момент, когда полукруг сделал, объявили минуту молчания — я так и застыл наверху… Вот как его любили». А мы, пацаны, сидим, рты разинули, слушаем, верим.
Как нам было разобраться: то Сталин — наше все, то вдруг — долой его! Мы были детьми войны, росли в разрухе, голоде, холоде, без отцов.
Безотцовщина страшная вещь. По сути, это инвалидность с детства, как если бы у тебя не было руки или ноги. Нет, хуже — ампутация чего-то более важного внутри человека. Не знаю, как для других, у меня такое восприятие. Нужно немало мужества и мудрости, чтобы не бежать, не прятаться от страдания, а прочувствовать его, принять как часть самого себя. И не хочу забывать эту боль, думаю, она сделала меня таким, какой я есть.
Судите сами, мог ли я с этой непреходящей кровоточащей раной внутри воспевать Бандеру, называя его «великим Степаном»? А именно такая возмутительная ложь под моим именем распространяется сейчас в Интернете со ссылкой на мое интервью украинской газете. Что тут поделаешь... Знающие меня люди никогда серьезно не отнесутся к подобному — это нонсенс полный! Как я могу отвечать за нечистоплотные СМИ, использующие мое имя и приписывающие абсурдные заявления?
Прошу прощения, что отвлекся, не мог промолчать, думаю, моя реакция понятна.
Вернемся к нашей истории. Сегодня, когда нет войны, горько то, что так много детей растет без отцов. Мы-то знали, что во всех наших бедах фашисты виноваты, но Сталин нас спасет. Наличие общего врага и вера в вождя-спасителя объединяли, придавали смысл и силу переносить тяготы и лишения. Потому без света, без еды, без всего — все равно были счастливыми.
Пока война шла, мы совсем масюсенькими на чердаке штаб организовали. Ведь когда немец придет и в наш город, и мы должны защищать свой двор, свои дома. Из-за жарких заседаний нашего штаба у Нины Георгиевны, русской аристократки, ее квартира находилась прямо под чердаком, начала с потолка сыпаться штукатурка.
Она ходила с трудом, опираясь на палочку, но не поленилась подняться по узенькой лестнице, посмотреть, что же наверху происходит.
У нас как раз шло экстренное совещание по защите города, обсуждали, где найти бутылки для зажигательной смеси. Вдруг она появляется в дверном проеме, мы перепугались ужасно — наш секретный план раскрыт. Бежать некуда: Нина Георгиевна с грозным видом, с палкой наперевес, перекрыла единственный ход к отступлению. И вдруг она говорит: «Буба, когда закончится совещание, спустись ко мне, дам тебе три бутылки, — и заковыляла вниз. Обернулась: — Извините, ребята, нечаянно подслушала. Думаю, великое дело вы затеяли».
А после Победы в войну играть стали.
