Но он готов рискнуть, хотя не даст больше одного процента за то, что все пройдет успешно. Я сказал жене: «Или пан, или пропал. Подписывай согласие. Но если инвалидом стану, не смогу петь — лучше не жить, пусть не выводят из наркоза».
Вечером перед операцией звоню московскому художнику Мише Бакушеву: «Приезжай, выпьем где-нибудь, завтра может быть уже поздно». Дали сторожу денег, поехали, хорошенько напились. К слову, когда пил, голова болела меньше. Утром врач запах почувствовал, посмотрел с укоризной.
— Какая разница, доктор? — сказал я.
Он промолчал. Анестезиолог вошел с огромным шприцем в руках, «атомная бомба» называется. Я, дабы скрыть мандраж, шутить пытался:
— Можно, доктор, попросить, чтоб трусы не снимали?
— Вы держите их крепче, санитары и не справятся, — поддержал он шутку.
Очнулся от наркоза ночью, пытаюсь понять, на каком я свете, вижу в тумане фигуры в белом.
Вдруг надо мной лицо с усами нависло и женским голосом по-грузински говорит. Ну, думаю, умер значит! Помнил же, что в московской больнице лежал, откуда тут грузинский язык взялся? И вдруг носом втянул запах жареной колбасы! Совсем не потусторонний, земной и такой манящий, даже в животе заурчало, сутки же голодный — нет, думаю, вроде живой.
«Голова болит? — опять по-нашему спросила медсестра-грузинка. — Скафандр не мешает?»
И я понимаю, что сижу, а голова и шея зафиксированы. Еще полтора года сидя спал, как только голову нагибал, ощущение, будто самолет падает. Оказалось, врачи, закончив дежурство, отмечали что-то с водочкой, жареной колбаской закусывали. Мне немного воды налили, я тост сказал и вдруг понял, что руки-то — не дрожат!
Когда разрешили есть, Данелия ко мне пришел, курицу принес, говорит: «Ешь, дорогой, поправляйся. Сам тебе сварил». У меня — ком в горле: Гия! Сам! Варил курицу! Не знаю, понятно ли: мог ведь просто жену попросить. Вижу, из курицы остатки перьев торчат — не переношу такого. Но даже виду не подал, ел с аппетитом, не поморщился — как друга обидеть? С тех пор перестал обращать внимание на то, хорошо или плохо птица ощипана.
От безделья, лежа на больничной койке, первый сценарий сочинил, потом и комедию по нему снял «Будь здоров, дорогой!», получившую Гран-при на фестивале в Габрово в 1983 году.
Выписали меня, вручив бумагу об инвалидности, не помню, какой группы. И все — нельзя: курить, пить, петь, бегать, да я и ходил-то по стеночке. Но финал был — необъяснимый, мистический. После операции мне еженощно упорно снился странный сон: граненый стакан, солдатский, с зеленоватым отливом, наполненный до краев водкой. От этого видения отделаться не мог, он уже и днем перед глазами стоял. А я в одиночку не пил никогда. В Тбилиси мы с Ирой вернулись под Новый год, в доме все готовились к его встрече. Я втихаря вылил «Боржоми» из одной бутылки, налил туда водки, пометил ее. Когда сели за стол, наполнил стакан до краев так, что вот-вот прольется, точно как видел во сне, и — шарах!
— до дна залпом. Меня как ударило — со стула свалился, четыре месяца же не пил вообще.
Ира понюхала стакан, в ужасе позвонила Коновалову, тот за новогодним столом сидел и чуть тоже не упал, бедный, сказал: «Если выживет, значит, пусть пьет». Утром я проснулся — живее всех живых. А через пару дней ночью на охоту сбежал, тайком от домашних. Как обычно, со своим лучшим другом Гурамом Меливой, прекрасным оперным режиссером. Царство ему небесное — два месяца назад он ушел из жизни, а я потерял огромную и важную часть самого себя. Тогда проверить себя хотел, смогу ли ходить, и девять часов бродил по лесу. Вернувшись, порвал выданную справку на мелкие кусочки: «Все, я не инвалид».
