«Лежу, болит ухо, не могу заснуть. Вдруг хлопает входная дверь, заходит большая компания. В комнату заглядывает отец: «Шурик, ты хотел с Мироновым познакомиться? Андрей, зайди!» Входит элегантный и улыбающийся мой кумир, а я сижу такой жалкий в женском платочке со своим компрессом, и мне жутко стыдно!» — вспоминает Александр Лазарев-младший.
Наша квартира на Тверской, где я провел детство, имела один существенный недостаток: она располагалась напротив ресторана Дома актера, который закрывался ровно в полночь. И артисты, собиравшиеся там после спектаклей, огромными компаниями заваливались догуливать к нам домой.
Помню, мне было лет десять, я заболел. Воспаление среднего уха — неприятная штука. Мне наложили огромный компресс: камфорное масло, вата, вощеная бумага, а поверх всего этого — по-девчачьи завязанный платок. Я лежу, от боли не могу заснуть. Вдруг слышу скрежет ключа в замке. Хлопает входная дверь, и заходит большая компания. В мою комнату заглядывает отец: «Шурик, ты хотел с Мироновым познакомиться?» — «Ага». — «Андрей, зайди! Он пока не спит!» Входит элегантный и улыбающийся мой кумир, а я сижу такой жалкий в женском платочке со своим компрессом, и мне жутко стыдно! Миронов улыбается: «Ну, чего не спишь?» Я говорю: «А-а-у-у… Ухо болит». Он протягивает руку: «Андрей». — «Шурик». — «Давай спи».
И ушел… И они там дальше гуляли. Я думал, какой же это кошмар и стыд, и страдал, что не снял этот дурацкий платок... Спустя много лет мы с Машей Мироновой играли главные роли в спектакле «Плач палача», который поставил Марк Захаров. И однажды после спектакля я вспомнил эту историю: «Представляешь, — говорю, — в тот момент кто бы сказал твоему отцу, что этот мальчик в нелепом платочке будет играть с его дочкой в постановке его друга! Как все замешано круто!»
— А кто еще бывал в гостях у ваших родителей?
— К ним приходили большие компании — человек по 20—30. Размещались чудом. Особенно до того, как родители переехали на Тверскую. Вначале мама с папой жили на Плющихе у маминых родителей.
Потом переехали в театральное общежитие в Малом Кисловском переулке, после купили кооперативную квартиру на улице Удальцова. И везде у них — компании. Мама рассказывала, что как-то раз места было так мало, что Андрею Тарковскому пришлось забраться на шкаф. Он сидел там, свесив ноги, и спокойно общался. Ему там даже понравилось, он говорил, что сверху ему всех отлично видно… Ну а на Тверской стало попросторнее. И этот период жизни я уже хорошо помню. Как Эльдар Рязанов к нам в гости приходил... Ему нравился уют, который мама создавала, и то, как она потрясающе готовила. Он умилялся идеальной родительской семьей, а маме все казалось, что это у Рязанова от излишней восторженности, а ее долг — открыть ему глаза на правду. Она его все убеждала: «Вы вот поживите у нас, посмотрите, как мы общаемся.
Может, даже сценарий напишете о сумасшедшей семейке, в которой кипят и рвутся страсти. Получится шикарная комедия!» Но Рязанов не верил. И, пожалуй, правильно делал. Родителей связывала какая-то удивительная любовь. Однажды — это уже в 90-х годах, я сам был уже женат — приходят они поздно вечером из театра. А надо сказать, что мама с папой 24 часа в сутки были вместе — и дома, и на работе, — вообще не расставались. И вот, только что отыграли спектакль, сели на кухне, перекусили. Отец в трусах сидит. Мама в халате копошится с посудой у раковины. Тут он говорит: «Светка, как же я тебя люблю! Какая же ты у меня красивая!» На мою жену Алину, помню, эта сцена произвела неизгладимое впечатление. И внешне вроде бы никакой романтики — посуда, котлеты.
И столько лет вместе прожито... А такая нежность!
— Ваши родители — любящая пара, и, может, поэтому к ним у людей удивительно доброе отношение. Среди коллег, соседей по дому...
— С нами в соседнем подъезде жил Григорий Горин. Так совпадало, что каждый раз, когда я выносил мусор, он шел выгуливать спаниеля Патрика и говорил одно и то же: «Шура, привет родителям!» А соседа Виктора Павлова, замечательного актера, я встречал исключительно с авоськой, в которой лежала неизменная «синяя птица» — то есть ощипанная курица. И Павлов тоже всегда передавал привет: «Детуся, целую тебя. Папе с мамой привет».
— А каким вы им были сыном?
— Я был ужасным ребенком и не раз огорчал родителей. Например, мама собирала антиквариат, а я приглашал одноклассников. И нашим любимым развлечением с друзьями был тапочкобол — мы тапку, как мяч, гоняли по квартире. Дважды все закончилось трагически. Первой — но не единственной — жертвой пали очень дорогие часы с уникальным стеклянным плафоном, вторые такие я видел только в Эрмитаже. А когда я был помладше, еще и постукивал молоточком по антикварной посуде, оставшейся маме от бабушки. Мама невероятно расстраивалась. Правда, потом, когда я вырос и немного поумнел, я постарался ей как-то компенсировать ущерб. Еще школьником снялся в фильме «Тайна Эдвина Друда». Получил гонорар в 40 рублей и купил маме в антикварном магазине подарок — картинку, на которой нарисованы речка и лодочка.
Мама очень ею дорожит, она до сих пор висит у нее дома.
— До того как поумнели, наказывать вас было бесполезно?
— На этот счет была одна история. Мы с родителями отдыхали в Доме творчества в Мисхоре. Я ни на минуту не желал выходить из моря, и мама с папой просто замучились орать и вытаскивать меня из воды. Я на них не реагировал и плавал до посинения. Глядя на это безобразие, меня решила повоспитывать актриса МХАТа Нина Гуляева. Она подошла к берегу и начала душеспасительную беседу: «Шурик, ну выйди из воды! Сколько можно! Разве тебе не жаль родителей!
Они у тебя такие измученные и худые! Пожалей родителей! Выйди!» Она говорила, а я плескался. Наконец она не выдержала и завопила: «Ты меня слышишь?!» Я наконец повернул к ней голову и спокойно ответил: «Слышу-слышу. Но в голову не беру». И уплыл. Знаю, эта фраза потом пошла в народ и стала особо популярна во МХАТе. Потому что у главного режиссера — Олега Николаевича Ефремова — была такая привычка, когда он сердился и орал на всех, то и дело вопрошать: «Вы меня слышите?!» Ну вот артисты и кивали ему, беззвучно шепча: «Слышим-слышим. Но в голову не берем».
— Вы, наверное, росли за кулисами?
— Так происходит практически со всеми театральными детьми. Родители всегда много играли — и в главных ролях, и в массовках.
В выходные меня не с кем было оставить. И они брали меня в театр. Как-то играли спектакль «Таланты и поклонники», в котором мама играла Негину, а отец — Мелузова, меня посадили в первый ряд директорской ложи. Присматривать за мной было некому, а тут гарантировано, не убегу — за мной еще баррикадой шесть рядов серьезных людей в костюмах, которые следят за действием спектакля в полной тишине. И не вырваться! И вот минут через сорок после начала спектакля от безысходности положения и оттого, что терпеть эту муку неизвестно сколько, я зарыдал. Дети непосредственны, не умеют скрывать чувств. Например, когда моя дочка Полина увидела меня целующимся на сцене с Александрой Захаровой в «Женитьбе Фигаро», она заявила: «Это мой папа!
Я сейчас закричу!» Но моя жена успела вовремя закрыть ей рот… Когда я стал старше, со мной было проще. Я приходил после школы в театр и делал уроки в маминой гримерке.
— Насколько я знаю, на сцену вы вышли в 12 лет.
— Играл Федю Лямина в спектакле «Леди Макбет Мценского уезда». В главных ролях были Наталья Гундарева и Виктор Корешков. Режиссер — сам Андрей Гончаров. У меня даже была с ним одна репетиция. Правда, единственное, что он мне сказал, это, заметив, что я, сидя на сцене, поправил рукой непослушные волосы: «Ты хотя бы во время спектакля-то не будешь причесываться?» Вскоре мы поехали в Чехословакию, где должны были проходить три спектакля.
Я находился на седьмом небе от счастья. Шел 79-й год. Что такое Чехословакия в то время для советского ребенка? Это рай на земле, где есть и жвачка, и кассеты. Словом, я чувствовал себя счастливцем. Ходил и улыбался, все никак не мог настроить себя на серьезный лад. Даже перед тем, как выходить на сцену. Папа наблюдал за мной с тревогой и предупреждал: «Ты вообще улыбайся-то поменьше. Соберись, сосредоточься как-то, повтори текст перед сценой». А главная моя сцена во втором акте. И я уверенно говорю: «Да отлично все, пап, нормально!» Во время первого спектакля все прошло как по маслу. На втором я в таком же настроении пребываю, мне море по колено, все у меня прекрасно, и… тут я выхожу на сцену в неправильный момент. Я должен был выйти один — пятясь спиной, с молитвенником и говорить: «Тетенька, мне страшно…»
И вот я на сцене, и вдруг краем глаза вижу Виктора Корешкова. А ведь его здесь быть не должно! Мы вообще никак не должны пересекаться! Значит, я не в свое время вышел. С перепугу я забыл почти весь свой текст. Кое-как мы довели сцену до конца, и я в полном кошмаре убежал из театра. Бегу, а за мной один артист: «Шурик, успокойся, все нормально!» Кое-как я добрался до гостиницы, бросился в кровать, под одеяло, и там горько разрыдался. Вдруг слышу по коридору шаги: тум, тум, тум. Будто шаги Командора. Входит в номер отец и сурово говорит: «Ну что, доулыбался?» Зато на третьем спектакле меня уже колотун бил от волнения. А отец был доволен: «Правильно, ты должен волноваться, это очень актерское качество.
Но волнение необходимо направлять в нужное русло».
— Были еще какие-то театральные секреты, которым учил отец?
— Помню, мне было лет тринадцать или четырнадцать, я сидел за кулисами на стульчике и смотрел любимый спектакль «Бег». И так расчувствовался после того, как они закончили сцену «Восьмой сон», что вдруг из-за кулис захлопал. Аплодисменты подхватил зал. Через секунду отец влетел за кулисы со сверкающими, как два фонаря, глазами: «Никогда не смей этого делать! Нельзя вызывать аплодисменты!» Я чуть не сгорел от стыда — он так это сказал, что я запомнил на всю жизнь.
— Когда вы решили, что станете артистом?
— У меня практически не было выбора. Я постоянно в этом варился, этим жил. Все молодые артисты Театра имени Маяковского были моими друзьями. Я играл с ними в футбол, приходил к ним в гости по вечерам. Был влюблен во всех молодых актрис театра по очереди… Ну еще и гены сработали с двух сторон. Брат отца Юрий тоже был артистом. Служил в Театре Акимова. Брат мамы Николай — кинооператор. Он снимал «Покровские ворота», «Обыкновенное чудо». Бабушка — звукооператор. Дедушка — кинорежиссер. Вообще-то Владимир Немоляев начинал в двадцатые годы как бухгалтер в ГУМе. Но его жизнь круто изменилась после одного случая. Однажды его попросили проводить на склад пару — мужчину и женщину.
Они искали ткани, а он им помогал. Дед был невероятно обаятельным человеком, и на следующий день ему в благодарность за помощь принесли пригласительный на десять спектаклей Мейерхольда. Этой парой оказались сам известный режиссер с супругой Зинаидой Райх. Ну а дальше искусство так захватило благополучного бухгалтера, что вскоре он поступил во ВГИК. Это был первый режиссерский набор. У деда даже парочка довольно известных фильмов есть. Один из них попал в Золотую коллекцию Госфильмофонда — «Счастливый рейс, или Машина 22-12» с Евгением Жаровым и Николаем Крючковым. Дед первый, кто еще до войны снимал стереокино, то, что сейчас называют 3D.
— А о прадедах и прабабках вы что-нибудь знаете?
— Знаю, что с маминой стороны мои предки — купцы-старообрядцы (отсюда фамилия Немоляевы, то есть не так молящиеся), у каждого окладистая борода и по 20 человек детей. А со стороны маминой мамы — генералы усачи-бородачи в аксельбантах с медалями. Как-то я поехал с сыном Сережей в музей Бородино. Там на столе у экскурсовода нашел переснятую с портрета мутноватую фотографию с подписью: «Николай Яковлевич Мандрыка, 1812 год». Это родной брат моего прапрадеда Андрея Яковлевича, который воевал рядом с Багратионом. Ядром ему оторвало ногу, но прапрадед выжил. Мало того, он еще активно существовал и был генерал-губернатором Чернигова. А Николай Мандрыка, который изображен на портрете, являлся генерал-лейтенантом лейб-гвардии гусарского полка, хулиган страшнейший — про него мне рассказывали массу пикантных историй, наподобие анекдотов про поручика Ржевского.
Любовь сносила голову многим в нашем роду.
Например, один из моих предков, барон Неелов, камергер царского двора, ушел от жены, потому что до умопомрачения влюбился в цыганку. Говорят, это была знаменитая таборная цыганка, пела при дворе. С нее даже Лев Толстой писал образ Машеньки в «Живом трупе». Она была невероятно хороша собой, и барон решил на ней жениться. Чтобы просить об этом, он прибыл во дворец к царю. Но Николай Второй ему отказал, сорвал с него эполеты, лишил дворянства и сломал шпагу над головой, сказав: «Все!
Ступай к ней, к своей цыганке!» И выслал со своей любимой в Ярославскую губернию, где у него была усадьба. Там у них родился сын, которого назвали Лев. Он учился у Аполлинария Васнецова и стал художником. Умер он в 23 года от скоротечной чахотки.
— А по отцовской линии родню так же хорошо знаете?
— Со стороны отца история семейства более темная. У его матери Олимпиады Кузьминичны было двое братьев и семь сестер. Жили они в Финляндии, а после революции, когда Финляндия объявила независимость, им велено было определиться — становиться финнами или советскими гражданами. Решение они должны были принять в 24 часа.
Они собрали свой скарб и отправились в Петроград. Олимпиада устроилась работать в Смольном секретаршей. Ее мужем стал Сергей Николаевич Лазарев, художник, ученик Филонова. При жизни дед был не признан, однако недавно мы с мамой устроили его выставку на Крымском Валу и получили прекрасные отзывы…
— Ваши родители не возражали, что вы хотите продолжить артистическую династию?
— Наоборот. Когда я в десятом классе стал приставать к родителям с просьбой позаниматься со мной, отец тут же откликнулся. Из прозы я подготовил отрывок «Смерть Петра» из «Тихого Дона» Шолохова. До поступления в Школу-студию МХАТ я опробовал его на экзамене по литературе, чем сразил всех своих училок.
Если бы это было возможно, они бы поставили мне шесть.
— Вы даже не пытались устроиться в Театр Маяковского, где всю жизнь работали ваши родители, — сразу пришли в «Ленком». Почему?
— Я очень хотел именно в «Ленком», потому что всегда любил «Звезду и смерть Хоакина Мурьеты», «Юнону и «Авось». А попал туда по случаю, когда учился на третьем курсе института. В «Ленком» добирали молодых артистов на матросский танец в «Юнону» перед поездкой в Нью-Йорк. Захаров отобрал двоих, в том числе и меня. И потом спросил: «Как зовут?» Я сказал: «Лазарев Александр». — «А вы к Лазареву имеете какое-то отношение?» — «Я сын». — «Да? — сказал Марк Анатольевич.
— Я приветствую актерские династии в нашем театре! Добро пожаловать!»
— Кроме вас в «Ленкоме» служит еще Маша Миронова и Андрей, сын Евгения Павловича Леонова.
— Да. Евгений Павлович был потрясающим человеком, очень добрым. Помню, мы поехали на гастроли в Воронеж. А в это время мы с женой Алиной получали квартиру, и мне срочно понадобилось передать паспорт в Москву. Единственный, кто ехал в Москву, был Евгений Павлович Леонов. Я спросил у Андрея: «Папа может помочь?» — «Конечно!» И мы пошли к Леонову. А жил он в другой гостинице. Номер у него был огромного размера. До него в нем останавливался Ельцин. Мы входим в номер — никого.
Андрей кричит: «Женя!» Так он звал отца. И слышит в ответ: «Сынок, иди на голос!» И мы пошли. Одна огромная комната, другая — неимоверных размеров зал, и там, потерявшись на гигантском диване, сидит маленький Палыч: «Вот, сынок, запихнули меня сюда, сижу тут один. Чего ты хотел?» — «Вот Сашке Лазареву надо паспорт передать, возьмешь в Москву?» — «Да, конечно, заходите! Давайте я вас покормлю!» Часа через два мы ушли от него сытые и счастливые, волоча с собой огромную кастрюлю отварной картошки, соленые огурцы и целый мешок стограммовых «мерзавчиков» с водкой, которые Евгению Павловичу подарили на каком-то выступлении… Приезжает Леонов в Москву. Алинка ему звонит, говорит: «Евгений Павлович, здравствуйте, это Алина, жена Саши Лазарева, я вот должна паспорт забрать».
Он говорит: «Да-да, приходите». Когда Алина увидела Леонова, она произнесла: «Боже мой, как же Андрюша на вас похож». У него зеркало в прихожей стояло, он поворачивается в профиль и говорит: «Да? А я думал, я более пухлый».
— Вы тоже потрясающе похожи на отца…
— А раньше мне казалось, что сходства недостаточно. Я смотрел на Кирилла Козакова, на Мишу Ефремова и удивлялся их необыкновенной похожести на отцов. Но однажды отец с Арменом Борисовичем Джигарханяном пришли на мой спектакль «Женитьба Фигаро» в «Ленком». И Джигарханян сказал папе: «Не понимаю, ты и рядом со мной сидишь и на сцене ходишь?» Отец мне это передал. Я был рад невероятно.
Чем старше становлюсь, тем больше сходства с отцом замечаю.
Отца тоже радовало это все усиливающееся сходство. У него была мечта, чтобы я сыграл вместо него в спектакле «Кин IV» о великом трагическом актере Англии Эдмунде Кине. Он не хотел терять эту роль, но она была физически невероятно тяжелой. Но я отказался. Не хотел сравнений. Еще он хотел, чтобы мы вместе сыграли пьесу «Жизнь в театре». О том, как старый артист встречается с молодым. Разговаривает с ним в гримерке о жизни, о сцене. Но так и не случилось…
— Когда ваша дочка решила поступать на актерский, ваш отец тоже с ней занимался?
— Да, хотя на первых порах он был расстроен. Он мечтал, чтобы она была оперной певицей. Дед просто млел и таял, когда Полина пела. Он вообще ее обожал. Полина сейчас говорит: «Наверное, не появится в моей жизни мужчина, который будет меня так же любить, как любил меня дед!» Это была тотальная любовь. Первое время мы жили в одной квартире с родителями. Польке было года два, когда застал такую сцену. Она сидит под столом, а мой отец в трусах и в майке с утра, согнувшись в три погибели, с ложечкой красной икры лезет под стол: «Полечка, скушай ложечку…» Вообще, вся жизнь у него с момента рождения Полины была посвящена ей. Она стала ему интереснее, чем театр, чем весь окружающий мир. Он был совершенно ею поглощен, с ума сходил, был готов ради нее на все абсолютно. Они с бабушкой совершенно не переносили разлуки с ней и таскали на все гастроли, во все поездки.
Сейчас бабушка во все поездки берет с собой младшего внука Сережу...
— С легкой руки ваших родителей Полина в пять лет вышла на сцену в Театре Маяковского?
— В каком-то смысле. Но скорее это совпадение. Как и то, что ее партнерами, как и в моем случае, были Джигарханян и Гундарева. Просто в спектакль «Виктория» нужна была маленькая девочка на роль дочери леди Гамильтон, которую играла Наталья Гундарева, а адмирала Нельсона — Армен Джигарханян. Вся роль Полины заключалась в том, что она должна была в красивом розовом платьице бежать из дальнего угла сцены по диагонали вперед — от «мамы» к «папе».
Джигарханян подхватывал ее на руки — так и кончался первый акт. Я решил: «Пойду посмотрю, как красиво в розовом платьице бежит моя дочь». Сел в зал. Когда она появилась на сцене, у меня вспотели руки и потек пот по вискам, меня стало трясти от волнения... Ее сцена была совсем короткой. Едва Полина показалась в углу сцены, Армен Борисович, тоже в Полечке души не чаявший, вдруг бросился к ней навстречу и подхватил на руки на середине сцены. В антракте я пошел за кулисы и услышал вот какой диалог: «Армен, ты мне всю сцену испортил». — «Полечка, почему?» — «Зачем ты мне сократил проход?» — «Ой, Полечка, я больше не буду, я в следующий раз обязательно буду стоять и ждать, когда ты ко мне прибежишь».
— Сейчас Полина играет в Театре Маяковского?
— Да. Она окончила театральное училище и пустилась в вольное плавание. А потом попала в театр благодаря Евгении Павловне Симоновой, которая принесла пьесу «Месяц в деревне» в театр, нашла режиссера и сказала, что Поля обязательно должна играть Верочку. И я снова умирал от волнения, когда дочка выходила на сцену. На спектакль мы с женой ходили семь раз подряд. Когда вдруг не пришли, артисты Театра Маяковского начали шутить: «Полина, где родители? Мы без Шуры на сцену не выйдем!» Меня в «Маяковке» до сих пор все Шурой называют… К сожалению, дедушка не дожил до премьеры внучки всего полгода… Она и в кино снимается. Недавно снялась у Андрея Эшпая в фильме с рабочим названием «Взрослые дочери» и осталась в полнейшем восторге.
— Да, в актерском мире многое связано.
Дочка снялась у Эшпая, а сейчас вы снимаетесь с Евгенией Павловной Симоновой, его супругой, в фильме «Память осени».
— Да. Фильм снимает Андрей Соколов. Это наша вторая совместная работа. Мы работаем в тандеме почти как Мастроянни и Феллини… Первой был фильм «Артефакт» — фэнтези. Сейчас драма по прекрасной пьесе Звягинцева «Последний идол». Я очень рад, что Андрей меня позвал. Там такая компания собралась чудеснейшая — кроме Евгении Павловны Симоновой Инна Михайловна Чурикова и замечательные актеры — Александр Сирин, Наташа Щукина, Павел Трубинер, Ира Медведева, Леонид Бичевин.
Мы живем под Пензоaй в пансионате, а через десять метров — дом, в котором мы снимаем. Природа там замечательная. Хочу найти там реку. Возможно, в перерыве удастся рыбу половить…
— Знаю, ваш отец рыбалку очень любил.
— В этом мы похожи.
— А в чем ваше главное сходство?
— В том, что на первом месте в нашей жизни стоит семья. Видя отношения родителей, я понимал — если ты действительно встретил свою любовь, важно ее не упустить и не растратить возникшее чувство. Роли, фильмы, звания — это прекрасно.
Но нет большей радости в жизни, чем прийти вечером домой к родным и закрыть за собой дверь.
Благодарим «English Interiors — Галереи стилей интерьера» за помощь в организации съемки
