«В жизни не думал, что сорву аплодисменты таким странным образом. Дело было в одной юго-восточной стране в семьдесят восьмом году. Меня только что назначили директором Дома советской культуры. День начинался как обычно, ничего экстраординарного. После завтрака отправился в кабинет, просмотреть утренние газеты. Жена принесла чашку кофе. «Спасибо, милая». — «Тебе когда выезжать?» — спросила она. «Думаю, минут через тридцать-сорок отправлюсь». — «Я пока поглажу тебе рубашку и брюки». — «Хорошо». Она ушла. Я должен был поехать в аэропорт. Спешки не было, я никого не встречал и не провожал. Мне надо было забрать несколько коробок с советскими художественными и документальными фильмами для показа местной публике в нашем кинозале. Из Москвы пришло извещение о том, что фильмы отправлены с рейсом таким-то. Рейс прибыл сегодня. У нас была договоренность с таможней, что сначала я забираю фильмы, потом подвожу все необходимые бумаги. Вообще за фильмами должен ездить зав.
фильмотекой, но его еще не прислали из Москвы, потому приходилось заниматься лично. Я посмотрел в окно. Когда сидишь в искусственной прохладе кабинета, читаешь газеты, запиваешь новости кофе, не верится, что за окном плюс тридцать девять или сорок... Просмотрев газеты, убедившись, что власть в стране за истекшие сутки не переменилась, я решил потихоньку выезжать. Торопиться было незачем и некуда. Время выезда могло быть каким угодно. Ситуация в стране стабильна, ураганов не предвидится, все объекты находятся на своих местах в ожидании моего прихода, кроме машин, повозок, велосипедов и прочего, что движется. Но в тот день, как выяснилось, они мне не угрожали. Я надел рубашку с коротким рукавом и светлые брюки. Жена поцеловала, я вышел. Когда выходишь наружу, жары первые минуты не чувствуешь. Знаешь, что жарко, даже очень жарко, и вокруг тебя разгоряченная среда, но длится какой-то запас прохлады, до машины вполне можно дойти без проблем. А в машине — кондиционер. Я шел по дорожке посреди постриженного газона. Трава, стайки цветов, деревья с красными листьями наполняли воздух приятным ароматом. Датсун стоял возле ворот. Я открыл дверь, сел, сиденье обожгло. Запустил двигатель, врубил кондиционер, выехал на улицу.
Температура в машине не снижалась, наоборот, становилось все жарче. «Что за черт?» Я поднес руку к выходным отверстиям кондиционера, дул горячий воздух. Я нажимал на кнопки, менял режимы — тщетно. Сломался, каналья. Температура за бортом 38 градусов. В машине, поди, в два раза больше. Я открыл заднее боковое окно, чтобы обдувало. Датсун, поскрипывая, шел вперед. Машина низкая, ощущение, что задница ниже асфальта едет. Еду. Рубашка прилипла к спинке кресла, брюки придется выжимать. Фешенебельная часть города кончилась, возникла пальмовая аллея с перепутанной растительностью у подножия стволов. Я немного ускорился, чтобы заставить воздух циркулировать в салоне. Скоро зеленая полоса исчезла, возник длинный ряд лачуг, наезжающих одна на другую, крытых гофрированным железом, стены из кусков картона. Пришлось сбросить газ. По обочине шел народ в островерхих соломенных шляпах, кто-то ехал на велосипеде, кто-то шел праздно. Большинство было при деле: тащило на коромыслах корзины с овощами, фруктами, всякой снедью, толкало тележки с огромными тюками. Ударил запах специй, жареных скорпионов и пыли. Я повернул направо, выехал на дорогу, ведущую в аэропорт. Это была широкая дорога, по две полосы в каждую сторону. По бокам раскинулись рисовые поля. Воздух в салоне переменился, теперь пахло неизвестно чем.
Отсюда уже недалеко. Я снял черные очки, глянул вверх в надежде увидеть грозовые облака с океаном воды и кубиками льда. Тщетно. Ни облачка. Небо сияло, солнце было размазано по всему небосклону. От блеска заломило глаза, выбило слезу. Я вернул очки. В аэропорту было прохладно. Я вздохнул, приходя в себя. Волосы у меня слиплись, на брюках темные пятна от пота, рубашка мокрая. Следую на таможню. Там служили веселые, приятные ребята. «Как дела, Александер?» — белозубо заулыбались все. «Плохо, — сказал я (у них вытянулись лица), — не могу найти выключатель». — «Какой выключатель?» — «От печки». — «От какой? Где?» — посыпались вопросы. «Она — снаружи». Все захохотали. Я получил фильмы — с десяток металлических круглых коробок, погрузил их на заднее сиденье и отправился назад. Заднее боковое стекло открыто, воздух хоть и горячий, но кое-как обдувает. В какой-то момент бросаю взгляд в зеркало заднего вида на сиденье, где лежат коробки, замечаю, что ветер шевелит накладными, вот-вот они приподнимутся и вылетят в окно. А без накладных возникнут серьезные проблемы. Я решил их взять к себе, потянулся правой рукой, ну и отвлекся от дороги. Машина скачет влево, наезжает колесом на бордюр. Колесо лопается, неведомая сила приподнимает машину, она, поворачиваясь в воздухе, обнимает металлическую мачту освещения.
Удар как из пушки. Сознания я не терял, но на секунду меня не стало. Прихожу в себя. Тут же вспоминаю, что случилось, но не понимаю, где я. Машина встала на левый бок, потому правое окно у меня сверху. Там зияет дыра. Я чувствую, что жив. Но не совсем сориентирован. Несколько мгновений пытаюсь сообразить, почему небо у меня с правой стороны. Трясу головой, из волос хлынул дождь битого стекла. Я не стал додумывать, почему да как, взял и вылез, даже, скажем, вылетел через эту дыру, так это у меня ловко получилось. Встал во весь рост на бок машины. В двадцати метрах стояли торговые ряды. Я спрыгиваю на землю. Вдруг все торговки разом встают и дружно мне аплодируют. Вот было потрясение. Ведь это они от радости, что я жив. Я в этот момент почти все про все понял, но слов нет на это. Иногда такое понимаешь, что умом не достать. Мы все гораздо ближе. А может, вообще не разделены».
На правой руке в возрасте 33 лет к линии жизни направлена прямая линия с прямоугольным образованием (рис. 4, красный, л. жизни — зеленый) — одно из выражений аварийной ситуации. Так как пересечения линии жизни не последовало, травматизм незначительный.
