Наталья Бондарчук: «Я страдала и винила отца, пока не узнала правду»

Дочь легендарного режиссера — о своем отце Сергее Бондарчуке и других великих людях, с которыми сводила ее судьба.
Наталья Николайчик
|
24 Августа 2017
Наталья Бондарчук с Донатасом Банионисом в фильме «Солярис». 1972 г.
С Донатасом Банионисом в фильме «Солярис». 1972 г.
Фото: РИА НОВОСТИ

«Я очень долго думала, что отца не пускали ко мне в его другой семье. На самом деле это было не так. Уже взрослой я узнала, что преградой была моя мама. Папа приходил, хотел меня видеть, но она ограждала меня от всяких контактов. А я страдала, что отец меня предал и даже видеться не хочет», — вспоминает актриса Наталья Бондарчук, дочь легендарного режиссера Сергея Бондарчука.

Я с юности живу на чемоданах, постоянно в разъездах. Символично, что, когда родители принесли меня из роддома, «поселили» в чемодане. Они бы и хотели сразу купить мне хорошую кроватку, но не было возможности — время послевоенное, тяжелое, люди жили очень скромно. В том же чемодане меня выносили на балкон «гулять», что и стало моим первым путешествием… Позже с одним только «Солярисом» я объездила пятьдесят стран…

У меня сохранились удивительные детские фотографии, которые делал папа. Они не черно-белые, как у всех, а цветные, потому что папа разрисовывал их тонкой кисточкой и акварелью. На одной такой фотографии на мне яркое платьице, на елке — разноцветные шары… Когда мне было четыре года, мы проводили лето на даче Лидии Сей­фуллиной в Переделкино. Рядом стоял домик — сказочный, разноцветный. Там жил Корней Иванович Чуковский. Мы, дети, приходили на его знаменитые «костры», которые Чуковский для нас устраивал. Потом оказалось, что в это время он писал свою самую знаменитую книгу «От двух до пяти». И там, если помните: «Кто жена у гуся?» — «Гусеница». — «А кто муж у стрекозы?» — «Стрекозел». Эти перлы мы и выдавали. Я хорошо помню наши посиделки с Чуковским: я носила фартучек и в подол собирала шишки для костра...

Там же, в Переделкино, папа однажды принес огромный катушечный магнитофон и сказал: «Мы сейчас будем записывать «Муху-Цокотуху». Мне была отдана главная роль Мухи. Пом­ню, как папа и мама (актриса Инна Макарова. — Прим. ред.) чокались стаканчиками, изображая «тараканы прибежали, все стаканы выпивали». Папа эту постановку режиссировал, мама играла разные роли. И вот наконец мы стали слушать, что получилось. Кто-то на пленке заговорил писклявым голосом, будто простуженная мышь. Когда я поняла, что это мой голос, заплакала. Не представляла, что он у меня такой тоненький и противненький. Родители меня успокаивали, что это ничего, что для Мухи-Цокотухи как раз подходит...

В Москве мы жили на Новопесчаной, и к нам приходили гости: Николай Рыбников и Алла Ларионова, Сергей Лукьянов и Клара Лучко. Кто-то постоянно меня подбрасывал к потолку, а иногда и ловил. (Смеется.) Мне было около года, когда пришли Сергей Аполлинариевич Герасимов с Тамарой Федоровной Макаровой поглядеть, кто родился у Сергея и Инны. И я схватила блестевший на груди у Герасимова орден. Сергей Аполлинариевич усмехнулся: «Вот это хватка!»… Они с Тамарой Федоровной очень хорошо относились к моей маме, опекали ее и даже когда-то хотели удочерить. Ведь мамин отец, мой дед, умер очень рано, в 34 года. А фамилия у мамы была подходящая — Макарова, как у Тамары Федоровны. Но потом, когда мой папа сделал маме предложение в Краснодоне, необходимость в опеке отпала. Так и не состоялось удочерение.

Наталья Бондарчук
Наталья Бондарчук в фильме «Красное и черное». 1976 г.

— Когда вы родились, ваши родители уже были известными артистами?

— Да. Но их известность на меня не влияла, зато фильмы влияли очень. Я совсем маленькой посмотрела «Молодую гвардию», мама на экране погибала в муках — и тут же ходила рядом живая, цветущая и улыбчивая. И я понимала так: Любка Шевцова хотела стать артисткой, ее помучили фашисты, она поболела, в госпитале полежала, потом выздоровела, поменяла фамилию и пошла во ВГИК поступать. А папа — это Валько, который крошил всех фашистов из пулемета. Я четко знала, что я — ребенок героев, и соответственно одевалась. Напяливала ушанку со звездой, затягивалась военным ремнем, надевала валенки с калошами и шла драться с мальчишками за справедливость. Я была очень воинственным ребенком. Вовсе не хотела быть артисткой, мне казалось, это неправильная какая-то профессия. А самая правильная — пожарники и пограничники… Хорошее было время, до школы я жила очень счастливо.

— А потом родители расстались…

— Мне было восемь лет. Я поняла, что что-то случилось нехорошее, когда мама вдруг стала очень бурно разговаривать с папой, и при этом у него было странное, убитое выражение лица… И вот ко мне подходит папа, хочет меня поцеловать, а я его отстраняю и говорю: «Папка, я не буду тебя целовать». — «Почему?» — «Потому что ты целовался с другой женщиной…» Он очень расстроился. Много лет спустя мы обсуждали случившееся с Ириной Константиновной Скобцевой (Бондарчук ушел от Макаровой именно к ней. — Прим. ред.). Дело в том, что во время войны погибло огромное количество мужчин, их остро не хватало. А папа олицетворял собой все лучшие мужские черты: темноокий красавец с волнистыми волосами, он играл благородные роли и так далее. 

В него влюблялись, и не только Ирина Константиновна. У него были, видимо, романы и до нее… Когда папа ушел, у нас остались целые мешки нераспечатанных писем от его поклонниц, и во многих лежали открытки с его портретом, которые продавались тогда в киосках. Их присылали затем, чтобы папа поставил автограф и отправил обратно. Помню, как я разрывала конверт за конвертом, пока передо мной не образовалась целая груда одинаковых папиных портретов… К нему была повальная любовь. Да и актрисы тоже за ним ухлестывали. Но мама просто не верила, что папа может уйти. И папа бы не ушел, если бы сама мама ему не сказала: «Сережа, нам надо расстаться». После объяснения мама в каком-то обморочном состоянии смотрела на спину уходящего папы, а сам он плакал навзрыд. Так они и расстались. Потом мама уехала в Петербург сниматься в фильме «Дорогой мой человек». А папа отправился снимать свою первую режиссерскую работу — фильм «Судьба человека», и Ирина Константиновна поехала за ним…

Прошло несколько лет, и вот в школьном кинотеатре нам показали «Судьбу человека». К этому времени отца я уже не видела давно. Как же мне было больно, когда он на экране говорил чужому мальчику, что он его отец, а тот, рыдая, бросался к нему: «Папка родненький, я знал, я знал, что ты меня найдешь!» Настолько невыносимо было на это смотреть, что у меня начался дикий приступ мигрени, который не проходил несколько часов… Я очень долго думала, что папу не пускали ко мне в его другой семье. На самом деле это было не так. Уже взрослой я узнала, что преградой была моя мама. Папа приходил, хотел меня видеть, а она ограждала меня от всяких контактов, боялась их. Я ведь безумно любила отца, и она, видимо, думала, что, если я с ним увижусь, буду переживать еще сильнее. А я страдала, что отец меня предал и даже видеться не хочет…

Сергей Бондарчук в роли Пьера Безухова в фильме «Война и мир». 1967 г.
«Я безумно любила отца, и мама, видимо, думала, что, если я с ним увижусь, буду переживать еще сильнее. А я страдала, что отец меня предал и даже видеться не хочет…» Сергей Бондарчук в роли Пьера Безухова в фильме «Война и мир». 1967 г.
Фото: МОСФИЛЬМ-ИНФО

От папы у меня оставался мой карандашный портрет, который он сам рисовал, а еще этюдник, краски и какие-то его работы. Я их перерисовывала по многу раз, на этом и училась… И вот спустя долгих пять лет папа пришел. Большой, седой. Принес мне карандаши, а я уже вовсю рисовала масляными красками… А еще он подарил мне куклу. Я взяла ее в руки, только когда папа ушел. И стеклянные глаза куклы провалились внутрь головы. Ужас! На самом деле все это было неправильно. Когда я сама рассталась с Николаем Петровичем Бурляевым, сделала все возможное и невозможное, чтобы дети — Иван и Маша — не потеряли отца…

— Со временем вы ведь стали общаться не только с отцом, но и с единокровными братом и сестрой — Федором и Аленой…

— Да, хотя в какой-то момент желтая пресса стала нас провоцировать и нанесла урон нашим отношениям. Репортеры просто врывались к маме и вытягивали из нее какие-то неправдоподобные истории, что Бондарчук любил только Инну Макарову. Это неправда, он очень любил Ирину Константиновну. К счастью, недоразумения разрешились, я бесконечно люблю своего брата, Федю Бондарчука (сестры, к сожалению, семь лет назад не стало). И вот в нашей истории наступил момент, которого я очень ждала: мой сын Ванечка Бурляев стал композитором Фединого фильма «Притяжение». Я посмотрела его четыре раза — с большим удовольствием. Люблю фантастику. Вроде бы они сейчас работают над продолжением. Очень надеюсь, что у них будет еще много совместных фильмов.

— У вашего отца от первого брака был еще и старший сын, Алексей, который живет в Ростове-на-Дону. Когда-нибудь вы, дети Бондарчука, собирались все вместе?

— К сожалению, только на похоронах отца. Помню, рядом с Аленой стоял маленький Костя (будущий актер Константин Крюков. — Прим. ред.), ее сын, и он спросил: «А почему дедушка так выглядит?» Он помнил дедушку другим, мощным, красивым. А тут человек просто высох. И Алена сказала: «Дедушка устал». Потрясающе сказала! Я не считаю, что папа умер своей смертью. К сожалению, его добили. Вот этот страшный V съезд кинематографистов подкосил его. Там уничтожали не только моего отца, но и Наумова, и покойных Герасимова, Кулиджанова, Ростоцкого. Папу даже не пригласили на съезд, как зачумленного. Вот поэтому Бондарчук «Тихий Дон» и ставил за рубежом, ему не давали на родине снимать. Про него писали ужасные статьи. Одну, где его назвали дохлым львом, папа прочитал в самолете. Он рассказывал: «В этот момент я хотел выйти в открытый космос». Единственный, кто защищал его тогда, — Никита Сергеевич Михалков. На том съезде он сказал: «Вы что делаете? Только за то, что Сергей Бондарчук снял «Судьбу человека» и «Они сражались за Родину», я готов опуститься перед ним на колени!»

— А как вы получили роль, по которой вас узнал и полюбил весь мир — Хари в «Солярисе» у Тарковского?

— С «Солярисом» произошла какая-то мистическая история. Мне исполнилось одиннадцать лет. А рядом с нашей дачей была дача Ирины Жигалко, которая преподавала на курсе у Михаила Ромма. Она с мужем-писателем жила в скромном домике, но у них была роскошная библиотека. Я в то время очень увлекалась фантастикой, и Ирина Александровна давала мне читать Рэя Брэдбери, Айзека Азимова. А однажды дала «Солярис» Лема. Меня книга захватила, но и напугала. Самоубийство героини, ее воскрешение и то, как ее образ преследует героя, — все это показалось мне довольно страшным. И вот я иду отдать книгу, а у Жигалко в гостях студенты: и те, которые еще учатся, и те, которые уже выпустились. 

Сергей Бондарчук с женой Ириной Скобцевой. 80-е годы
Сергей Бондарчук с женой Ириной Скобцевой. 80-е годы
Фото: АРХИВ «7 ДНЕЙ»

Помню, на пороге один человек очень умело разжигал самовар шишками. Другой возился с дымящим и чадящим, как дракон, камином и все не мог с ним справиться. А на террасе в моем любимом кресле-качалке сидел молодой человек и качался. Когда я протянула Ирине Александровне книгу, она сказала: «Прочла? Молодец. Передай Андрею, он еще не читал» — и кивнула на парня в кресле-качалке. Я очень хорошо запомнила момент, как я передаю ему эту книгу. Это был Тарковский. С самоваром — Шукшин. У камина — Кончаловский… Потом мы о чем-то говорили, пили чай с вареньем. Вроде бы ничего не предвещало удивительных событий. Но через десять лет я снялась у Тарковского в «Солярисе»… 

Я узнала, что Андрей хочет снимать этот фильм, когда училась во ВГИКе на третьем курсе. Его ассистенткой в то время была Маша Чугунова, моя хорошая знакомая, в свое время она училась на киноведческом. И я попросила ее: «Сделай так, чтобы Андрей Арсеньевич к нам пришел, посмотрел на наш курс». И он действительно в поисках героини пришел на наш курс. Помню, как студенты шептались: «Гений идет, гений!» Хотя ведь не видели мы ничего! «Рублев» лежал на полке, а «Иваново детство» как-то прошло мимо нас. Гений размашистым шагом шел по коридорам ВГИКа в беретке с помпончиком и в шарфе, подаренном, как потом выяснилось, Мариной Влади. И вот он сел вместе с преподавателями смотреть наши отрывки. Я играла «Над пропастью во ржи». Моей героине Фиби по пьесе было 13 лет. Потом — Гертруду, сцену с Гамлетом. Еще меня выносили в образе Коробочки в «Мертвых душах». А в самом конце я выбегала в роли мальчишки-сорванца в мюзикле «Вестсайдская история». 

Видимо, мои роли Андрею понравились, потому что вскоре меня пригласили к нему на съемочную площадку. Я была счастлива, готовилась к главному монологу Хари, где она говорит про нападки на ее возлюбленного: мол, он не занимается профессией, а только лежит со своей женой. Самая знаменитая сцена. Я сыграла. Андрей пожал мне руку и говорит: «Ты прекрасно играешь, но я тебя не утверждаю». — «Как?!» — я заплакала. «Да не реви ты, не реви. Ну, понимаешь, посмотри на Баниониса, сколько ему лет и сколько тебе». А мне в то время было девятнадцать, Банионис намного меня старше. Я рыдала, не могла прийти в себя. И Тарковский сказал: «Не плачь! Я тебя подарю». — «Как это — подарите?» — «Своей подруге Ларисе Шепитько, она как раз начинает снимать фильм». И действительно, меня скоро пригласила на «Мосфильм» Лариса Шепитько: посмотрела кинопробу у Тарковского и утвердила меня на роль Нади в «Ты и я». Гениально написанный Геной Шпаликовым сценарий: девочка не вынесла первую травму — неудавшаяся любовь — и решила покончить с собой. И она рассказывает, что вот уже веревка на шее, а тут коза идет. Ну как это — при козе? Потом она только веревку приспособит — обедать зовут. То ли дальше вешаться, то ли пообедать сходить… «Жить неохота, а есть хочется…» 

Наталья Бондарчук с с сыном Иваном Бурляевым в фильме «Детство Бемби». 1985 г.
«Когда я рассталась с Николаем Бурляевым, сделала все возможное и невозможное, чтобы дети — Иван и Маша — не потеряли отца…» Наталья Бондарчук с сыном Иваном Бурляевым в фильме «Детство Бемби». 1985 г.
Фото: Дудченко Константин/ТАСС

Мы поехали в Норильск снимать. С Ларисой мне было безумно интересно, мы подружились, много разговаривали. И вот я возвращаюсь из Норильска и узнаю, что Тарковский перепробовал абсолютно всех актрис, вплоть до зарубежных, и свою бывшую жену Ирму Рауш он тоже пробовал, но никого не утвердил. А положение уже критическое, нужно начинать съемки. И тогда я попросила Ларису Шепитько: «Вы не можете показать ваш материал Тарковскому?» — «Попробую». И она показывает сцены, где я режу себе вены, кричу, воплю, пинаю ногой доктора, а потом успокаиваюсь, и начинается мой замечательный смешной монолог, написанный Шпаликовым. Тарковский меня не узнал, спросил: «Это кто Надю играет?» — «Как — кто? Это же твой подарок, Наталья Бондарчук». — «Отдавай подарок обратно». И без всяких дополнительных проб он меня утвердил. Мне сразу начали шить платье, готовить грим и так далее. Вскоре мы поехали в Ялту снимать. У меня была безграничная вера в режиссера и… любовь. Если бы Тарковский мне сказал: « Шагни в огонь», я бы не задумываясь это сделала… 

А вот Донатас Банионис Андрею не доверял и сомневался, что что-нибудь получится. Он, как театральный актер, хотел объяснений и репетиций, а Тарковский был косноязычен и вообще не любил репетировать. Считал — артист должен работать спонтанно. От актера он требовал не читки, а «полной гибели всерьез», как написал Пастернак. Доводил бедного Солоницына так, что у того глаза начинали бегать и руки дрожать. Именно это и нужно было Тарковскому, он именно в этом нервном состоянии актеров и снимал. А со мной Андрей вел себя иначе. Он рассматривал меня как произведение искусства. Просто он был увлечен мной, а я им… Но Андрей был под приглядом своей очень ревнивой второй жены, Ларисы Павловны. Та пыталась со мной подружиться, рассказывала мне какие-то неприятные вещи о Тарковском, как бы отваживая меня от него. Но я не обращала на это внимания. Эмоции меня захлестывали… Мой накал немного сбивал оператор, Вадим Иванович Юсов. У него всегда было к Тарковскому такое немножечко ироничное отношение. Например, однажды смотрю: Андрей Арсеньевич сидит на операторском месте на тележке, его возят по рельсам, он смотрит в глазок огромной камеры. Это было странно, потому что обычно Юсов не подпускал никого, даже режиссеров, к своей камере. «Что происходит?» — спрашиваю у Юсова. «Да пленку еще не привезли, пусть покатается».

— Вы сказали, Тарковский был косноязычным?

— Да, от зажатости. Это у него шло с детства. Однажды Андрей мне сказал: «Ты знаешь, со мной перестали здороваться». — «Почему?» — «Ну, я же утвердил на главную роль дочь Бондарчука». Я надулась. Он говорит: «Не дуйся, не дуйся. Ты когда потеряла связь с отцом?» — «В восемь лет». — «А я раньше, в четыре». Его сестра Марина рассказывала, что как-то проведать их приехал отец, который был уже с другой женщиной. Привез Андрею в подарок кортик. Марину он взял с собой в город, а Андрея оставил. И Марина видела глаза брата, бредущего за отцом, — в них была такая боль… Конечно, Тарковский был глубокий невротик, его раны не заживали никогда.

Мать Натальи Бондарчук Инна Макарова с Николаем Рыбниковым в фильме «Высота». 1957 г.
«Мама просто не верила, что папа может уйти. И папа бы не ушел, если бы сама мама ему не сказала: «Сережа, нам надо расстаться» Мать Натальи Бондарчук Инна Макарова с Николаем Рыбниковым в фильме «Высота». 1957 г.
Фото: FOTODOM.RU

— Что про «Солярис» сказал ваш отец?

— Он был в восторге от фильма. Мы смотрели «Солярис» вчетвером: отец, Банионис, Андрей и я. И потом стояли на лестнице, общались взахлеб. На экраны фильм никто не собирался пускать. У Госкино было 36 замечаний, абсолютно бессмысленных, выполнить их было невозможно. Помню, как Андрей дрожал и говорил: «Я всем приношу несчастье! И тебе!» Но случилось практически чудо: фильм отобрали на фестиваль в Канн, и там он получил приз критиков ФИПРЕССИ и Гран-при жюри — это вторая официальная премия Каннского фестиваля. Я была так рада, а Тарковский, как ребенок, переживал, что не первая премия. Он хотел вернуться в Россию абсолютным победителем. Друг Андрея Сергей Гамбаров, который уже давно жил во Франции, утешал его, говорил, что вторую премию получает серьезное некоммерческое кино, что ей были рады великие режиссеры. Гамбаров опекал Андрея. 

Как-то пригласил нас в самый известный каннский ресторан, который украшали фотографии победителей фестиваля… Пили шампанское, и Андрей сказал по-французски Гамбарову: «С’еst ma femme» («Это моя женщина»). Мы были влюблены… Андрей очень нежно ко мне относился, говорил: «Ты посмотри на себя, ты же ангел, ты же ангел». В Канне мы пережили наши самые счастливые минуты. Хорошо помню день перед показом «Соляриса». Мы вышли из отеля, все было заполнено машинами, людьми, невозможно пробиться. Добирались пешком. И вдруг пошел грибной дождик. Смокинг Андрея и мое нарядное платье могли намокнуть, к тому же мы опаздывали. Нас спасла княгиня Монако Грейс Келли. Она подъезжала на лимузине, все расступились, мы взялись за руки и побежали…

— Ваша любовь к Тарковскому чуть не закончилась трагедией…

— Да, я пыталась покончить с жизнью… У меня тогда все смешалось. Я страдала синдромом моей героини Хари, которая все время должна видеть любимого. Так же и я должна была все время видеть Тарковского. Как-то в гостях у Ларисы Шепитько Андрей признался мне в любви. Но я понимала — все безысходно… К сожалению, наша профессия сопряжена с огромной опасностью выйти за черту. Потому что когда идет такое напряжение во время съемок, когда тебя накрывает шквал таких чувств, но ты понимаешь, что нет продолжения у этой истории, безысходность ведет к поступкам, за которые можно потом всю жизнь каяться… У Андрея были жена и сын, а у меня муж, которого я уже не могла принять. Я была замужем за оператором Элизбаром Караваевым, замечательным человеком, с которым мы дружим до сих пор. Он старше меня почти на четырнадцать лет. Элизбар понимал, что происходит, но хотел во что бы то ни стало спасти наш брак. Это ему так и не удалось. 

После того как я перешла черту, решила, что нужно креститься, это единственное спасение. Отдала золотое колечко знакомому — Ипполиту Новодережкину. Он работал художником на картинах моего отца и у Андрея на «Рублеве». И вот Ипполит сделал мне из кольца крестик, сам же стал крестным… А потом моя жизнь поменялась. Я поехала на съемки в Киев и встретила Николая Бурляева, который стал моим вторым мужем. Удивительно, он увидел меня впервые в «Солярисе» и сказал своему другу Василию Ливанову: «Эта женщина будет со мной!» А я, в свою очередь, его заметила в фильме «Мама вышла замуж» и подумала: «Ну надо же, какой худенький, что же его не кормят…» На самом деле Колина мама ездила с ним по съемкам и кормила. Просто Коля нервный, и у него все сгорало. Бурляев — у него все внутри бурлит. Мы с ним называли себя «Бурбонами»: Бурляев и Бондарчук, ядерная смесь. Семнадцать лет мы прожили вместе, и каждый год за три. Очень неспокойные были годы, но и очень счастливые…

Наталья Бондарчук
«Как-то в гостях у Ларисы Шепитько Тарковский признался мне в любви. Но я понимала — все безысходно… К сожалению, наша профессия сопряжена с огромной опасностью выйти за черту...» 1973 г.
Фото: РИА НОВОСТИ

А встретились мы на картине Ма­щенко «Как закалялась сталь», где Ко­ле была предложена главная роль — та, которую в итоге сыграл Конкин. А я должна была играть его возлюбленную. Уже начали снимать, но вышло распоряжение — нескольких актеров не задействовать в социально значимых ролях. В списке были Леонид Быков, Станислав Любшин, Инна Чурикова, кто-то еще — и Николай Бурляев (Коля до этого снимался у Алеши Баталова в фильме «Игрок» и олицетворял такого нервного героя Достоевского). Когда его сняли с роли, за ним ушла и я. С детства была за справедливость. Денег у нас не было совсем. Мы уехали в Кижи, поселились в пустовавшем домике наших знакомых. Несколько месяцев плавали между островами на лодке, ели одну кашу, читали вслух «Фауста» Гете. Это было просто райское время. Когда мы вернулись в Москву, здесь стояла жара, горели торфяники и весь город заволокло дымом. После благодати в Кижах страшновато… 

Но надо было двигаться дальше, мы с Колей решили вместе поступать во ВГИК на режиссерский факультет. Дипломную работу — фильм «Пошехонская старина» — снимали вместе. Пригласили папу поучаствовать. Сергей Федорович читал закадровый текст от имени Салтыкова-Щедрина. Боже, как он прон­зительно произнес слова: «Я люблю Россию до боли сердечной и желал бы видеть свое Отечество счастливым». Потом, когда я снимала «Детство...» и «Юность Бемби», отец озвучивал за автора, читал стихи. После этого фильма вокруг меня образовался театр «Бемби», теперь ему уже 30 лет… В свое время я познакомилась со Святославом Николаевичем Рерихом, показала ему маленький альбомчик, там на фото вокруг меня дети из «Бемби». Он посмотрел на меня внимательно и сказал: «Вот этим и надо заниматься». И я занимаюсь. Сейчас в нескольких странах создаю Международную киношколу имени Сергея Федоровича Бондарчука — для детей из тех семей, где мама, предположим, русская, а папа француз или ирландец. Занимаясь в таких театральных обществах, как «Бемби», дети сохраняют русский язык. 

К нам приходят и обычные дети, и с особенностями. И мы, как когда-то в моем детстве, ставим «Муху-Цокотуху» Чуковского. Только не записываем на магнитофон, а экранизируем. Уже появились несколько «Мух-Цокотух»: ирландская, французская, болгарская. Снимается фильм и в Евпатории, в специальном санатории для особенных детей. Я рассчитываю на то, что через год ребята начнут снимать самостоятельные фильмы. Меня поддерживает муж Игорь Днестрянский, учит ребят снимать, держать камеру. И мои собственные дети тоже работают на этом проекте. Сейчас в Евпатории моя дочь Маша, скоро к ней присоединюсь и я. Как я сказала вам в начале, моя жизнь — сплошное путешествие. Через четыре дня я буду в Крыму, потом Париж, Люксембург и дальше, дальше, чуть ли не кругосветное путешествие.

— Вы задумываетесь о том, что сказал бы отец, если бы вас сейчас видел?

— Я думаю, что он видит. Я постоянно чувствую его присутствие. Он рядом и гордится нами.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram



Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог