Даже странно, что мы никогда больше не виделись. Но несмотря на неумолимое разрушение всего и вся вокруг, совпавшее с моим взрослением, я продолжал влюбляться — и всякий раз навсегда. На смену первому сильному чувству пришли другие: я оказался влюбчив, не расставался с гитарой, пел песни собственного сочинения, позже даже зарабатывал игрой на свадьбах. Видел себя в будущем только профессиональным музыкантом. Эту мечту дед, оперный певец, и отец, объездивший с самодеятельным ВИА полстраны, передали мне по наследству — оба при этом вынужденно работали на Севере слесарями. Подвел я их. Ну, уж извините…
Все случилось само собой, будто по хорошо подготовленному сценарию. В описанные выше годы ранней юности я уже вырвался из родительского дома в район, получал в Нижнеломовском педучилище специальность учителя начальных классов, но с правом преподавания музыки.
Никакого другого музыкального учебного заведения в округе не существовало. Учиться там мне было не очень интересно, и со скуки я пошел в местный драмкружок. Убейте, не помню, что там играл, не относился к этому серьезно. Артисты ведь одна из самых ленивых профессий: ничего вроде особенного не делаешь, выучишь пятьдесят каких-то непонятных реплик, а все хохочут, аплодируют. Обнаружилось, что артисты еще и девочкам нравятся, что, конечно, вдохновляло.
В 1996 году в Пензу на гастроли приехал Малый театр. Директор театра и преподаватель «Щепки» Виктор Коршунов набирал новый курс и дал в местной газете объявление о прослушивании.
А руководитель нашего народного театра Лариса Федоровна Болеева заявила мне категорично: «Поезжай, ты должен быть артистом». Два тура в Пензе были пройдены легко и непринужденно, на третий я поехал в Москву. Забегая вперед, скажу, что поступил — благодаря провинциальной наглости. Мне понятно ее происхождение: ты же дальше своей деревни ничего не видел, ничего не знаешь, ни на что не рассчитываешь. Я был уверен, что не поступлю, а потому — на все наплевать. Просто хотел первый раз в жизни сгонять в Москву, посмотреть театр, потусоваться — такое неожиданное и заманчивое приключение.
Все вместе взятое давало некое состояние внутреннего раскрепощения, и я даже лихо отпускал какие-то тупые шуточки. Виктор Коршунов в своей особенной манере спрашивает:
— А какой у нас с вами рост, Коленька?
Я говорю:
— Ну, у нас с вами, наверное, будет метра три.
Все вокруг хихикнули, а он поддержал:
— Что-то вы нас подрезали, мы явно на большее потянем.
И все в таком духе.
Прочел я очень к месту «Исповедь хулигана» любимого в ту пору Есенина, Виктор Иванович говорит:
— Думаю, Коленька, что мы с вами будем идти до конца.
Я: — В смысле?
Он:
— Документы привозите.
Я опять:
— В смысле?
Он:
— Ну, Коленька, какой же вы тупой.
Комиссия хохочет, моя будущая преподавательница сценречи, бабушка и мама, опекун и просто родной человек Наталья Васильевна Шаронова, та самая, у которой мы с Бариновым были любимцами, вытирая слезы, сказала:
— Виктор Иванович хочет сказать, Коля, что мы вас берем.
У меня глаза выкатились из орбит:
— Да ладно…
А они знай посмеиваются, умиляются.
Это ж надо понимать, что наглость-то наносная.
