Ведь творчество возникло из молитвы,
да будет вновь молитвою оно.
Ретроспективные божественные титры
прочитываю, как в немом кино.
Мы братья все и сестры,
Во грехе оставленная Богом стая,
молитвы утопившие в вине
и потерявшие ключи от рая.
И сквозь игольное ушко
верблюд давно уже прошел с двумя горбами.
А ангелы не только не поют,
но даже не следят за нами.
Богооставленность во всем,
в глазах, в повадочках ехидны,
и крест свой больше не несем
на душах наших суицидных.
И будто наркоман бессильный,
тонущий в лунке бешеного льда,
вонзаем в плоть свою отравленные иглы,
наутро скорчившись от жгучего стыда.
И женщина нам кажется тогда спасеньем,
когда уж сломлена последняя игла.
И миг совокупленья вознесеньем,
паденье взлетом, черным добела.
Но верю я, все кукольные битвы
вдруг разом отрезвитгосподнее вино.
Ведь творчество возникло из молитвы,
да будет вновь молитвою оно.
Через два дня театр «Современник» уезжал в Америку на гастроли. Все мне звонили, спрашивали, что случилось. Я отвечал, что ушел навсегда. Господь меня вывел оттуда. Больше в театр я не вернулся...
И я стал проситься на работу в храмы. Меня спрашивали:
— А кем ты был до этого?
Я отвечал:
— Я по профессии — актер театра и кино.
Они уходили, долго совещались, а потом все-таки говорили: нет, нет, нет.
Я просил: «Ну кем-нибудь, я просто хочу работать здесь, быть здесь». Но никто меня не брал.
Но я нашел свой храм. И стал восстанавливать совершенно разрушенную церковь на набережной Москвы-реки. Там ничего не было, это была мерзость запустения. Я делал все — реставрационные работы, сторожил, ночевал там. Еще не было даже верха купола. Помню, лежал в тулупе и смотрел, как снег огромными хлопьями падал с неба, усыпанного звездами, прямо сюда, в придел.
Много лет я занимался тем, чем никогда в жизни не занимался: доставал лес, кирпич, все, что надо было для храма. Копал котлованы, кирпичи клал. В трапезной готовил, кормил общину. Я был за главного администратора храма, ездил на грузовике в Софрино, где делали утварь церковную, за стройматериалами. Батюшка мне давал на это деньги. Но когда меня видели, денег не брали. Сразу узнавали. И давали мне не 300 кирпичей, а 600! Для иконостаса дерево бесплатно. И я привозил деньги обратно.
Даже однажды в скиту жил. Я же многих знал — и священников, и монахов. Это скит Сергия Радонежского, он находится недалеко от Свято-Троицкой Сергиевой лавры. Там в маленьких домишках живут семь монахов. Они обеспечивают почти всю лавру хлебом, всякой выпечкой. Туда же со всей страны богомольцы приезжают, их полагается кормить. И я помогал монахам. Там они читают постоянно Псалтырь до ночи. Я же знаю давно старославянский язык и Псалтырь читал наравне с ними.
Параллельно всерьез увлекся восточными единоборствами. Когда оказался совсем без средств к существованию, мне позвонили из болгарского посольства и пригласили преподавать детям дипломатов. И я несколько лет занимался с ними единоборствами. Помню, как принес домой мешочек денег. У супруги был шок! У меня многие актеры, режиссеры и другие знаменитые люди брали потом уроки.
— Но вы же продолжали сниматься в кино, так ведь?
— Когда мне нравилось что-то, я соглашался. Пришел, подснялся и ушел. Это другое совсем, это другая жизнь абсолютно. Никто мне не царь и не Бог. В театре все было сложнее устроено...
Сразу же после ухода из театра мне позвонили из уже родного объединения «Экран» и сказали, что в Москву приезжает продюсер Менахем Голан, руководитель 21st Century Film Corporation, и что меня приглашают к нему на разговор. Я вхожу в кабинет, за столом сидит Менахем Голан, килограммов двести и росту два метра. Только я подумал, как же мы общаться будем, как он сказал:
