В «Братьях Карамазовых» Иван говорит: «Я, например, глубоко могу страдать, но другой никогда ведь не может узнать, до какой степени я страдаю, потому что он другой».
И это одна из главных проблем человечества. При этом у каждого своя правда, в которой он убежден и ради которой готов на многое. Во времена Советского Союза ходил анекдот: мы за мир, и так будем за него бороться, что камня на камне не останется. Похоже, мы все переживаем сегодня очередной период сильнейшего обострения, когда человечество готово бороться за мир так, чтобы камня на камне не осталось. Таких, как владычка, катастрофически мало, их голоса почти не слышны.
— Вы родились в белорусском городе Орше в семье, не имевшей отношения к театру и кино. Кто же повлиял на решение податься в актеры?
— Детство мое было счастливым, как у многих детей, когда время движется медленно и ежедневно происходит огромное количество событий. Ходил в школу, занимался плаванием, гонял с ребятами до позднего вечера мяч, пока его еще можно было разглядеть. Ездил в пионерские, позже спортивные лагеря. Побывал даже в «Зубренке» — это такой белорусский «Артек». Помню, папа смастерил мне деревянный автомат. Куда ж без него? Ведь на всех сменах играли в «Зарницу».
Помимо лагеря каждое лето родители отправляли меня к бабушкам в деревни. Одна, как мне казалось, находилась на краю света, мы очень долго до нее добирались: сначала на поезде, потом на пароме и автобусе. Это была фантастика — ну как в Австралию съездить! Года три назад решили с мамой навестить тамошних родственников. Доехали на машине за два с половиной часа. Потрясающее, особое для меня место...
Родители действительно не имели ни малейшего отношения к театру и кино. Они тяжело и много работали, особенно мама — прядильщицей на льнокомбинате. Стояла целую смену по щиколотку в какой-то жиже, грохот кругом такой, что не срывая голоса, обращаться друг к другу просто невозможно. В силу некоторых обстоятельств мне пришлось поработать там полгода, поэтому видел все своими глазами.
Папа трудился там же, но на инженерной должности. Пользовался огромным уважением, поскольку болел за дело. Все время вносил какие-то рацпредложения, а за это полагалась премия, и к нему неизменно присоседивались начальники: «Войдешь с нами в долю — скорее пробьешь свою идею». И папа соглашался, дело ведь прежде всего.
Я рос застенчивым, отчасти оттого что сильно заикался, так что об актерстве не думал — в Орше вообще думать об этом довольно трудно. Играл в футбол в какой-то полупрофессиональной команде и вообще не собирался поступать в институт. Но родители настояли, и я подал документы в Минский политехнический на только что открывшийся факультет робототехники, который оказался абсолютно блатным.