Странная перемена произошла в нем: он внутренне словно отвернулся от нее, когда же она заговаривала с ним, отвечал рассеянно, занятый неведомыми ей мыслями. В конце концов стал вечерами уезжать: то в гости к кому-то, от кого зависело новое дело Кавоса — строительство театра-цирка, то на открытие выставки, то на прием в посольстве. Жену он брать с собой перестал, каждый раз по-разному объясняя необходимость отправиться одному, и та верила убедительно звучавшим словам мужа. Но когда до нее дошли слухи, что у Альберта есть любовница, Ксения Ивановна, темпераментом не уступавшая итальянкам, вскипела. Она громко выговорила ему, с мольбой произнеся под конец: «Sant’Antonio di Padova!» — свою любимую итальянскую фразу, к которой, поминая святого и призывая небо в свидетели, прибегала по всякому поводу. Кавос виновато пытался ее утешить, уверял, что предан только ей.
Но если когда-то Альберт смог мгновенно вспыхнуть чувством к ней, увиденной им мимоходом в окне мастерской, то почему же это не могло произойти с ним снова?
Ксения Ивановна мучилась в догадках, понимая, что их мирное супружеское существование окончено. Тогда же случилось событие, которое при желании можно было воспринять символом их разраставшейся семейной смуты. Однажды ночью квартиру Кавосов огласил громкий звонок в дверь посыльного: горел недавно построенный театр-цирк. Альберт спешно оделся и уехал, надеясь, что еще можно спасти его детище, но к утру от большого здания осталась лишь часть стен. При виде бледного лица мужа Ксения Ивановна мгновенно забыла все, что разделяло их в последнее время, и бросилась утешать его, упрашивала уехать в Венецию, прийти в себя.
Альберт кинул на нее горящий взгляд и ничего не ответил: в его голове уже созревал фантастический план.
Несколько недель он трудился над какими-то чертежами и на вопросы Ксении Ивановны, чем ныне занят, отвечал, что ему предложили восстановить цирк, но он пойдет дальше — построит театр на месте уцелевших конструкций. К тому времени он, построивший только одно здание — цирка, был прежде всего теоретиком архитектуры, за что его и ценили в Европе, а еще реанимировал разнообразное театральное нутро, чем занимался, например, в Большом. Но Ксения Ивановна не видела ничего особенного в том, что он решил возводить театр: эту механику, она знала, Кавос постиг до основания. Оставалось добиться высочайшего разрешения, и муж самолично решил ехать к Александру II.
Накануне он всю ночь не сомкнул глаз — мучил приступ астмы, болезни, полученной на строительных работах: Альберт Катеринович проверял их самолично.
Вызванный Ксенией врач запретил больному вставать с постели, но тот и слышать ничего не хотел: решалась судьба его замысла. Утром, не обращая внимания на просьбы домашних поберечься, он отправился в Царское Село. «Может, так будет и лучше, — рассуждала Ксения Ивановна, стоя у окна, — не то с ума сойдет». К обеду муж явился сияющим: император его внимательно выслушал (уговаривал, очаровывал, вовлекал в свои «авантюры», то есть «приключения», если по-нашему, Кавос виртуозно) и, несмотря на то что со средствами у государства после поражения в войне оказалось туго, согласился. И вправду: у русской оперной труппы не было своего здания, так теперь будет.
«Аккуратнее, caro mio, — увещевала Ксения Ивановна мужа, когда приступ удушья в очередной раз отпустил, — тебе вредно бывать на стройке».
«И что прикажешь делать, матушка? Отдать надзор за работами посторонним?» Жена сделала примирительный жест рукой. «Ты что-то в прошлый раз возбужденный вернулся, — подступила она опять, — так и не объяснил, в чем дело». И Альберт пустился в долгий монолог, точнее, длинный разговор с самим собой о том, как он продумал хитрую акустику для зрительного зала, и теперь необходимо обшить стены деревянными панелями, отражающими звук. «Пожаров боятся, — пояснил он. — Но ничего, я своего добьюсь, зато какой будет звук!» Еще бледный, лежа на высоких подушках, он запел арию из итальянской оперы, дирижируя себе рукой.
И тяжело закашлялся. Ксения Ивановна, пряча подступившие слезы, нагнулась к Альберту и быстро, вороватым движением поцеловала в густые седеющие волосы.
«Нет, сильна его власть надо мной, — признавалась она падчерице Камилле. — А что я для него? Он меня давно не слушает. Устал, осунулся, доктор к нам ездит, как к себе домой. У твоего отца все мысли только о театре… Или нет?»— и она пытливо посмотрела на Камиллу, но ничего необычного не заметила в ее лице и продолжила: — Добро, что строительство скоро закончится, может, уедем в нашу Serenissima, как раз к карнавалу успеем — погуляем, развеемся». Но прошло несколько дней, и однажды Кавос вернулся домой сам не свой. Из его разговоров с зятем, мужем Камиллы и своим верным помощником — архитектором Николаем Бенуа, Ксения Ивановна поняла, что работы приостановлены до будущего лета: от жары пересох Крюков канал, по которому подвозили материалы.
Подумать только: Альберт ради воплощения своей фантазии отказался от строительства оперного театра в Париже, конкурс на который выиграл!
