И вправду: разве могла она считать себя ровней этому уверенному в себе, занимавшему высокое место в обществе господину? Но об их романе уже судачили в петербургских гостиных, и отзвуки этих разговоров долетали до Ксении, не представлявшей себе, что будет с ней, воспринимаемой теперь всеми в качестве возлюбленной Альберта Катериновича, если вдруг его любовь истает. «Ладно, найдется тебе еще жених», — утешала неразумную дочь сама не на шутку обеспокоенная мать. Но девчонка и слышать не хотела о жизни без Кавоса — без его открытой улыбки, рассказов о венецианской родине, о тамошних нравах и обычаях, без его итальянских словечек, рассыпавшихся в беседе подобно бусинам муранского стекла, ожерелье из которого он подарил ей.
«Так, безделушка», — бросил Альберт и спустя несколько дней преподнес кольцо. Золотое, с бриллиантовой веточкой и крупным изумрудом, оно полыхнуло из открывшейся бархатной коробочки. Кавос, делая Ксении подарок, ничего больше не сказал, только посмотрел многозначительно, и она все поняла...
Вскоре он явился в маленький домик на петербургской окраине и просил у отца и матери Ксении ее руки. В морозный день, когда в окрестностях Петербурга белый пар висел над бескрайними полями, вереница карет отправилась к маленькой сельской церкви Шлиссельбургского уезда, в которой уже ждал батюшка. После венчания Ксения впервые вошла в большую квартиру Кавоса на Литейном. Трое мальчиков-подростков, один из которых оказался калекой, и девочка с испугом и любопытством смотрели на молодую мачеху.
Ксении все понравилось: и новый дом, богатый, основательный, набитый диковинными вещицами, привносившими в него чужестранный, волнующий дух, и черноглазые, гибкие, как стебельки, быстро откликавшиеся на все дети. Понравилось и то, что царил в этом домашнем раю талантливый и умный человек, который теперь стал ее мужем. Будь Ксения не так молода, наверное, задумалась бы, как могли в ее жизни случиться столь невиданные события, но в свои нежные годы она доверчиво приняла охапку разноцветных чудес, которую судьба вложила ей в руки.
И был еще один подарок — Венеция, куда молодожены отправились в свадебное путешествие. Там Альберту принадлежал дом на Большом канале. В первое утро Ксения проснулась от необычных звуков — перекликались лодочники, и потревоженная гондолами вода плескалась о камни.
Выглянув в окно, девушка зажмурилась от солнца и сияния белой круглившейся громады, увенчанной тающим в световом мареве куполом — церкви Санта-Мария-делла-Салюте. Они с Кавосом бродили по улицам и площадям города, проплывали под его мостами и мимо старинных дворцов, вдыхали ладан его церквей. С тех пор Ксения навсегда прониклась к Италии трепетом. «Для чего существует этот край?» — спрашивала она себя. И однажды, уже в Петербурге, нашла ответ — в недавно написанном и опубликованном сочинении Николая Гоголя: «…чтоб жителю севера, как сквозь сон, представлялся иногда этот юг, чтоб мечта о нем вырывала его из среды хладной жизни… вырывала бы его оттуда, блеснув ему нежданно уносящею вдаль перспективой, колизейскою ночью при луне, прекрасно умирающей Венецией, невидимым небесным блеском и теплыми поцелуями чудесного воздуха, — чтобы хоть раз в жизни был он прекрасным человеком…»
«Послушай, как написано!»
— говорила Ксения Альберту и читала вслух эти строчки. А потом задумчиво смотрела на красивый профиль его горделиво закинутой головы, на умные, живые руки, чертившие что-то на больших листах бумаги, на стройную, несмотря на немолодые годы, фигуру. Не похожий на всех, кого она знала здесь, в России, он был крепко связан в сознании Ксении с тем далеким краем, куда теперь они часто наведывались. Поговаривали, что и старшими детьми Кавоса, настоящими итальянцами, рожденными матерью-итальянкой, Ксения любовалась больше, чем собственными, которых у них с Альбертом родилось трое.
В их доме, который называли уголком Италии в Петербурге, жизнь текла размеренно, прерываясь время от времени на шумные веселые вечера с родственниками и друзьями. Выезжали в свет, беря с собой подросшую дочь Альберта от первого брака, выглядевшую не намного моложе мачехи, которая все еще была очаровательна — с задорным блеском в глазах, с фарфоровой кожей. Когда-то бедная швя, получившая самое простое образование, сводившееся в основном к знанию грамоты, она теперь при случае могла поддержать разговор об искусстве или философии. И те, кто поначалу воспринимал брак Кавоса как мезальянс, спустя годы соглашались, что пара они удачная и семья крепкая.
Но чем больше превращалась Ксения в истинную мать семейства, в Ксению Ивановну, в даму с царственной осанкой, тем равнодушнее посматривал на нее муж.
