Оказывается, вернувшись из Англии, она узнала, что муж собирается развестись и жениться на ее молодой кузине. Вот так.
Прошло совсем немного времени после этого разговора, а добросердечный Джек Льюис уже страдал и разрывался. Чувство долга заставляло его регулярно, раз в две недели, навещать Джой. Больно было смотреть, как, едва завидев его в дверях, она привычным рывком тягала громоздкую пишущую машинку, чтобы задвинуть ее подальше, извлекала белоснежную скатерть и накрывала ею неустойчивый стол. Всегда по субботам Джека ждали его любимые блюда — пирог с гусиной печенью, манный пудинг… На что жили Грэшемы? Джой говорила, что немного денег подбрасывает бывший муж, немного помогают гонорары — недавно ей заплатили потиражные за последнюю книгу Smoke on the Mountain: An Interpretation of the Ten Commandments («Дым на горе.
Интерпретация десяти заповедей»). Сыновья Джой показали Льюису свою спальню, и это низкое крошечное помещение без окон живо напомнило Джеку омерзительный дормиторий в ненавистной школе.
Льюису становилось все тяжелее навещать явно очень нуждающихся Грэшемов, видеть Джой почти всегда в одном и том же тщательно отглаженном цветастом платье, бодро командующей вечно недоедающим детям не трогать лишнего куска пирога с гусиным паштетом — это для дяди Джека. Все это кончилось тем, что он снял для нее и детей небольшой домишко в Хэдингтоне, всего в миле от Оксфорда, чудесном живописном местечке над рекой, там и воздух свежий, не то что в Лондоне!
Cреди оксфордской профессуры поднялось глухое ворчание, когда заядлый холостяк Джек Льюис стал время от времени появляться в обществе женщины и представлял ее своим друзьям как «знакомую американскую писательницу»!
Увы, Джой оказалась слишком прямолинейной для англичан, ее быстро сочли провинциальной, эксцентричной и невоспитанной. Когда Джек впервые привел ее в колледж показать свои комнаты и вынужден был представить кое-каким коллегам, среди которых присутствовал и Толкин, Джой совершенно невозмутимо обратилась к Льюису:
— Где в этом монастырском заведении даме можно облегчиться?
Джек густо покраснел, неопределенно махнув куда-то рукой, а Толкин прямо подпрыгнул и своей невнятной скороговоркой обратился к Льюису по-французски:
— Где вы откопали такое сокровище, Джек?
Джой плавно повернулась на низких каблуках и невозмутимым голосом почти пропела по-французски, глядя прямо в глаза смутившемуся Рональду:
— В здешней почве сокровищ не отыскать…
— А мы думали, — вмешался профессор Бруер, чтобы как-то сгладить неловкость, — что американцы не владеют столь блестяще иностранными языками!
— Ну, мы не все там ковбои, — растянула губы в любезную улыбку Джой.
Поползли глухие слухи об их романе, ведь теперь Джек наведывался в домик Джой каждые выходные, а еще они взяли манеру частенько по вечерам прогуливаться по освещенным газовыми фонарями старинным улочкам Оксфорда, которыми так восхищалась англоманка Грэшем.
Иногда заходили в излюбленные Джеком пабы, и как же она удивлялась, что солидный профессор Льюис, пропустив кружку–другую пива, вдруг скидывал тесноватый сюртук и маску пугливой сдержанности, первое время не сходившую с его лица в обществе Джой, и затягивал припев какой-нибудь легкомысленной песенки, которую распевали тамошние завсегдатаи. Джой подхватывала куплет и с энтузиазмом пела вместе со всеми.
Льюису все больше импонировали ее открытость и отвага; эта крупная темноволосая женщина с широкими ладонями и немного полноватыми ногами, прочно стоявшими на земле, оказалась великой спорщицей — она обожала интеллектуальные дискуссии, как иные обожают верховую езду. Несносный Уорни поддевал Джека тем, что миссис Грэшем недостаточно хороша собой, — мол, она всего лишь умная дурнушка в нелепых больших очках, со старомодным пучком седеющих волос, но зато с ней Джек чувствовал себя гораздо свободнее, чем в обществе любой красивой женщины, когда у него язык прилипал к гортани и он становился косноязычным и неловким.
Конечно, она многое рассказывала Льюису о себе. Джой происходила из семьи украинских евреев-эмигрантов и росла эдаким книжным червем. Ее родители были школьными учителями; в три года она сама научилась читать, в пять лет уже одолевала книги по философии и истории.
Но чересчур вспыльчивый характер помешал ей продолжить учительскую династию, хотя она и получила степень магистра филологии в престижном нью-йоркском Колумбийском университете. Потом ее увлекли идеи коммунизма. И вот Джой уже сидит в редакции левой газеты «Новые массы», за ней ухлестывают почти все мужчины — да, не красавица, зато чертовски обаятельна и остроумна! В конце концов ее сердце покорил бывший репортер Уильям Грэшем, импозантный бунтарь под стать ей самой. Он тоже был коммунистом, воевал в Испании и вернулся оттуда в ореоле героической славы. Позднее Уильям стал писателем, как и сама Джой, хотя ее первый роман «Аня», кажется, был продан в количестве всего 100 экземпляров; она бралась за все, пробовала свои силы и в кино, написала для студии MGM четыре сценария — их не приняли, но Джой не унывала.
Один за другим у Грэшемов родились сыновья Джон и Дуглас, но муж Джой все больше и больше пил. Однажды он позвонил ей из офиса редакции и заявил, что у него нервный срыв, он боится выйти на улицу — ему кажется, что за каждым углом притаились враги. «Я сейчас приеду за тобой, жди!»— крикнула Джой в трубку, но Уильям уже отключился. Его не было до вечера, она сходила с ума, обзвонила всех знакомых, все морги и больницы. А ночью, уложив детей и оставшись в полной тишине наедине с собой, впервые в жизни испытала чувство страшного, опустошающего бессилия — перед судьбой. Порыв отчаяния швырнул ее на колени, и она вдруг стала молиться — страстно, взахлеб. Она! Более яростной атеистки до того было не сыскать! Так произошло обращение Джой Грэшем из коммунистки в не менее страстную христианку.