На первый концерт Зигги в Нью-Йорке пришли Труман Капоте, Сальвадор Дали и Энди Уорхол. Билетов было не достать. Боуи показывали по телевидению. Его ненавидели все родители мира. Он был счастлив.
Кроме того, он женился. Анджелу Дэвид встретил в ночном клубе и влюбился тотчас же. Ей исполнилось девятнадцать, ему — двадцать два. У девушки были невероятные продолговатые китайские глаза, полупрозрачный наряд и дьявольская улыбка. Меньше чем через год после встречи они поженились, еще через год родили сына, которого назвали Зоуи. «Не потому, что имя рифмуется с «Боуи», а от греческого слова «зоэ» — «жизнь», — объяснял всем Дэвид. На всякий случай, если сын вырастет и возненавидит свое странное имя, Дэвид добавил к нему еще два — Дункан Хейвуд. (Подросшему Зоуи Дункан и Хейвуд не понравятся тоже — он будет называть себя Джоуи.)
Менее всего про Зигги Стардаста было понятно, какой он, собственно, ориентации, и гости Дэвида и Анджелы могли подтвердить: с самим Боуи это тоже непонятно.
Он во всеуслышание признался, что гей и гордится этим, — и вызвал неслыханный фурор: в 1972-м нравы уже были довольно либеральными, но когда в гомосексуализме признается женатый певец, к тому же имеющий сына, — это что-то невероятное. Впрочем, Боуи спал и с мальчиками, и с девочками; его жена — тоже. Часто они обменивались любовниками и любовницами; еще чаще — спали втроем или впятером. Анджела приводила свежую кровь из лесби-клубов, Дэвид — из гей-тусовок или актерских компаний. Их лондонский дом одни называли жилищем Дракулы, другие — декорациями к «Сатирикону»: здесь все комнаты были уставлены старинной мебелью, на окнах висели тяжелые плюшевые шторы, горели свечи, неизменно извивались голые тела, а наркотиков было столько, что хватило бы на целую армию.
Дэвид Джонс, тот неудачливый плаксивый парень, который рыдал над чашкой остывшего кофе на Карнаби-стрит, сокрушаясь, что его песни никому не нужны, был забыт, оставлен где-то далеко позади — его место занял Зигги, сокрушительный, сверхпопулярный.
У Зигги свои странности: он боится летать на самолетах, боится высоты — и потому никогда не селится в гостиницах выше восьмого этажа. В Америку он плавает только на корабле, а в турах между городами предпочитает машину. Выступив с концертами в Японии, совершает немыслимое путешествие через полмира: пароходы, автобусы, поезда.
Из Токио возвращается через Владивосток и долго тащится на поезде в Москву — выбегает купить пирожки на перроне, пьет водку и соблазняет оторопевших советских проводниц. Фотографируется на фоне Кремля, гипнотизируя своим видом москвичей, и через Берлин и Париж возвращается в Лондон, довольный донельзя.
Все закрутилось настолько стремительно, что очень скоро Боуи перестал видеть обычных людей. Его окружали только агенты, промоутеры, журналисты и фанаты, репортеры желтых газет лезли к нему в окно, чтобы сфотографировать очередную оргию. Он уже перестал понимать, где кончается Зигги и начинается Боуи, к тому же оказалось, что его компания «MainMan» — банкрот, у него долгов почти на полмиллиона долларов. Бульдог-Дефрис забирает себе ровно половину его баснословных прибылей, а другую половину Дэвид тратит с таким размахом, какого не позволяли себе ни Элвис, ни Синатра.
Пятьдесят человек, которых возил с собой Боуи, селились только в пятизвездочных гостиницах. За его счет ездили фанатки, наркодилеры, астрологи, хироманты и еще целая толпа людей, о которых вообще никто не мог сказать ничего определенного. На его деньги записывали альбомы какие-то дуры, которые потом исчезали без следа. В каждом втором городе в гримерку Боуи ломились судебные приставы и напоминали, что он не оплатил какие-то счета. Боуи только беспомощно говорил: «Это Дефрис, я ни при чем, спросите у него». Он налегал то на виски, то на кокаин, не спал по нескольку дней кряду, был близок к нервному срыву. Чтобы не сойти с ума, рождается еще один персонаж — по имени Разумный Аладдин, и в конце концов он решает разрубить этот гордиев узел одним махом — на каком-то концерте Боуи завершает выступление фразой: «Мы играем для вас в последний раз».
…Спустя два года на сцене, похожей на декорации к фильму «Кабаре», появится худая фигура в строгом костюме и объявит: «Добрый вечер.
Меня зовут Тощий Белый Герцог, и сегодня я пою для вас мои новые песни». Герцог одет в белую рубашку и черную жилетку, волосы тшательно зачесаны назад, во рту — сигарета, из нагрудного кармана торчит пачка «Gitanes». Музыка, которую он исполняет, совершенно не похожа на ту, что звучала пару лет назад, — кажется, что ее сочинил другой человек. Впрочем, и самого Боуи узнать непросто.
Он на мели, печален и — вот новость — одинок: он развелся с Анджелой.
Брак, который должен был длиться вечность, распался. Казалось, ничто не сможет их разлучить — они слишком похожи, они практически единое целое, что этому союзу может угрожать? Измены? Но в их семье все спят со всеми, и это никому не мешает. Тем более что Анджела знает: в постели ее муж ведет себя очень странно. «В сексе он полное шизо», — признается она любопытствующим подругам. Женщины, пережившие ночь с Боуи, обычно уходили в недоумении: он не столько занимался с ними любовью, сколько, кажется, их изучал. Или использовал. Одна из девушек даже подала на него в суд — она утверждала, что Боуи набросился на нее, «словно вампир», и нанес ей ужасную моральную травму.
Анджела пережила романы мужа с Марианной Фейтфул и с Амандой Лир, а потом еще тысячу больших и маленьких его увлечений.
