Записки! Ребята наши на скучных лекциях вроде исторического материализма развлекались игрой в слова — знаете, кто из букв одного слова составит больше новых. Мне тоже скучно, думаю, сейчас я Борьке Чунаеву, дружку своему, помогу выиграть, отвлеку Киндинова. Пишу записку: «Женя, ты такой симпатичный, на Маяковского похож, я могла бы в тебя влюбиться...» Он очень быстро настрочил ответ: «Ты тоже ничего. Я бы тоже мог влюбиться». Ничего себе, думаю, и давай дальше развивать ту же лирику: я — ему, он — мне. Какая жалость, что не сохранила эти записки!
Самое забавное — несмотря на то, что Киндинова отвлекала, он на два фронта успевал. С победным видом спрашиваю Борьку: — И кто выиграл?
— Ну не я, не я.
Что ж, как обычно, — Женя фантастически эрудирован.
Маневр мой потерпел фиаско, да и в наших отношениях после той переписки ничего не изменилось.
Летом вместе с группой консерваторских отправились с концертами по Грузии — чудная была поездка! А какие аплодисменты мы срывали с Караченцовым ковбойским танцем! У меня и там — полно ухажеров, легкий флирт со скрипачом из нашей бригады. Солнце, море, купаемся, загораем. И вдруг среди этого великолепия приходит телеграмма, что у Киндинова умер отец. И мне — почему мне? — поручают сообщить эту страшную новость Жене.
Нашла его, говорю:
— Женя, там с отцом плохо, позвони домой.
Он побледнел, попросил:
— Пойдем со мной.
Пришли на почту, заказываем Москву, Женя стоит в телефонной будке спиной ко мне, вижу — плечи вздрагивают, плачет. Я в полном смятении, что говорить, какие слова подобрать — не знаю... Мы шли рядом, молчали или говорили — не помню. Но отчетливо помню свое ощущение: будто мы с ним не отдельно, каждый сам по себе, а вместе, и прожили уже долгую жизнь, и не его, а нас обоих постигло тяжелое горе. Ничего случайного не бывает, ни одна иголочка с сосны не упадет просто так. Ведь именно меня Господь поставил рядом с Женей в такой страшный момент его жизни: он не просто любил — боготворил отца.
Почти год прошел — все между нами по-прежнему.
А двадцать второго апреля мы отмечали день рождения Борьки Чунаева, все собрались, а Караченцова с Киндиновым нет. Сидим за столом, ждем, они вино должны принести. И входит Женя... Я вдруг — ах! — словно увидела его впервые. Стоит в своем школьном ратиновом пальтишке до колен, галстук как-то немножко набок съехал... Совершенно родной. То ли кто-то внутри вместо меня произнес, то ли сама прошептала тихо-тихо: «Мой!» Вокруг шум, гам, никто, конечно, ничего не замечает, а я смотрю на него не отрываясь, любуюсь: «Боже, какой красивый!» Не замечала! Ничего не замечала...
Дернула за рукав своего дружка по общежитию Колю Малюченко: — Сделай так, чтобы Киндинов проводил меня домой.
— Не вопрос, Стецюк, сделаем.
Но дружеским посредничеством воспользоваться не пришлось.
