Несмотря на предупреждение агента артиста перед интервью, запрещенный вопрос все же был задан. Ведь это главная интрига последней недели февраля — дадут ли Ди Каприо заветную статуэтку?
«Лео остается для всех загадкой. Он — тайна и не любит о себе говорить» — так сказал о своем партнере по фильму «Выживший» актер Том Харди. Но для корреспондента «7 Дней» 41-летний Ди Каприо все-таки сделал исключение и дал откровенное интервью.
— Лео, вы невероятно любящий сын. Берете маму с собой на самые важные и престижные мероприятия, а вот на премьеру «Выжившего» привели отца Джорджа Ди Каприо…
— Я испытываю огромное чувство долга перед родителями. Это самое, наверное, сильное эмоциональное чувство, и оно живет во мне. Они всегда поощряли мои амбиции, хотя жили скромно и бедно. А я плохо учился. Но постоянно устраивал представления — и в школе, и дома. Родители мной невероятно гордились. И мне никогда не вернуть им долг… Они меня слушали. Слушали и поддерживали своего маленького непослушного ребенка, которого ругали учителя. И только поэтому я искренне верил, что мечты сбываются. Я знаю людей, которые выросли в гораздо более крепких и успешных семьях. Но им не довелось испытать и доли той безусловной любви и понимания, которые были у меня.
Когда я сказал, что хочу бросить школу, чтобы всерьез заняться актерской карьерой, они одобрили этот шаг. И я спустя два года в тяжелой борьбе победил немало мальчишек (включая моего друга Тоби Магуайра) и заполучил роль в картине «Жизнь этого парня» вместе со своим кумиром Робертом Де Ниро. А в 1994 году, сыграв в фильме Лассе Хальстрема «Что гложет Гилберта Грейпа?», я был номинирован на «Оскар». Впервые. Довольно давно, не так ли? (Улыбается.)
Так вот родителям пришлось очень много потрудиться, чтобы моя голова не закружилась и смотрела в нужном направлении. Я считаю, это целиком их заслуга, что я тогда не предал себя. Мой папа с его философскими воззрениями свободного художника, не подверженного конъюнктуре, заложил в мою голову стремление к необычным проектам. А ведь уже тогда Голливуд был у моих ног, а уж тем более после съемок в «Титанике». Но я предпочел не поддаться и, к удивлению многих, неожиданно снялся в роли поэта Артюра Рембо в «Полном затмении».
— Правда, что мама является вашей самой главной фанаткой?
— О да! Она меня постоянно фотографирует. Я зову ее Мамарацци. (Смеется.)
— В отличие от многих вы не скрываете, что невероятно амбициозны…
— Да. Не скрываю. Марти — я имею в виду Скорсезе, к которому я сумел приблизиться только в 27 лет, — мой любимый режиссер, потому что он так же рассуждает. Есть две вещи, которым он меня научил. Первое: приходится потратить очень много времени и терпения, чтобы снять хорошее кино. И второе: фильм сродни художественному полотну. Или скульптуре. Иными словами, он должен быть произведением искусства. И я, как актер, уподобляюсь художнику, творцу, который, естественно, желает, чтобы его работа осталась надолго и была оценена потомками. Но не считайте меня сумасшедшим эгоистом. Я прекрасно отдаю себе отчет, что в конечном итоге все, что я делаю — не для того, чтобы достигнуть небывалого успеха или богатства. Ведь ни то ни другое совершенно не обязательно приносят счастье. Вернее сказать, они его не приносят.
Единственное, что имеет значение, — испытываешь ли чувство удовлетворения в процессе работы и ведешь ли ту жизнь, которая тебе интересна? И разумеется, возможность как-то и что-то вкладывать в мир, способствовать разрешению его проблем. В этом плане я, безусловно, настоящий счастливчик. Я не слишком много денег трачу на себя. Я коллекционер. Собираю предметы искусства. Вкладываюсь в проекты, которые мне дороги. Ну и на путешествия, разумеется. В те небольшие временные периоды, когда не занят поиском и разработкой историй для будущего фильма, покупкой прав, финансированием. Во всех фильмах, которые мы сделали вместе со Скорсезе, к примеру, годы и годы ушли на то, чтобы получить «зеленый свет».
— Один из членов съемочной команды фильма «Выживший» назвал весь процесс «настоящим земным адом». Говорят, люди не выдерживали и бросали работу… Вы считаете, кино, любое кино, стоит обмороженных рук и ног, трюков, опасных для жизни?
— Для меня — да. И для Алехандро тоже (Алехандро Гонсалес Иньярриту — режиссер фильма «Выживший». — Прим. ред.). За других не имею права говорить. Мы догадывались, что участвуем в чем-то революционном. Алехандро хотел снять такое кино, которое зрителям еще видеть не доводилось. Так что ставки были высоки. Я и не скрывал с самого начала, что это адские съемки и самый тяжелый проект в моей долгой актерской жизни. Я умирал от переохлаждения, перепада высоты и температур, спал в снегу, на костях животных, оказывался перед камерой без одежды при минусовой температуре.
Меня чуть не задрал медведь. Я сам напросился на то, чтобы вместо тоже достаточно гадкого на вид и на вкус куска какого-то пластика, изображавшего печень бизона, попробовать в кадре настоящую печень. Потому что местные охотники при мне это ели. Я подумал, что так будет более выразительно. Даже играть не надо. В общем, могу сказать: «Боль временна, а фильм — навсегда» — это эпиграф и эпилог нашего фильма.
— А что все-таки оказалось самым страшным?
— Купание в ледяной речке. На мне одеяние из шкуры лося и медвежий мех. И все это весит 50 килограммов, когда намокает. А я то сюда, то обратно. Гигантским феном, напоминающим спрута, едва успевали подсушивать немного пальцы рук и ног. А потом швыряли меня обратно в реку.
— Кажется, фильм важен вам еще и как доказательство опасных изменений, происходящих с окружающей средой, с планетой, ее экологией…
— Да, мы с режиссером имели возможность прямо во время съемок наблюдать природные явления, которые об этих переменах и свидетельствуют. Были их заложниками, в буквальном смысле. Поскольку снимать решили только на природе. И никаких павильонов, все как и было в истории с моим героем, реальным охотником-первопроходцем, которого чуть не до смерти порвал медведь и оставили умирать товарищи. Но то, что мы получили в результате, превзошло все наши страхи и ожидания. Это были безумные явления, из-за которых пришлось вообще на время прекратить съемки. И это было послание нам всем.
Так мы к этому отнеслись, во всяком случае. Из-за отсутствия снега в разгар съемок в Канаде пришлось переместиться ближе к Южному полюсу, в крайнюю точку Аргентины, потеряв кучу времени и денег. И там нас ждал мороз такой силы, какой никто из старожилов не припомнит. То есть там, где должен был быть снег и мороз, все таяло. И наоборот. А уж каково было единодушие режиссера Иньярриту и оператора Эммануэля Любецки (один из самых модных и востребованных операторов Голливуда последних лет. Снятые им фильмы «Гравитация» и «Бёрдмэн» получили премии «Оскар». — Прим. ред.) — снимать только при естественном освещении!
Это означало, что иногда съемка длилась час или чуть больше в день. Но мы при этом находились на натуре и испытывали адские муки. (Смеется.) Похоже, мы с этими ребятами страдаем одной болезнью — хроническим страхом остаться неудовлетворенными работой. Но я серьезно считаю, что 2015 год был самым жарким в истории и мы наблюдаем сейчас поворотный момент в изменении климата. То, о чем последние лет 40—50 говорили ученые, в том году и стало явным.
— Ваш коллега и партнер по «Выжившему» Том Харди сказал: «Лео несчастлив, если не достигает наивысшего стандарта, выше которого не бывает. Во всем, чем бы ни занимался. Он устремлен к звездам, но для того, чтобы поймать луну».
— Я просто чувствую себя несчастным, когда участвую в деле, к которому не испытываю настоящей страсти. С тех пор, как одно мое имя стало гарантией привлечения денег под проект, я поклялся, что стану работать только с теми кинематографистами, которые хотят и готовы переделать мир. И не только мир кино. Сообщить людям что-то невероятно важное, понимаете? Такие мысли появились у меня давно, в ту пору, когда я подростком-актером смотрел «Апокалипсис сегодня», «Таксиста» и говорил себе, что обязательно и сам когда-нибудь стану играть и играть только в таких фильмах.
— Ваш папа был художником и хиппи, жили вы скромно. Неужели деньги не были мотивацией для того, чтобы стать актером?
— Конечно. Одно время я выбирал — в детстве еще — между тем, чтобы изучать морских животных, и актерством. Деньги всегда были у меня на уме, пока я рос. Родители очень мало зарабатывали. Они развелись, но со мной-то отец продолжал общаться и помогал маме как мог. Иногда я даже не понимал, как они умудряются себе вообще что-то позволять при своих доходах. И актерство казалось мне с раннего детства самым легким и быстрым путем к финансовому благополучию. Да, я достиг своей цели. Но идея преследовать, гоняться всю жизнь за материальными объектами абсолютно бессмысленна. Она иссушает душу, вся эта суета. Стив Джобс на смертном одре говорил о том, что человеческая жадность и неуемное стремление ко всем видам богатства — вот где корни всех несчастий и зла. Я с ним полностью согласен. Я чувствую и знаю, что обязан не только брать, но и отдавать. Это мое моральное обязательство.
— Интересно, а вы когда-нибудь хотели сыграть супергероя? Вам предлагали?
— Предлагали. Например, Бэтмена. Я встречался с режиссером Джоэлом Шумахером. Но не вышло. Не думаю, что я хотел получить эту роль. Тот же сценарий случился, когда мне предложили сыграть Энакина Скайуокера в приквеле «Звездных войн». Я встречался с Джорджем Лукасом. (Улыбается.)
— Неужели даже не хотелось примерить костюмчик Человека-паука? Тоби Магуайр говорит, что вы тот человек, который всегда добивается своего, если точно знает, что оно ему нужно…
— Так и есть. Боюсь, что я действительно не готов был — как и во всех подобных случаях — примерить такой костюмчик. Но времена меняются. Фильмы о супергероях становятся все более качественными, и сами они усложняются. Никогда не говори «никогда».
— Правда, что вы с раннего детства уже были озабочены судьбой нашей планеты?
— Знаете, над моей кроваткой мама повесила репродукцию знаменитого триптиха Иеронима Босха «Сад земных наслаждений». Смысл произведения в том, как сами люди превращают рай, эдем в черт знает что. Адама и Еву помещают в райский сад, а на второй картине художник показывает апокалипсис из-за стремления туда попасть и перенаселения, говоря современным языком. А третья часть триптиха — просто картина пустыни, уничтожения, демонстрирующая, как люди сами безрассудно растратили все это райское благополучие… Это полотно было всегда моим любимым.
В детстве я интересовался океанологией, я уже упоминал об этом. Часто ходил в музей, он был, к счастью, неподалеку от нашего довольно-таки стремного района. Где главным мерилом успеха считалось умение победить в очередной драке и крепость кулаков. Я часто дрался, вынужден был, но терпеть не мог задираться. Потом, после «Титаника», я почти два года не работал. И окончательно понял, что хочу возродить эту еще детскую страсть, которая мною, помимо актерства, владела, — и углубился в вопросы глобального потепления, климатических изменений, окружающей среды.
— И сейчас понимаете, что недостаточно иметь в гараже электромобиль, чтобы считаться защитником природы? Вас упрекают в лицемерии — мол, занимаетесь этими проблемами, а сами летаете на частных самолетах беспрерывно…
— Знаете, я много общаюсь с учеными. Людьми, посвятившими жизнь тому, чем я занимаюсь сам отнюдь не в полную силу. Так вот это правда — хорошо бы иметь электромобиль. Летать поменьше. Перерабатывать отходы. Но один человек мало что изменит. Нужны глобальные и серьезные меры, причем участвовать должны все страны, весь мир, чтобы противостоять тому, что может нас ждать в не таком уж далеком будущем…
Например, я вложил деньги в несколько проектов, которые разрабатываются в Силиконовой долине. Я считаю, что собранные там ребята с мозгами обязаны сфокусироваться на технологических решениях. И если все правильно придумать, то новые технологии не только в разы уменьшат опасность и помогут природе, но и дадут возможность заработать огромные деньги людям! Мы же живем в капиталистической стране и все обязаны любить деньги, кто ж спорит с этим. (Улыбается.)
— Вы недавно закончили съемки документального фильма, объездили весь мир…
— Да, и очень расстроился. Режиссер, с которым мы снимали этот фильм, даже сказал на днях: «Лео, перестань быть таким чертовым пессимистом!» Ну Стивенс, конечно, более крепкое словцо употребил. А я почти постоянно об этих проблемах думаю. Не проходит и часа, что называется. Вернее, хорошо, если на пару часов забываюсь. Когда не снимаюсь.
— А правда, что вы чуть в четвертый раз не погибли, снимаясь на Галапагосских островах?
— Да, и меня спас Эдвард Нортон. Я погружался в океан с аквалангом, и выяснилось неожиданно, что мой кислородный баллон неисправен. Честно признаюсь, я запаниковал. И тут появляется спаситель — Эдвард Нортон. Он оказался неподалеку и поделился со мной кислородом, пока мы благополучно оба не всплыли на поверхность. Как у кошки, у меня много жизней. И несколько из них я уже явно использовал.
— Возможно, именно по этой причине — из-за своих страхов перед будущим планеты и из-за того, что столько раз были на грани смерти, — и не заводите семью?
— Не люблю пустопорожние разговоры на эту тему. Если желаете знать, хотел бы я в этот мир впустить своих собственных детей, отвечу: если этому суждено случиться, значит, так и будет. В любом случае, что бы я ни сказал, потом мои слова переврут и придумают совершенно другой смысл и значение.
— А женитьба? Тоже из разряда пустопорожних разговоров…
— Ну, в общем-то да. Вы такой богатый, успешный, можете заполучить любую женщину, стоит только захотеть, пальцем пошевелить и тому подобные клише. А вместо этого посвящаете себя климату и спасению орангутангов. Когда придет время, тогда все и случится. Честно говоря, я не верю, что можно предсказать брак. Спланировать его. Это просто должно случиться в какой-то момент, и все тут.
— Итак, в общем и целом вы вполне счастливы?
— Мой отец частенько повторял: «Сынок, иди и занимайся тем, что тебе по душе. Меня совсем не интересует, преуспеешь ты в этом деле или нет. Пускай у тебя будет интересная жизнь. Просто будь счастлив, когда утром встаешь и натягиваешь на себя брюки». (Смеется.) Мне кажется, я так и живу.
— Ну и, конечно, про этот ваш неуловимый «Оскар» не могу не спросить… Что еще нужно артисту сотворить, чтобы его получить — мне лично не очень понятно. Хотя мне настоятельно советовали не задавать вам этот вопрос…
— Что ж, пожалуй, я бы и не стал задавать! (Смеется.)
