— Что вы, шахтеры столько редко зарабатывали в то время. Мы работали как угорелые месяц, проложили два с половиной километра пути и две стрелки.
— Тяжело было физически?
— Было интересно, но мы работали как звери, у нас 600 рублей впереди на каждого светило. Когда мы закончили это, слово «по» потерялось, по 600 рублей. Оказалось — это на шестерых. Потом потерялось и 600 на шестерых, с различными комиссионными сборами. В общем, по-моему, мы получили рублей по 65—70 каждый.
— В ресторан один раз сходили, наверное, и все?
— Да нет, мы 15-летние, какие рестораны. Я это помню, потому что мои родители гордились, что я поехал... Но ничего, пережили мы и это, я привез домой эти деньги, отдал родителям. Можно сказать, познакомился с миром и отчасти с его несправедливостью, что нужно слушать, понимать, когда о чем-то договариваешься... Такая неудачная была рабочая коммерция у меня.
— Может быть, вам задавали такой вопрос... Если бы сейчас вы встретили этого восьмиклассника Володю... Только один совет. Вы бы что-нибудь сказали ему?
— Вот тут я бы, первое, не советовал бы раздавать советы этому молодому человеку, тем более мне. Можно было нарваться. Не надо его трогать, он сам разберется и выплывет. Вообще вот это — советы себе прошлому — очень неблагодарное дело. Главное — не сбить его личный опыт, его личные конфликты, столкновения, адаптацию в мире. Он жил как жил, как чувствовал. Поэтому нет-нет, никаких советов и никакого «А вот это сделал бы иначе». Все было сделано. Даже то, что неправильно было сделано, — правильно. Потому что это были те предлагаемые обстоятельства, те ошибки. И эти ошибки нужны были для чего-то, чтобы либо их потом не совершать, либо исправить. Вот если ты совершил ошибку и не исправил ее в дальнейшем — это ошибка. А так, безошибочного пути нет, не существует. Поэтому не надо возвращаться туда, где все уже произошло.
— Владимир Львович, мы готовим статью к 160-летию Станиславского...
— Величайший человек!
— Да. Читала воспоминания автора, который с ним работал, что Станиславский ему сказал: «Семьдесят пять процентов спектаклей моих проваливались».
В связи с этим вопрос. Скажите, у вас хоть раз в жизни, может быть в молодости, было, когда вы понимали, что провалились? Может, не вы лично, а ваш спектакль.
— Если мы начали с Константина Сергеевича и его высказывания о 75 процентах созданных им спектаклей... В этом смысле одной из ярчайших черт его характера, его разума была требовательность. Если почитать его работы, в основном это были описания неудач. Это его стиль, его взгляд на жизнь. Даже в конце жизни он сказал: «Меня хвалят за то, в чем я себя ругаю». Константин Сергеевич был иногда отчаянно разочарован этим непониманием того, к чему он стремится. Я так понимаю, вы говорите о разговоре Станиславского с писателем Валентином Катаевым...
— Да. О, как вы все знаете. Я вас не удивлю этой статьей.
— Я очень люблю воспоминания кого-то о ком-то, а тем более о тех, кто является властителем моих дум. Вот Константин Сергеевич, его портреты, вот здесь он на меня смотрит, сидя на своем балкончике в Леонтьевском переулке... А здесь они с Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко... Катаев был достаточно юным человеком, молодым литератором, вступавшим с ним в споры. Вообще это было время столкновений разных взглядов. Станиславский все время познавал и двигался вперед, иногда с такой скоростью, что многие за ним не поспевали. То, что другие еще пока обсуждали, он уже отверг и двинулся к другому. Скорость его мысли была невероятной!
