Рассказывал, как их вели по этажам в эти райские кущи, где выдавали продукты. Мы были молодые, сильные и готовые творить за консервы.
— Урсуляка называют семейным режиссером — даже не из-за вас, а потому, что одни и те же актеры кочуют из одной его картины в другую.
— У него есть мини-труппа: актеры, с которыми он любит работать. Когда Сережа берет сценарий, сразу примеряет: этого я займу тут, ту — здесь. И, кстати, всегда напрягается, когда для кого-то из его «обоймы» не находится места.
— «Ликвидацию» очень тепло приняли. Картину сравнивали со знаменитым «Местом встречи изменить нельзя». В чем секрет, по-вашему?
— Вообще те съемки, наверное, самые счастливые и душевные из всех моих съемок. А секрет, возможно, в том, что история очень простая. Про хороших людей, героев. Там даже отрицательные персонажи — хорошие, ведь играют их такие обаятельные актеры, как Миша Пореченков. Между людьми настоящая любовь. Ведь хочется же, чтобы не убили Чекана с Идой, они плохие, но их жаль.
Плюс Одесса, юмор, море... Одесситы с 40-х, кажется, вовсе не изменились. Я в этом чудесном городе пару раз была на гастролях, с утра репетиция, потом играем и — по домам. Поэтому по-настоящему Одессу поняла только во время 7-месячной экспедиции «Ликвидации».
Я люблю людей с юмором, потому что сама шучу не очень хорошо. А там каждый экспромт был бриллиантом!
Помните сцену, когда Гоцман возвращается из тюрьмы? Во дворе его встречает тетя Песя, которую играла Светлана Крючкова. И ее реплика, прописанная в сценарии, была не очень удачной, слишком литературной и не нравилась никому — ни актрисе, ни режиссеру. Не могла одесситка сказать: «Давид Маркович, слава богу!» Думали, чем заменить, думали… «Ну все, пошла в народ», — сказала Крючкова и пошла, благо народ все время находился рядом. Подошла к одной женщине и сказать толком ничего не успела, как та воскликнула: «Светлана, я такая рада, шо вы ко мне…» «Я такая рада» — и стала репликой тети Песи в фильме.
Когда снимали во дворе дома Гоцмана, местные жители (квартиры же настоящие, жилые!) относились со всем уважением — выключали телевизоры, нарядно одевались, рассаживались и очень внимательно смотрели.
Ни в каком другом городе после просьбы режиссера вести себя потише невозможно услышать: «Ша все! Иначе мы ж мешаем процессу». А что сказали бы в условном российском городе оператору Мише Суслову после того, как он закрыл все небо над двором парашютным шелком, даже подумать боюсь. Одесситы же безропотно снесли и это, с любопытством поглядывая на конструкцию.
Там все существует по особенным, одесским законам. Для одной из сцен костюмеры выставили во двор гладильную доску. Через какое-то время надо снимать, а она как в воду канула! «Мы ставили!» — отпирались костюмеры. Причем никто не видел, чтоб ее кто-то забирал... Пока народ думал, где взять и чем заменить, или отработать другую сцену, появился посторонний мужчина. Он деловито пробежался взглядом по дворику и задал вопрос, от которого все застыли, как в финальной сцене «Ревизора»: «А де утюг?
Вы не видели? Тут же стоял...» Действительно, погладиться без утюга несколько проблематично, даже если уже раздобыл гладильную доску. Которую он конечно же вернул.
Я абсолютная обезьяна, и мне очень хотелось включиться в процесс одесского общения, но муж запретил даже на пляж ходить. Чтобы не «сбить московскую мелодику речи», поскольку моя героиня именно этим должна отличаться от всех прочих.
Одесский дух — это непередаваемо. Все на флюидах, нюансах. Кстати, Володя Машков единственный из актеров все 7 месяцев просидел в Одессе безвылазно. Вживался в роль, запоминал, с какими интонациями говорят здешние жители. Когда Машков, «лузгая семачки», ходил по городу, его легко принимали за местного и спрашивали, как пройти куда-либо.
