Душеприказчик умершего, только что прочитавший завещание, поднял глаза на вдову, но та уже совладала с собой и старалась не показать, что оглушена: оба петербургских доходных дома муж оставил той, которую на старости лет предпочел законной супруге.
Незримое присутствие таинственной женщины, имени которой Ксения Ивановна так и не узнала, мучило ее все последние годы. И заставляло подозревать, что неведомая ей соперница стала единственной музой Альберта Катериновича, строившего тогда театр, которому суждено было стать одним из самых красивых в Европе, — Мариинский.
По дороге домой Ксения горячечно думала, что если бы муж чудом оказался жив, если бы вошел в дом, то она излила бы ему всю свою обиду. Оставить семерым детям и ей, многолетней спутнице, меньшую часть состояния!.. Вслед за этим молчаливым возмущением она ощутила, как внутри у нее поднимается какая-то волна, перед которой мысль об утерянном наследстве отступала. Понять, что разрастается в ее душе, она в тот момент не могла, но и подавить это чувство было невозможно.
…Краем глаза юная Ксения заметила в окне, возле которого шила, высокого мужчину. Тот постоял несколько секунд и исчез. Сразу тонко звякнул колокольчик на стеклянной двери их мастерской, кто-то шумно вошел. Бросив взгляд, Ксения увидела, что это он. «…Дюжину батистовых сорочек… — долетел до уха швеи обрывок его разговора с хозяйкой.
— И как можно скорее, уж поторопитесь, я и сам быстро работаю».
Ксения чувствовала, что незнакомец смотрит на нее, и по ее обращенной к нему щеке разливался жар. Когда заказчик ушел, она улыбнулась, сознавая свою красоту. Если бы статуя какой-нибудь античной богини в Летнем саду вдруг вспыхнула румянцем под ожившей нежной кожей, глаза ее налились небесной голубизной, и она легко и горделиво сошла бы с постамента, то стала бы семнадцатилетней Ксенией. И пусть Ксения бедна и незнатна, тем не менее у статуи тоже ничего нет, однако все ею любуются. Последняя мысль развеселила девушку и погрузила в мечты.
Спустя несколько дней пришел за сорочками давешний господин, оказавшийся, как поведала своей работнице хозяйка, человеком известным — архитектором Альбертом Катериновичем Кавосом.
Он поблагодарил Ксению за работу. «Вечерами пришлось сидеть, — робко призналась она, — заказ ведь срочный был». «Хотел поскорее увидеть вас, — шепнул ей Кавос, — потому и поторопил. Не желаете ли в воскресенье прогуляться?»
Шагая среди смыкавшихся над головой деревьев загородного парка рядом с новым знакомым, она слушала его рассказ про свою жизнь. Он — итальянец, но родился в Петербурге, куда в давние времена приехал из Венеции отец, известный композитор и дирижер Катерино Кавос. Учился Альберто в университете Падуи на инженера, вернулся на северную родину и всего себя посвятил архитектуре. Сказал, что уже несколько лет вдовствует: жена скончалась, оставив троих сыновей и совсем маленькую дочь…
Ксения время от времени робко поглядывала на своего спутника. Вдруг тот остановился и, легко повернувшись к ней, сказал: он, конечно, поглощен делом своей жизни и благодаря ему не имеет времени печалиться, но иногда, особенно вечерами, нет-нет, да и затоскует без любящего, верного сердца рядом. Женского сердца... Кавос прижимал ее руку к своей груди и смотрел живыми карими глазами с веселыми искорками в глаза Ксении. «Согласны?» — спросил он. Ксения не поняла, о чем он, но покорно и радостно кивнула.
Они все чаще уезжали за город и там бродили среди оранжевой листвы, лежавшей вдоль дорожек оголившегося парка. Тайная надежда, что эти маленькие путешествия совершаются не просто так, теплилась в душе Ксении, но Кавос все так же прогуливался с ней, пару раз даже вывозил в свет, однако о будущем молчал.
