Вдруг врачи заговорили о срочной операции: сердце, клапан, шунтирование... Нас убеждали: «Он легко перенесет операцию. Это же сегодня как аппендикс удалить!» Папе семьдесят девять лет. Но он вполне здоров, перед больницей только из Читы с гастролей прилетел. Мы с мамой согласились. И дату операции уже назначили — 14 июля. Вдруг переносят на тринадцатое. А число-то несчастливое, в этот день хирурги из суеверия стараются операции не делать.
Оперировал отца знаменитый хирург Ренат Акчурин. Все прошло хорошо, на следующий день папу отключили от аппарата искусственного дыхания, и у него тут же отказали почки. А в воскресенье раздался звонок из больницы... Я кладу трубку, бегу наверх, в свою комнату, и закрываю голову подушкой. Как сказать маме?
Слышу, как она за стенкой разговаривает с Кристинкой.
Когда мама обо всем узнала, ей стало плохо. Приехала «скорая», хотели сделать ей укол. Но она не подпускала к себе врачей и все кричала: «Они убийцы! Они убийцы!»
Нам предложили выбрать кладбище — Ваганьковское или Новодевичье. Я сказала: «Папа любил народ, пусть будет похоронен среди народа». Артистов из театра на похоронах было мало. Это понятно, июль — время отпусков. Зато пришло много папиных поклонников...
Теперь в нашем доме живет Володечка. Мы все — я, мама и две наши дочки — за ним как за каменной стеной. Как это было когда-то при папе. Володя — актер, музыкант, мы с ним сделали спектакль в память об отце — мюзикл «Золушка».
На афише мы написали: «В память о Спартаке Мишулине». Это чтобы дети помнили о нем... О его Карлсоне...
Карлсона папа играл тридцать лет. Выходил на сцену 1900 раз! А ведь ему было уже почти восемьдесят… И каждый раз дети провожали его овациями.
Однажды позвонил и попросил помочь: «Можешь завтра поехать с нами во Владимир и сыграть Малыша?» Я в шоке. Сижу в автобусе и судорожно учу текст. Играла как во сне. После спектакля папа меня похвалил: «Не ожидал. Ты так здорово сыграла!» Я про себя подумала: «А как могло быть иначе? Лучшего партнера у меня в жизни не было! Он вел меня, как в вальсе».
Я ходила на все спектакли «Карлсона».
У нас с папой была даже такая традиция: после представления я бежала за кулисы к лифту, открывалась дверь, и в меня летел папин рыжий парик. Я обязательно должна была его поймать…
Часто смотрела на папу сверху, из осветительской будки. В любимой клетчатой рубашке, с пропеллером за спиной, со смешным красным шариком на носу, он был таким трогательным, таким родным... И каждый раз у меня наворачивались слезы, когда он обращался к зрителям: «Откройте окна настежь, чтобы я мог влететь к каждому из вас!»
