«Конфуций говорил, что ему не нужны новые женщины, а нужны новые впечатления. Таких впечатлений у меня немало. Я жил, страдал, любил, сходил с ума», — рассказывает художник Никас Сафронов.
– Мне семь лет. Иду мимо школы, вижу, в куче макулатуры лежит журнал, страницы которого треплет ветер. А на обложке портрет потрясающей красоты женщины. Отрываю страничку с ее изображением, несу домой в барак, где живу с родителями, четырьмя старшими братьями и сестрой. Вешаю над кроватью и молюсь ей каждый день.
Моя мама была очень набожной, мы ходили с ней в церковь, я видел Бога и святых на иконах, написанных в манере Андрея Рублева и Феофана Грека. Они казались мне красивыми, но безжизненными. А на журнальной картинке была живая реальная женщина-Боженька. Мама заметила мой «иконостас» только через год и объяснила, что это итальянская актриса Софи Лорен, женщина из плоти и крови, и ничего неземного в ней нет. С тех пор я каждый день стал молиться о том, чтобы в жизни у Софи Лорен все было хорошо. По привычке молюсь и сейчас...
Я возненавидел и ее, и себя
Моя первая земная женщина не была так божественна, как Лорен. Я стал мужчиной весьма прозаично и даже некрасиво. Мне шестнадцать. Я учусь в Одесском мореходном училище и приезжаю на каникулы в родной Ульяновск.
Мой ближайший друг Саша Варламов, студент музыкального училища, хвастается, что уже стал мужчиной и знает, как в этом вопросе мне помочь. Девушка, с которой он потерял невинность, учится в его же училище на музыканта. У нее масса достоинств, и главное — она легко сходится с парнями и никому не отказывает. Мы с ней познакомились. Долго гуляли, потом я провожал ее домой. Она жила на окраине города, мы сошли на конечной станции, где трамвай делает круг. В центре этого круга была поросшая кустарником яма, по краям возвышались деревья — достаточно укромное место. Мы спустились туда. Что делать, я не знал, но желание было мощное, я стал ее обнимать, не встретил никакого сопротивления. Когда все произошло, это не было чем-то прекрасным, наоборот — стыдным, неприятным, даже отвратительным, меня накрыло огромное внутреннее разочарование.
Ведь я был романтиком, представлял любовь, как в фильме Дзеффирелли «Ромео и Джульетта», а все оказалось прозаичнее и пошлее. Меня даже вырвало. Я возненавидел себя, а еще больше — ее — пухлую, податливую… Я буквально сбежал оттуда. Стресс был настолько сильным, что целый год я не мог нормально общаться с противоположным полом.
Худая, некрасивая. и что я в ней нашел?
Через год я встретил настоящую женщину, которая открыла мне суть отношений между мужчиной и женщиной. К тому времени я бросил мореходку, поняв, что плавать всю жизнь в консервной банке — это не мое. Поступил в Ростовское художественное училище.
Кроме рисования у меня была страсть к мотоциклам. Все свободное время я проводил на гаревой дорожке мототрека: седлал железного коня и мчался кругами на большой скорости. Женщин в клубе не было — одни мужики. Но вдруг пришла одна — за тридцать и весьма специфической наружности: худая, некрасивая, волосы пегие, нос сливой, лицо обветренное. Через много лет я как-то наткнулся на ее фотографию и понял, что Рита была яркой, харизматичной казачкой. В свои семнадцать я этого не мог оценить, мне нравились большеглазые куколки со вздернутым носиком и пухлыми губками. Правда, должен признать, фигура Риты привлекала. Когда она садилась на свою «Яву» с грацией дикой кошки, я глаз от нее не мог оторвать. Рите я тоже приглянулся. Через неделю она подошла ко мне и попросила помочь донести домой какие-то детали для мотоцикла, пригласила зайти поужинать.
Я не отказался — был, как все студенты, вечно голодным. Рита пожарила картошку с лисичками, открыла шампанское. Я захмелел за пару секунд, и она показалась мне гораздо симпатичнее, чем прежде. Проснулись мы в одной постели и вскоре стали жить вместе... Она работала главным инженером на каком-то предприятии, получала хорошую зарплату, но не собиралась терпеть рядом с собой иждивенца. Поставила условие, что я должен приносить деньги в дом. И я из кожи вон лез — хватался за любую работу, был и сторожем, и грузчиком, и дворником. По сути, я был у нее под каблуком, но иногда проявлял характер и, хлопнув дверью, уходил к себе на квартиру. Она отпускала меня легко. Это убивало. Несмотря на то что вокруг вились толпы молоденьких девочек, я думал только о Рите. Перелом в наших отношениях случился, когда она мне открыто изменила.
Как-то мы пошли в ресторан поужинать, я предложил ей потанцевать, она отказалась. Тогда я попросил у нее разрешения пригласить другую девушку. Она была не против. Но потом Рите показалось, что во время танца я что-то той девушке нашептываю, договариваюсь о встрече. Мы поссорились, и Рита ушла. Я ждал ее возвращения всю ночь, она вернулась под утро. Зашла в дом, громко хлопнула дверью. Приблизилась ко мне и, глядя прямо в глаза, с презрительной улыбкой сняла свои трусики и бросила их мне в лицо: «Ты изменил мне вчера морально, а я тебе изменила физически!» Я рассвирепел. Тряс ее как грушу, колотил. Остановился, только когда она выкрикнула: «Пошел вон! Мы расстаемся навсегда! Я больше тебя видеть не хочу». Я впал в ступор, для меня это был удар. Выскочил за дверь, залез на чердак ее дома, нашел там какое-то битое оконное стекло и вскрыл вены.
Чутье у Риты было как у кошки — она нашла меня на чердаке. Помню все как в тумане: Рита меня успокаивает, опускает мои руки в ледяную воду, перетягивает бинтом. Когда кровь остановилась, она запихнула меня в такси и отвезла в больницу... С тех пор наши отношения кардинально изменились. У меня появилось ощущение свободы, я стал изменять ей направо и налево. Но все равно Рита оставалась самой желанной. Я не мог понять, в чем ее секрет, ее манкость. Разобрался только спустя годы. Она жила для мужчины, полностью растворялась в нем. Готовила для меня, шила, умела слушать и сама потрясающе интересно рассказывала истории о том, как ходила в походы по горам... Когда мы расстались окончательно и бесповоротно, я узнал, что у нее было много интересных мужчин.
Нескольких я даже видел: один бравый милиционер, другой — священник армянской церкви, красавец. И все ее бывшие хотели вернуться к ней. Думаю, наши отношения с Ритой не заканчивались бы еще долго, но меня призвали в армию.
Джульетта чуть за пятьдесят
Я служил в Эстонии в ракетных войсках телефонистом. Без любовной истории не обошлось и там. Когда вспоминаю, начинаю хохотать, но тогда мне было не до смеха. Как-то в часть позвонила жена майора и попросила позвать мужа. Я его разыскал, она поблагодарила. Потом звонила еще и еще. Голос у нее был приятный. Мы начали разговаривать на разные темы: о книгах, живописи, кино, жизни. До конца службы оставалось три месяца, а я влюбился в прелестный голос. Не мог ни есть, ни спать, фантазировал о том, какая же у майора красивая жена.
Однажды придумал, как ее увидеть, — обманул начальство, сказав, что невыносимо болят зубы. Мне дали увольнительную и отправили на машине в город к стоматологу. Об этом я сообщил своей таинственной возлюбленной. Условились встретиться в городском парке. Пришел — никого. Только женщина с ребенком и какая-то бабушка. Я жду. Вдруг слышу, кто-то кричит: «Ник!» Оборачиваюсь, та же картина: бабушка и женщина с ребенком. Вдруг замечаю некоторую странность: бабушка то спрячется за деревом, то выглянет из-за него. Подхожу к ней, и вдруг бабуля — такой колобок килограммов на сто двадцать — сообщает: «Это я! Я выпила для храбрости». От нее действительно крепко пахло коньяком. Сейчас я думаю, что она была не бабушкой — чуть за пятьдесят. Но когда тебе нет двадцати, это катастрофа. Она взяла меня под руку и куда-то потащила.
Будучи человеком воспитанным, я не сильно сопротивлялся. Не мог же я драться с женщиной? Мы зашли в какой-то сад, там росли яблони и вишни, но почему-то пахло коровьим навозом. Я решил ее обмануть: мол, времени нет, нужно срочно в часть, а увидимся мы в следующий раз. Она всплеснула коротенькими ручками, отчаянно затараторила: «Ну, у нас еще есть пять минут» — и стала лихорадочно расстегивать кофточку. Она открывает грудь, я закрываю, она поднимает юбку, я одергиваю. До этого я два года страстно желал любую женщину, а тут такая история... Кое-как уговорил ее встретиться в более подходящей обстановке, и она, мечтательно закатив глаза, пообещала: «Ник, я сниму гостиницу, и мы станем близки». Я понесся к автомобилю, который ждал меня в условленном месте. Вдруг слышу протяжное: «Ник! Ник!» Оборачиваюсь — моя Джульетта бежит ко мне вразвалочку, простирая руки.
У меня в голове вертелась одна мысль: выдержу ли я ее вес? И вот она кидается мне на шею, шея моя прогибается, но я стою и думаю: «Все-таки я крепкий парень...» В часть я вернулся совершенно излечившимся от этой слепой любви. Когда демобилизовался, жена майора караулила меня у КПП. Купила дефицитные финские туфли, какие-то модные куртки и хотела все это мне подарить. Я пробрался через другой выход, уехал на вокзал. Майорша искала меня и по вагонам, а я прятался. Так и отправился домой в военной форме.
«Моим первым мужчиной будет мой муж»
Во время моей службы умерла мама. Я был раздавлен горем и решил получше узнать ее родину — Литву.
Поехал в Паневежис, где она родилась, устроился в драматический театр художником. Позже поступил в художественный институт в Вильнюсе. Писал картины — этим зарабатывал на хлеб. Жил на съемной квартире. Это было ужасно: приходишь, пьяный хозяин валяется на полу, ты его тихонько выпроваживаешь, потому что, если погонишь пинком под зад, он протрезвеет и вышвырнет тебя из дешевого жилья. С каждым днем я все сильнее мечтал о своем угле, где бы я мог спокойно работать. На четвертом курсе меня осенило: надо взять академический отпуск и заняться фарцовкой. У меня накопились кое-какие деньги от продажи картин, я все их вложил в покупку товара в Польше. Приобретенные там подделки — «итальянские» и «американские» джинсы, куртки, сапоги, платья — я продавал в Москве и Ульяновске. У меня как-то все хорошо шло.
За восемь месяцев заработал на квартиру, мотоцикл и несколько кожаных курток. Но материальные приобретения были не главными. У меня появился отличный друг — югослав по имени Тончи. Он был мне как брат, когда я нуждался, легко одалживал деньги. Мы не потерялись с ним, даже когда я вышел из бизнеса, вернулся к живописи и переехал из Вильнюса в Москву. Однажды Тончи позвонил и сказал, что в Москву едет его жена, которая передаст мне подарок. Она не говорила по-русски и взяла с собой в качестве переводчика подругу по имени Драгана, которая училась в Сорбонне на филологическом факультете и русский знала практически в совершенстве. Я жил тогда в коммуналке в Теплом Стане. Они ко мне приехали, мы попили чаю, время было позднее, и я предложил переночевать у меня. Жена друга пошла спать, а мы с Драганой устроились на кухне и долго разговаривали.
Она была очень красивая женщина, и я, конечно, пытался ее соблазнить. Ответ был жестким: «Нет, моим первым мужчиной будет мой муж». Я ляпнул: «Тогда давай поженимся». На эту уловку она не клюнула, но я ей понравился. Время от времени она стала приезжать в Москву с группами туристов из Франции, подрабатывала гидом и переводчиком. Ее отец был богатейшим человеком, но на Западе так принято — дети должны быть самостоятельными. Каждый раз, когда Драгана прилетала в Москву, она звонила мне, и мы встречались, гуляли по городу, ходили в кафе, на выставки. Мои знакомые, которые видели нас вместе, говорили: «Какая красивая девушка! Срочно женись!» Я огрызался: «Отстаньте!» — «Женись, дурак, она же из Парижа, мир увидишь!» И я как-то поддался на эти уговоры и снова сделал Драгане предложение.
Должен признаться, меня подстегивал азарт: она ведь хранила девственность, и я хотел стать ее первым мужчиной. Правда, особого сексуального желания к Драгане я не испытывал, она была не в моем вкусе. Моя женщина, чувствовал я, должна быть брюнеткой, немного итальянкой, с библейским лицом, горячей, чтобы в глазах огонь. А у Драганы были глаза как глаза — голубые, спокойные, волосы — белые, сама без особых страстей. Но я поставил себе цель и все-таки на ней женился. Расписались мы в Грибоедовском загсе, где заключают браки большинство иностранцев. Вторая свадьба была в Париже для ее иностранных родственников. И вот долгожданная первая брачная ночь... Через неделю я ее совершенно не хотел. Чувствовал себя импотентом. В общем, кошмар. Из Парижа мы, заехав ненадолго в Москву, отправились в Югославию, где у ее родителей тоже была вилла.
Я планировал провести там лето, но выдержал только двадцать дней. Измучился ужасно и в конце концов сбежал.
В Москве меня ждала Ира из Кузьминок. Простая парикмахерша со вздорным характером, которую я бесконечно желал. Ира была похожа на Софи Лорен, но только пониже и покруглей — с большой грудью и бедрами, но тонкой талией. Я познакомился с ней в метро между поездками во Францию и Югославию. Уже уезжая в Югославию, я все время думал о моей парикмахерше. Накупил для нее кучу подарков, обманув жену, что это все для сестры. Подарки произвели на Иру большое впечатление. Мы стали близки. Страсть была просто сумасшедшая — мы занимались любовью по двадцать раз за ночь.
Это было страшное чувство, на грани безумия и физического истощения. Я понял, что еще чуть-чуть — деградирую или сойду с ума. Через два года я с ней расстался. Мне нужна была страстная, но нормальная женщина. И я нашел такую.
Я изменял шотландке с американкой
В 85-м году в Москве я познакомился с Анджелой, высокой, стройной, умной и сексуальной шотландкой. Я ею увлекся не на шутку, смотрел на нее влюбленными глазами, а она постоянно говорила о своем бойфренде, который остался в Англии и по которому она страшно скучает. Слышать эти рассказы было невыносимо. Я влюблялся в нее все сильнее и понимал, что надо предпринимать решительные действия. Однажды пошел на крайность — пригласил к себе в мастерскую, напоил, разорвал одежду и грубо взял.
Это был отчаянный, сумасшедший, опасный шаг, на который сегодня я бы не решился ни при каких обстоятельствах. Женщины — загадочные натуры. Оказывается, именно такого напора ждала моя иностранка. Анджела влюбилась в меня как кошка. Я был счастлив — она подходила мне и в постели, и интеллектуально. Но я был молодым горячим дураком. Мне бы держаться за Анджелу, а я стал ей изменять с американкой — маленькой вертлявой пигалицей. Та оказалась коварной: нашла письма Анджелы и написала ей, что якобы ждет от меня ребенка, хотя это было враньем. Анджела примчалась выяснять отношения, чуть не наложила на себя руки... Когда она меня покинула, я страдал, пытался помириться, но назад дороги не было. Анджела закрылась от меня настоящей броней. Спустя много лет вспоминаю о ней как о самой большой потерянной любви.
«Сын не хочет тебя видеть»
Мой единственный законный, рожденный в браке, сын Стефано появился в любви.
С его мамой мы познакомились в 1990 году. Я был в Лондоне по делам, провел там три месяца. Чтобы как-то заглушить тоску по родине, отправился на выставку русского искусства конца XIX — начала XX века. И у картины Борисова-Мусатова увидел женщину, как будто сошедшую с его полотен, — большеглазую нимфу. Пытался общаться с ней на ломаном английском. А она вдруг ответила на хорошем русском, почти без акцента. Оказалось, зовут ее Франческа, она итальянка, но уже давно интересуется Россией, изучает русский язык и рада познакомиться с русским мужчиной. Я влюбился в нее сразу.
Пригласил в Москву, и Франческа через месяц приехала. Наши отношения были страстными, она очень быстро забеременела и восприняла это как дар небес. Я тоже был рад. Мы венчались в церкви. Она приняла православие, ее крестным стал мой друг актер Михаил Кононов. Рожать ребенка она уехала в Италию, я за ней. Назвали сына в честь моего отца, но на итальянский манер Стефано — папу звали Степан. С малышом и молодой женой мы поселились на загородной вилле моего друга, коллекционера Джанлуиджи Черази, вблизи Милана. Я наслаждался жизнью: писал картины, любил жену, ухаживал за младенцем. Во мне вдруг проснулась любовь к детям, которой я прежде в себе не обнаруживал. Я обожал моего мальчика, укачивал, вставал по ночам. Впервые я почувствовал, что такое быть отцом. Когда Стефано исполнилось четыре месяца, мне нужно было возвращаться в Россию — продлевать визу.
Франческа не хотела меня отпускать, закатывала истерики, орала, что я бросаю ее в трудное время, ребенок ведь совсем крошечный. Она отказывалась понимать, что виза — дело серьезное, я же не мог оставаться в Италии нелегально. Разобравшись в Москве с документами, я вернулся, но Франческа меня отвергла. После бурных объяснений она переехала к родителям в Венецию, а потом в Лондон. Заявила, что у нас нет совместного будущего. Официально мы не разводились, договорились, что, если кто-то из нас встретит любовь всей его жизни, развод тут же состоится. К тому же я обещал содержать ее и сына. И это обещание строго выполнял — ни Франческа, ни Стефано ни в чем не нуждались. Так продолжалось тринадцать лет, пока жена не узнала, что я совсем не бедный художник. У нее сразу появились советчики, которые рекомендовали со мной развестись, а все мое движимое, недвижимое имущество и деньги разделить.
У Франчески взыграла западная жадность, она засуетилась. Я предлагал развестись в Москве, где был заключен брак, но она решила провести эту процедуру в Лондоне: законы Великобритании при разводе всегда на стороне женщины, которой при расставании обычно достается значительная часть имущества, муженек же остается «без штанов». Но я не собирался с этим мириться, нанял хорошего адвоката, который объяснил Франческе: она нарушала закон — деньги я ей давал большие, а она не платила с них налоги и еще, переехав из Италии в Англию, представилась в социальной службе матерью-одиночкой и получала помощь от государства. В Великобритании это серьезное преступление. Испугавшись, Франческа дала мне развод в Москве.
Но я был ужасно на нее обижен. И не из-за денег, я бы и так ей все отдал. Долгое время она мешала мне видеться с сыном. Допустим, я к ним приезжаю в условленное время, а она говорит: только что отправила мальчика в Италию к бабушке с дедушкой, или он на учебе, или простыл. Но самое ужасное было, когда однажды, не пустив меня на порог, она заявила: «Сын сказал, что не хочет тебя видеть». Я думал, ничего страшнее быть не может, но она пошла дальше. Однажды я получил письмо от девятилетнего Стефано. В нем он под мамину диктовку писал о том, что не хочет никогда со мной общаться, потому что я отвратительный, никчемный тип, неудачник из варварской страны. Мать настраивала сына против меня, и результат дал себя знать. Я любил его на расстоянии, часто думал о нем, о его будущем, не жалел денег на его образование.
Когда Стефано обнаружил художественные способности, определил его в Королевскую академию искусств. Я мечтал передать ему свое мастерство, но по этой линии сын не пошел. Сейчас он изучает политику и экономику. Мы встретились после долгих лет разлуки. Ему было семнадцать. В Лондоне тогда открывалась моя персональная выставка, после которой был прием в российском посольстве. Я позвонил ему и пригласил прийти. Он пришел в школьной форме после занятий и очень смущался, когда я представлял его всем присутствовавшим: принцу Чарльзу, послам России, Великобритании, США, другим известным людям. Все говорили хорошие слова обо мне, моем мастерстве, и сын был поражен. Все эти годы ему внушали, что его отец — неудачник. А оказывается, его знают в мире и ценят. Потом я пригласил Стефано в Россию.
Он был на моих выставках, мы много общались, и сын вернулся ко мне. К счастью, несмотря на долгие годы разлуки, мы ощущаем себя родными людьми, друзьями. Но я до сих пор не могу простить Франческе, что она украла у нас возможность общаться, когда Стефано был мальчиком и нуждался во мне, так же как и я в нем. Это моя боль, которая мешает ощущать себя счастливым в полной мере.
«Сделай мне ребенка, умоляю!»
Сыновей, как выяснилось, у меня четверо. Самый младший — Ландин. Ему 13 лет. Со своей мамой немкой Катрин он живет в Австралии. Еще есть Лука. Ему сейчас двадцать один. Его родила москвичка Инна за полтора года до Стефано. Это была случайная связь, и пока ему не исполнилось четыре года, я о нем ничего не знал. А три года назад мне свалился как снег на голову Саша из Вильнюса.
Приехал взрослый парень, совершенно на меня не похожий, заявил: «Ты мой отец», рассказал о своей матери. Ее звали Надей. Я никогда ее не любил, но она была увлечена мной всерьез и при каждой встрече умоляла: «Сделай мне ребенка, от тебя мне больше ничего не нужно, я буду его любить, нянчить, воспитывать». Однажды Надя сообщила: «Я беременна». И пропала… И вот через много лет возникает мой великовозрастный ребенок: семь классов образования, без работы, без интересов. Оказывается, Надя сильно пила, продала квартиру, в которой они с сыном жили, деньги потратила. Когда осталась у разбитого корыта, рассказала сыну о его ставшем к тому времени очень известным отце, добавив: «Поезжай к нему, он поможет». Общаясь с Сашей, я не ощутил никаких родственных чувств. Но помочь согласился.
С меня, как говорится, не убудет. Я помогаю совершенно чужим людям: дому слепых, нескольким общеобразовательным школам, талантливым детям, которым нужна поддержка. Почему бы не помочь и этому юноше? И я сказал: «Саша, тебе обязательно нужно учиться, я дам денег на образование». Он согласился. И я стал ему помогать. Вначале дал 5 тысяч долларов, потом 25, потом 40. Он окончил школу и сообщил, что хочет заниматься бизнесом. Все деньги вложил куда-то, но дело не пошло. Когда он в очередной раз приехал ко мне за деньгами, я сказал: «Я дам тебе еще, но знай — это в последний раз!» Он даже растерялся... Саша молодой здоровый мужчина, ему уже 27 лет, и сейчас у него есть прекрасный шанс чего-то добиться в жизни самому. В этом возрасте у меня была заработанная собственным трудом квартира и я знал, чего хочу.
Я не ставлю себя в пример — у каждого свой путь. Но человек не может постоянно говорить: «Дай! Содержи меня весь остаток жизни!» Это тупик.
Нам было хорошо с Таней, но это не было любовью
В Москве есть несколько очень известных, блистательных, великолепных, красивых, талантливых женщин, с которыми у меня были близкие отношения. Не хочу называть имена, это их личная жизнь. А писать, как Кончаловский, «Низкие истины» не намерен, пусть все останется только в моей памяти. Расскажу лишь о тех дамах, которые сами не скрывают связи со мной. Самым долгим был роман с Таней Васильевой. Я увидел ее в 80-х годах на экране и ощутил: вот моя женщина — импульсивная, чувственная, сексуальная, талантливая... Хотя талант меня мало волновал, прежде всего притягивал темперамент.
Мне казалось, это женщина моей мечты. Я стал наводить о ней справки. Она тогда была замужем за артистом Георгием Мартиросяном. Я тихо ему завидовал, понимая, что от таких красавцев, как он, не уходят, да и таких, как она, тоже не бросают. Это было ясно, она ведь Богиня. Шло время. В 92-м или 93-м году на какой-то киношной или театральной вечеринке я познакомился с Таней. Для меня она была по-прежнему яркой, притягательной, желанной. Я подошел к ней и стал объясняться: «Танечка, вы мне очень нравитесь. Я художник, меня зовут Никас Сафронов». — «Да-да, очень приятно, спасибо. Но, извините, я сейчас не могу с вами разговаривать». Она подошла к своей подруге-американке и говорит: «Какой-то странный тип со странным именем Никас липнет». Та переспросила: «Никас Сафронов?!» — «По-моему, да, Сафронов». — «Таня, срочно идем к нему!
Я в Америке о нем много слышала! Это гений!» Таня подошла ко мне и говорит: «Познакомьтесь с моей подругой...» — и так с интересом уже меня рассматривает. Ее отношения с мужем в ту пору разладились. Они еще не развелись, но расстались, так что перед ним я не грешен. Я обхаживал Таню неделю: водил в рестораны, в кино, покупал цветы. А потом отважился пригласить к себе в мастерскую на Малую Грузинскую. Там все и произошло. Первое, что она спросила после близости: «А зачем ты ждал целую неделю?» Я говорю: «Как? Я не мог сразу — ты же Богиня для меня, свет очей моих. Я хотел, чтобы все было торжественно и красиво». Наши отношения развивались бурно. По темпераменту мы совпадали, но жизненные приоритеты оказались разными. Она вся принадлежала детям, была озабочена их здоровьем, благополучием.
Мы могли улететь на неделю в Испанию, а возвращались через пару дней, потому что что-то непредвиденное происходило с Филиппом или Лизой. Я ее понимал и не обижался. Разошлись мы постепенно, не ругаясь. Виделись все реже и реже. Допустим, приезжаем из совместной заграничной поездки, договариваясь созвониться завтра, но ни на следующий день, ни через неделю никто не звонит. Таня набирает мой номер через месяц: «Никас, ты чем сейчас занимаешься?» — «С тобой встречаюсь», — шучу я. «Тогда давай поужинаем». Ужинаем. «А ты не хочешь полететь со мной в Карловы Вары?» — «Почему бы не полететь? Полетели». Мы летим. Отдыхаем, любим друг друга. Возвращаемся: «Завтра созвонимся?» — «Созвонимся». Звоню через полгода: «Тань, я лечу в Венгрию. Может, ты со мной?» — «Полетели».
Нам было вместе хорошо и интересно. Я по-прежнему восхищаюсь ею как женщиной и как актрисой. Думаю, если я сейчас позвоню и договорюсь с ней о встрече, она скажет: «Почему нет?»…
Отношения, хотя и гораздо более легкие и краткие, связывали меня и с Леной Кореневой. Впервые я увидел ее в начале 80-х в Пицунде. По набережной шла фифочка на каблучках, и все вокруг шептались: «Коренева!» Она была миниатюрная, точеная — конфетка. Потом Лена улетела в Америку, долго жила там, но вернулась. Такая же привлекательная и необычная. Познакомились у общих приятелей. Попросил телефон, стал названивать. Во время одного из разговоров выяснилось, что живем мы совсем рядом. И она сказала: «Ну, приходите ко мне». Я зашел к ней, потом пригласил ее к себе. Так завязались наши близкие отношения.
Лена вернулась из Америки немножко растерянная, плохо ориентировалась, что к чему, но при этом страстно хотела работать и была увлечена идеей сыграть в спектакле «Лолита» по Набокову. Советовалась со мной, как его можно оформить. И у меня появилась идея: сняться в моей студии на фоне черного бархата абсолютно голыми, а потом во время спектакля через проектор показывать эти фото на театральном заднике. Я предложил это Лене. Она с легкостью согласилась и с такой же легкостью позировала нашему общему другу-фотографу. Спектакль не состоялся, фотографии лежали без дела и потом попали в один журнал… Это была бомба, сенсация. Наши отношения только ленивый не обсуждал. А в них не было никакого скандала. Лена очень интеллигентная, милая, глубокая и мудрая женщина — хороший, редкий человек. Да, бывает так, вспыхивает страсть, но никакой гарантии, что она продлится долго…
А вот привычка может жить годами…
«В гостиницу не пойду, а в Москву поеду»
Сегодня рядом со мной совершенно обыкновенная девушка Маша. Мы вместе уже больше восьми лет. Как-то зимой меня пригласили провести в Пензенском художественном училище мастер-класс. Когда он закончился, я вышел на улицу и увидел девушку в дубленке, которая была ей явно мала. Мне понравилось ее личико, вздернутый носик, и я пригласил ее в гостиницу. Она ответила резко и прямо: «Вы не на ту напали. Мы, пензючки, не такие». Я спросил: «А ты была в Москве когда-нибудь?» Она говорит: «В детстве с родителями». — «Ну, поехали сейчас». И она с радостью согласилась. Я наивно думал: «поматрошу» дня три- четыре и брошу.
Но как-то прикипел. Сначала это было желание, потом я влюбился. Мне нравилось в ней все. Как она говорит, ходит, спит, пахнет. Время шло, я думал: все равно ведь брошу, и чтобы Маша пережила это проще, нужно ее обеспечить. Я купил ей квартиру, сначала одну, потом другую, попросторней, помог получить высшее образование. И хотя мы живем вместе, у Маши есть своя территория, у меня своя — трехуровневая квартира в Брюсовом переулке, ремонтом которой я занимался долгие годы. Сам удивляюсь, но мы по-прежнему вместе. Маше сейчас 31 год. Она поправилась, собой не занимается, все работает, работает. Но я в ней нуждаюсь не меньше, а может быть, даже больше, чем прежде. Она как будто вошла в мою кровь, в мозг, стала моей привычкой. Выходит, что привычка гораздо сильнее любви. Раньше я этого не понимал, желал бури эмоций, сумасшедшего секса, сегодня же покой — это мое нормальное состояние.
Маша не мешает мне работать. Я не мешаю ей заниматься своими любимыми делами, общаться с подругами. Я перестал быть неистовым в любви, зато стал неистовым в работе. Сублимация. И я вовсе не страдаю от отсутствия страстей, а вот если бы потерял Машу, страдал бы наверняка...
В одну из поездок на Афон я разговаривал со старцем Ефремом, и он сказал: «Ты хочешь во всем быть первым. Ты больше всего любишь женщину и работу. Даже не знаю, что сильнее». А я, кажется, знаю. Я люблю женщин, получаю в любви вдохновение, потом пишу картины. Все взаимосвязано — любовь и работа. Если бы я не был художником и если бы не любил, моя жизнь была бы бессмысленной. Я бы просто застрелился!
