Павел Ворожцов: «Табакова любой мог попросить о помощи»

«Когда я заселился в общежитие и у меня не было кровати, помощница Табакова передала от него определенную сумму со словами: «Купи себе диван!» А через несколько лет Олег Павлович помог купить трехкомнатную квартиру — по цене БТИ (тогда у меня уже родилось двое детей, а жилья в Москве не было). Благодаря Олегу Павловичу московские мэры (сначала Лужков, а потом Собянин) выделили более 50 таких квартир по госцене актерам МХТ и «Табакерки», — рассказывает актер театра и кино Павел Ворожцов.

— Павел, в этом году можете отметить творческий юбилей: ровно 20 лет назад вы впервые снялись в кино — в сериале «Курсанты».

— На самом деле в «Википедии» допущена неточность: впервые на экране я появился на пару лет раньше. Правда, там видно не мое лицо, а мою яркую рубашку! Тогда, в начале 2000-х, в моем родном Таллине шведский режиссер Лукас Мудиссон снимал фильм «Лиля навсегда». Главную роль — 16-летней девушки, брошенной матерью, — в нем сыграла Оксана Акиньшина. А на эпизодические роли, в массовку взяли актеров из Театра русской драмы и из театральной студии, где я тогда играл. Так я попал в кино. Гонорара массовке не полагалось, мы работали за кофе и печеньки. Одну сцену снимали в электричке: героиня с подругой едет на танцы. И вот сидят в поезде две девушки, а я стою за ними в цветастой рубашке...

Прошло много лет. Я увиделся с Акиньшиной на съемках сериала «СуперБобровы». Там у меня маленький эпизод, и времени пообщаться особо не было. А затем мы с Оксаной снимались в «Беспринципных» (к слову, когда меня узнают на улице, люди чаще всего упоминают именно этот сериал). Я говорю Акиньшиной: «А ты знаешь, когда мы с тобой первый раз вместе снялись? Думаешь, в «СуперБобровых»? Нет, в фильме «Лиля навсегда». Помнишь электричку? Я был твоим фоном».

— Зато уже в «Курсантах» у вас была по-настоящему заметная роль...

— Сериал снимала продюсерская компания Валерия Тодоровского, готовились очень тщательно, долго. И я решил, что кино всегда вот так снимают — на высоком уровне. Но потом, на других проектах, понял, что не всегда. А тут все очень серьезно, начиная со сценария: «Курсанты» сняты по автобиографической повести Петра Ефимовича Тодоровского. И сами съемки были здорово организованы. Это ведь достаточно большой проект: много героев, разные города — Тверь, Смоленск, Минск. Я тогда учился на втором курсе Школы-студии МХАТ. И Валерий Петрович Тодоровский позвонил руководителю моего курса Игорю Яковлевичу Золотовицкому, чтобы меня на несколько месяцев отпросить. Конечно, в училище не приветствуется, когда студенты снимаются и пропускают занятия, тем более так долго. Но Золотовицкий разрешил мне свободное посещение. Может, оттого, что проект — серьезный и я все-таки уже взрослый был парень, 23 года. А потом как-то раз в коридоре Школы-студии меня остановил Авангард Николаевич Леонтьев: «Видел тебя в «Курсантах», получилось очень хорошо!» Как же было приятно… Кстати, пробы «Курсантов» увидел Александр Наумович Митта и сразу утвердил меня в свой сериал «Лебединый рай».

— В вашей фильмографии есть три картины режиссера Сергея Урсуляка...

— Да, «Ликвидация», «Ненастье» и еще «Одесский пароход», в котором Сергей Владимирович собрал актерскую сборную Советского Союза, всех своих любимых артистов. Работа над «Пароходом...» шла в основном на «Мосфильме», в декорациях, в которых также снимали фильм «Одесса» Валерия Тодоровского. Очень хорошо помню день, когда к нам на съемки приехал Михаил Михайлович Жванецкий (он в фильме появляется в финале). Тогда я увидел его в первый и в последний раз... Урсуляк — потрясающий режиссер. У него настолько все отлажено, команда всегда готова к съемкам. Впрочем, эта команда у Сергея Владимировича обычно переходит из проекта в проект, отсюда взаимопонимание и слаженность.

— А как Урсуляк работает с актерами?

— Он — шаман! В том плане, что ему достаточно фото, чтобы понять, подходит ли ему актер на данную роль. В его фильмах все артисты на своих местах, а проб как таковых нет. Обычно тебе присылают текст, ты его учишь, потом приходишь на кастинг и снимаешься в какой-то сцене. Режиссер говорит: «Эх, тут надо как бы иначе». И ты волнуешься, тужишься, сам себе не веришь. А Сергей Владимирович приглашает артиста и просто разговаривает с ним. Ему не надо, чтобы ты сегодня сделал вот эту конкретную сцену. Он смотрит на тебя и делает вывод, сможешь ли ты ее сделать через четыре месяца. Потом вызовет еще раз, опять с тобой поговорит, почитает с тобой какие-то сцены, но в целом он сразу знает, кто ему нужен. Урсуляк настолько правильно, точно раскладывает актерский пасьянс, что потом все как-то сами начинают играть, взаимодействовать. Я же говорю, он — шаман!

В «Ликвидацию», правда, меня сначала рассматривали на другую роль. Я приехал на «Мосфильм», меня одели в военную форму, сфотографировали, мы с Урсуляком поговорили, и я вышел из комнаты. И тут меня догоняет его ассистентка: «Сергей Владимирович просит вернуться». Вернулся, меня одели в другой костюм, сделали фотографию. И в итоге я сыграл лейтенанта Калныньша...

— Эта роль совсем небольшая...

— Да, всего один съемочный день. Однако бывают роли маленькие, но емкие, важные для актера, некие вехи... Съемки шли в Одессе. В кадре рядом со мной Машков стоит, напротив — Пореченков, сзади — Борис Каморзин! А я только окончил Школу-студию МХАТ. Конечно, очень волновался — такие партнеры, такой режиссер! Кстати, перед тем как лететь в Одессу, я рассказал об этом Наталии Дмитриевне Журавлевой — моему педагогу, которая занималась с нами в Школе-студии художественным словом. А она: «Машкову, моему ученику, — привет!» Увидев Машкова, я первым делом к нему: «Владимир, Наталия Дмитриевна вам привет передает». Ну, чтобы показать людям, которые меня не знают, — я свой, я ваш! Сыграл свою сцену, Урсуляк говорит: «Снято! Спасибо Павлу за то, что он поработал на нашем проекте». И я выдохнул. Пошел в гримерку, переоделся, вдруг слышу: «Брак!» Тогда еще на пленку снимали и, когда ее проверяли, увидели, что попала какая-то пылинка. А это значит, надо переснимать. И меня опять одели в военную форму...

— Урсуляк вас похвалил, но потом вы у него довольно долго не снимались...

— Конечно, хотелось с ним еще поработать, но он не звонил. И вот снимаюсь я в «Духless 2» — вагончики съемочной группы стоят у здания Телеграфа, напротив МХТ. Вдруг мимо идет Сергей Владимирович с женой Ликой Нифонтовой — они просто проходили по своим делам. Урсуляк заметил меня: «О, привет!» Я поздоровался. А он добавил: «Я про тебя помню...» Это был 2014-й, а через два года начались съемки «Ненастья». В этом сериале у меня уже была большая роль — председателя Союза ветеранов-афганцев, и надо было в ней не просесть. Проект масштабный, работали над ним полгода, в разных городах — Нижем Тагиле, Волгограде. Помню, в Люберцах снимали старые, заброшенные НИИ.

— У вас немало ролей в исторических сериалах — «Годунов», «Екатерина»...

— Это всегда интересно, потому что такие съемки часто проходят в новых локациях. Сериал «Екатерина», где императрицу играла Марина Александрова, а у меня была роль Ломоносова, снимали в Чехии, в красивейших лесах с потрясающими зам­ками. Но сниматься в исторической одежде непросто. В «Годунове» моя одежда — рубашка, кафтан, пояс, шуба — весила 15 килограммов. И в павильоне было невыносимо жарко. Сапоги на меня всем костюмерным цехом натягивали, а потом стягивали — молний ведь в XVII веке еще не придумали. А сколько мук доставляли окладистая борода и усы! Ощущаешь себя ряженым…

Недавно снялся в сериале «Купцы и дети». Главная роль — у Михаила Пореченкова, а еще там играет Паша Табаков, который вырос на моих глазах, а сейчас уже артист — мы с ним и в «Беспринципных», и в других кинопроектах пересекались. И в МХТ вместе играли — в спектакле «Северный ветер», даже сидели в одной гримерке. Так вот, в «Купцах и детях» у меня большие усы, и я все время ныл: «Как же я их не люблю...» Тут еще важно на время обеда бороду и усы отклеить. Гримеры за это благодарны: «Спасибо, что про грим помнишь! А то все «меню» будет на твоей бороде, и нам потом это чистить».

К слову, о еде. В «Годунове» среди моих партнеров оказался Саша Гор­батов, с которым мы снимались и в «Ненастье», и в «Угрюм-реке». И вот готовится очередная сцена — роскошное застолье. В перерыве Саша улыбается и говорит: «Паша, представляешь, у нас с тобой уже третий проект. И почти всегда мы с тобой в кадре сидим за столом!»

— В «Угрюм-реке» вы ведь сыграли немца...

— Обрусевшего — Карла Карловича фон Пфеффера...

— А часто приходится играть людей разных национальностей?

— Иногда. В «Ликвидации» мой герой — латыш Калныньш. Но у него акцента не слышно, он заикается, что в сценарии сразу было прописано. В сериале про Петра Первого, который снимает Сергей Гинзбург, я играю Паткуля — лифляндского дворянина родом из Стокгольма. А в фильме Андрея Кравчука «Императрицы» я сыграл немца Бирона. Когда ходил на пробы, уточнил: будет ли текст на немецком? Мне сказали, что нет: мол, Бирон долго жил в России, тебе просто надо с акцентом разговаривать. Однако накануне съемок мне присылают мою сцену — на немецком! И сообщают: «А еще три сцены пришлем чуть попозже». Пришлось срочно договариваться с педагогом и по зуму проходить текст роли...

В моей внешности действительно есть что-то прибалтийское. А уж когда режиссеры узнают, что я родом из Таллина! При этом ни латышской, ни немецкой крови во мне нет. Наш род Ворожцовых — из Кировской области. Когда об этом узнал Михаил Пореченков (мы же с ним не только вместе снимались, но и оба работаем в МХТ), сказал: «Так ты же хлыновец, русей не найти!» Ведь Киров, который три века назывался Хлынов, — один из древнейших русских городов.

В Эстонии моя семья оказалась благодаря старшему брату моего отца: Вилорий Гурьевич Ворожцов был капитаном первого ранга, служил начальником минной гавани в Таллине. И к нему после учебы в институте приехал брат Володя, мой папа. В Таллине он встретил мою маму, которая там родилась, хотя ее корни — в Белоруссии. Дедушка со стороны мамы родом из белорусского Борисова, а бабушка родилась во Ржеве и пережила оккупацию. Рассказывала, что у них в доме поселили немецкого врача, и он их, детей, иногда даже угощал. Но другие фашисты любили поиздеваться. Бабушка с сестрами ходила по воду к колодцу, который располагался в низине. Девочки наберут полные ведра, еле поднимутся с ними в гору, а немецкие солдаты вед­ра и опрокинут. Приходилось снова спускаться и тащить воду в гору. А фашисты снова воду выливали. И так по несколько раз...

— Родители имели отношение к театру?

— Нет, никакого! Мама работала в бухгалтерии. А папа был программистом. Он умер в 41 год, после третьего инфаркта, и маме пришлось одной растить двух сыновей (брат старше меня на 9 лет). Она так любила отца, что замуж потом не вышла. Однажды сказала: «Хуже мне не надо, а лучше нет». Я рос разгульной душой, дома разве что ночевал. Мама жаловалась: «У тебя не дом, а ночлежка!» Был очень веселым ребенком, смеялся все время по поводу и без. При этом учился на четыре и пять — умел мастерски забалтывать педагогов.

— Видимо, так проявлялись ваши актерские способности...

— Наверно... Чтобы направить мою бурную энергию в полезное русло, мама пыталась меня куда-то пристроить: плавание, настольный теннис, дзюдо. Но нигде я не задерживался надолго. Гораздо больше нравилось гулять во дворе: скакать по гаражам, играть в войнушку или в футбол. Я был высокий и стоял на воротах, меня прозвали Шмейхелем в честь известного тогда датского вратаря. Еще я часто комментировал игру своей команды, не выбирая слов. Мы жили на четвертом этаже, и до мамы долетали мои комменты. И однажды она сказала: «Надоело слышать, как ты ругаешься матом. Давай-ка отведу тебя в одно место».

Так я оказался на прослушивании в детской театральной студии «Пиноккио». Ею руководила Ирина Оттовна Томингас — выпускница Щу­кинского училища и дочь классной руководительницы моей мамы. Я не испугался: всегда был безбашенный, наглый. А еще мастерски пародировал Цоя. В общем, меня сразу взяли, и я понял: вот оно, мое! Это была не просто студия, где дети шесть дней в неделю занимались актерским мастерством, сценречью, вокалом. Это была полупрофессиональная труппа: на наши спектакли продавались билеты, мы не раз выезжали на фестивали. А еще параллельно я играл детские роли в некоторых спектаклях Русской драмы, работал на радио и на телевидении.

— Наверное, тогда и решили поступать в театральный институт?

— Нет, о профессии артиста не думал, ведь в Эстонии обучение на актерских факультетах шло на эстонском, а я его понимал на бытовом уровне, но свободно не владел. Поэтому после школы поступил туда, где преподавали на русском, — в университет, на факультет славянской филологии, на специальность «журналист-переводчик». Тема диплома у меня была такая: «Проблемы перевода авторского текста на примере произведения А. А. Милна «Вини-Пух и все-все-все». Ведь это произведение — сплошные каламбуры, и перевести «Винни-Пуха» не так-то просто. Есть замечательный перевод Заходера, но есть другие, и могут быть еще, потому что в первоисточнике слоев и смыслов очень много...

— А как же театр, забросили?

— Нет, ни на день! Из «Пиноккио» перешел в студию при Русском драматическом театре — моим педагогом стал замечательный молодой актер и режиссер Александр Дзюба (до этого он работал у Виктюка). И параллельно я еще играл в театре. Чтобы не висеть на шее у мамы, в каникулы подрабатывал. То ломом долбил асфальт — в Таллине есть пара улиц, которые я полностью прокопал. То на мебельной фирме работал грузчиком. Это все совмещать было нелегко, и в какой-то момент я бросил университет. Но мама сказала: «Подари мне диплом, а потом делай что хочешь». Пришлось сдать 11 хвостов и продолжить учебу. Но когда диплом оказался у меня в руках, в тот же день я выехал в Москву — на служебном автобусе Русского драматического театра...

Тогда произошла просто невероятная история. Оканчивая университет, я не понимал, что делать дальше. Но записи спектаклей «Пиноккио» увидел режиссер Борис Мильграм. Обо мне он сказал: «А этот парень мог бы играть в Москве». И потом даже договорился с Иосифом Райхельгаузом о показе в определенные даты. И надо же такому случиться, что именно на эти даты Русский драматический театр приглашают в Москву! Актер Владимир Епифанцев, с которым мы сейчас в сериале «Просто Михалыч» играем братьев, тогда поставил у нас «Анну Ка­ренину — 2» — очень смешной хоррор. В этой истории главная героиня выжила и на сцене появлялась в инвалидном кресле, вся замотанная бинтами, с крюками вместо рук. И вот такую постановку пригласили на фестиваль «Новая драма», который проходил в помещении МХТ.

Тогда в Русской драме я работал не только как актер, но и как монтировщик. Были спектакли, для которых днем я монтировал декорации, а вечером в них играл главные роли. А потом — ночью — разбирал декорации. Именно в «Карениной...» я не участвовал никак, но разве мог упустить шанс так легко съездить в Москву! Я сел в наш театральный автобус. И через сутки он остановился в Камергерском переулке напротив служебного входа в МХТ — на том месте, где Олег Павлович Табаков потом установил памятник Станиславскому и Немировичу-Данченко. Москва — огромный город. Но я ступил на ее просторы именно в Камергерском переулке. Это ли не мистика?

В театр к Райхельгаузу показался удачно, мне пообещали роль Треплева. Но у меня же не было актерского образования, и паспорт заграничный, эстонский. Театр стал думать, как меня оформить в труппу. А я вернулся в Таллин. Два месяца из «Школы современной пьесы» приходили просьбы выслать то один документ, то другой. И вот в один прекрасный день иду в Русский драматический театр и на двери вижу объявление: «Школа-студия МХАТ проводит в Таллине набор (12 человек) для учебы в Москве. Мастер — О. П. Табаков».

— То есть на курс набирали ребят именно из Эстонии?

— Да! За несколько лет до этого Олег Павлович набрал аналогичный курс в Латвии (на нем учились Яна Сексте, Алена Лаптева, Ростислав Лаврентьев). Ребята посещали все занятия вместе с обычным российским курсом. Но после окончания Школы-студии должны были вернуться на родину и отработать в местном театре два сезона или выплатить 25 тысяч долларов за свое обучение. Эту программу, которую организовал Табаков, поддержали Лужков и мэры нескольких зарубежных столиц... Конечно, я пошел на прослушивания. Кстати, перед вторым туром у меня разболелся зуб, так что я явился перед комиссией с перекошенным лицом. Игорь Яковлевич Золотовицкий и Сергей Иванович Земцов меня спросили: «Ты пьяный, что ли?» — «Нет, я только что от стоматолога...»

А на третий тур в Таллин прилетел сам Табаков. Когда я вдарил блоковское «О, я хочу безумно жить», Золотовицкий откинулся на спинку стула и незаметно от Табакова показал мне палец вверх: мол, отлично. А когда я начал читать отрывок из «Игрока» Достоевского, Табаков даже не дослушал до конца первое предложение: «Все, берем».

— И вы стали учеником Табакова?

— Не совсем. Олег Павлович нас набрал, но он возглавлял два театра, и, видимо, сил еще и на курс у него не хватало. Нашими руководителями стали Земцов и Золотовицкий, поэтому нас в шутку называли «ЗЗ». На курсе было 36 человек, я — третий по старшинству. Старше только Дима Косяков и Никита Панфилов...

После окончания Школы-студии целый год я жил на две страны: работал и в Русской драме, и в МХТ. Ведь в Москве у меня не было ни жилья, ни родных. А потом окончательно определился. Конечно, Табаков мне серьезно помог, как и очень-очень многим. Например, когда я заселился в общежитие и у меня не было кровати, помощница Табакова Ольга Семеновна Хенкина передала от него определенную сумму со словами: «Купи себе диван!» А через несколько лет Олег Павлович помог купить трехкомнатную квартиру — по цене БТИ (тогда у меня уже родилось двое детей, а жилья в Москве так и не появилось). Просто благодаря Олегу Павловичу московские мэры (сначала Лужков, а потом Собянин) выделили в общей сложности более 50 таких квартир по госцене актерам МХТ и «Табакерки»! Табаков ведь мог этим не заниматься, а он тратил свое время...

— Вы играли на сцене вместе с Табаковым?

— Да. Например, в «Чайке», которую поставил Константин Богомолов, Олег Павлович играл Дорна, Константин Юрьевич Хабенский, нынешний руководитель МХТ, был Тригориным, я — Треплевым, Марина Зудина — Аркадиной, Яна Сексте — Машей. Это проект «Табакерки», но он шел на Основной сцене МХТ. Олег Павлович возглавлял обе труппы, поэтому такое было возможно. И вообще, актеры одного его театра принимали участие в постановках другого. Так вот, когда Олег Павлович появлялся на сцене — в любой постановке, публика всегда встречала его аплодисментами. Для людей это было как чудо — увидеть живого Табакова!

— С актером Табаковым понятно, его зрители обожали. А каким был Табаков-руководитель?

— В кабинете я видел Олега Пав­ловича и в дурном настроении: представляете, сколько проблем приходилось решать ему как худруку двух трупп?! Но на сцене он никогда не демонстрировал отрицательных эмоций, на репетиции занимался репетицией... В последние годы он не всегда хорошо себя чувствовал. И днем часок обязательно спал: недалеко от сцены в одной комнате стояла кровать. Все знали, что в это время в театре должна соблюдаться тишина...

Олег Павлович был доступный. До него любой мог достучаться: зайти в кабинет, позвонить — он всегда брал трубку! Во всяком случае, я в себе это право «достучаться» чувствовал и иногда даже пользовался. Принесешь ему банку меда, Олег Павлович искренне порадуется. И тут ты просишь помощи. Табаков говорит: «Ну, тут даже не знаю, что делать». А уже на следующий день звонит какой-нибудь его помощник: «У нас есть такой вариант разрешить проблему...»

— Вам повезло застать в МХТ не только Табакова, но и многих замечательных артистов старшего поколения...

— Когда учился на первом курсе Школы-студии, впервые пошел в столовую — она находится в здании МХТ. Вхожу в лифт, а там Калягин! Я в шоке! Захожу в столовую, а там сидит Невинный! И когда потом я играл в одной постановке с Олегом Павловичем, иногда ловил себя на мысли: «Неужели я правда выхожу на сцену вместе с Табаковым?»

— Я слышала, что Станислав Андреевич Любшин, которому недавно исполнился 91 год, будет играть в дебютной постановке Хабенского-режиссера, в чеховской «Чайке».

— Пока распределение ролей в этом спектакле — секрет. Но вполне возможно, что в нем примет участие Любшин. Ведь год назад он сыграл премьеру — спектакль «Третий звонок, господа!» по Куприну. Это была давняя мечта Станислава Андреевича, он давно с ней жил...

Станислав Андреевич легендарный артист. И невероятно щедрый на комплименты, легкий и светлый человек. Всегда, когда тебя встретит, скажет, как поразило его твое исполнение, пусть у тебя и маленькая роль. И что благодаря твоей игре он даже кое-что для себя понял и в следующий раз исполнит свою роль чуть по-другому. И он, великий актер, говорит это всем коллегам! Понимаю, конечно, смешно звучит, но ведь так приятно! И еще, в отличие от многих других, Любшину интересно смотреть спектакли, где он не занят, новые постановки. Мне кажется, благодаря тому, что Любшин старается видеть в людях и вообще в мире хорошее, ему Господь добавляет сил и продлевает жизнь. При этом Станислав Андреевич человек со стержнем, в нем есть упрямство, уверенность в том, что он делает. Может поспорить с режиссером, гнуть свою линию, если он так чувствует, так понимает. По-другому делать не будет...

В свои девяносто с лишним Любшин просто красавец-мужчина, легкий на подъем и хулиганистый. И он до сих пор еще говорит: «Пойдем ко мне в гримерку, повторим текст — по сантиметрику». Заходим, он достает рюмки и на донышко наливает водки. Он знает свою норму, этот глоточек нужен просто для поднятия настроения. Конечно, такое он себе позволяет только после спектакля или после репетиции.

Кстати, Любшина живьем я впервые увидел студентом-первокурсником, в то самое первое посещение мхатовской столовой. За столиком сидел человек, которого благодаря фильмам «Кин-дза-дза!» и «Щит и меч» я знал с детства! Помню, я подумал, что попал в сказку. И до сих пор иногда чувствую себя в театре и на съемочной площадке именно так...