«Таня перед спектаклем шепнула мне: «А я замуж выхожу». Возвращаясь в Москву, мы с ней всю ночь напролет прощались в купе поезда — страстно, как в последний раз. В Москве на вокзале Таню уже встречал новый муж», — Борис Химичев вспоминает свой брак с Татьяной Дорониной.
Надо было видеть, как вытянулись лица наших коллег, когда в сентябре 1973 года на сборе труппы «Маяковки» мы появились с Татьяной Дорониной.
Вместе. Как пара. А ведь что такое сбор труппы перед началом очередного сезона? В театре это мероприятие называют не иначе как Иудиным днем. Потому что в актерском деле наряду с настоящей дружбой, искренней помощью и сочувствием немало тайной зависти, скрытых интриг, сплетен. Но внешне все выглядит премило: артисты встречаются после отпуска. Тут и поцелуи, и дружеские рукопожатия, и даже объятия, взаимные комплименты, рассказы о том, кто где побывал… Но в тот раз всех занимала одна тема — мы с Таней.
НАДЕНЬТЕ НА ХИМИЧЕВА КОЛГОТКИ
Теперь мне кажется, что сама судьба подталкивала меня к ней. А я отчаянно сопротивлялся. Начнем с того, что в 1967 году меня пригласили на пробы в картину «Еще раз про любовь». На главную роль, которую потом сыграл Саша Лазарев.
И я приехал на «Мосфильм», и меня повели представлять Дорониной — звезде. Звезда сидела перед зеркалом, над ней колдовали гримеры. Ассистентка говорит: «Татьяна Васильевна, вот ваш партнер». Она повернулась ко мне, сухо сказала: «Здрасьте» — и спокойно, ничуть не стесняясь, оглядела с ног до головы. Этот ее взгляд показался мне оскорбительным. Словно перед ней не человек, а жеребец породистый. Я взбесился, хлопнул дверью и уехал. Сказав на прощание ассистентке: «Передайте Дорониной: я с ней даже пробоваться не буду». Потом, конечно, локти себе кусал. Ведь пьеса Эдварда Радзинского «104 страницы про любовь» была тогда в большой моде и ясно было: фильм по ней получится заметный, громкий.
Я, конечно, тогда и предположить не мог, что вскоре окажусь с Татьяной Васильевной в одном театре.
И даже когда Доронину пригласили в «Маяковку», у нас с ней был шанс не встретиться: незадолго до ее появления в театре я написал заявление об уходе. Новый главный режиссер Андрей Гончаров формировал свою труппу. Пригласил первоклассных артистов: Армена Джигарханяна, Евгения Павловича Леонова, Витю Павлова, Владимира Самойлова. И это — не считая уже работавших Толи Ромашина и Саши Лазарева. Я посчитал, что мне теперь здесь ничего не светит. И ушел в надежде устроиться в какой-нибудь другой московский театр. Но приглашение от Гончарова вернуться на прежнее место поступило мне раньше, чем я нашел новое. Так я снова оказался в «Маяковке». В первый же день, подойдя к доске приказов, прочитал распределение в новой постановке «Да здравствует королева, виват!»: в роли королевы Елизаветы и Марии Стюарт — Татьяна Доронина.
В роли любовника королевы лорда Дадли — ваш покорный слуга. Почему именно я? Помню, как кричал Гончаров: «В этом театре только на Химичева можно надеть колготки!» То есть роль я получил благодаря особенностям английского костюма XVI века.
Вскоре я увиделся с той, которая мне так не понравилась при первой встрече и с которой мне теперь предстояло играть любовь. Наконец рассмотрел Таню как следует. Довольно высокая, белокожая, светлые — свои, а не крашеные — волосы. Она носила тогда 46-й размер одежды — совсем не полная, разве что немного ширококостная, и от этого возникало ощущение некой основательности ее фигуры. Но главное — в ней была какая-то невероятная женская страстность, очарование, притягательность.
О силе своих чар Татьяна прекрасно знала, отсюда ее абсолютная уверенность в своем праве играть первые роли и самой быть королевой. Всегда и во всем. Наш сценический роман мы не спешили переносить в жизнь. Но мне нравилось обнимать ее, с чувством целовать руку — особенно в финальной сцене, когда после нескольких деловых фраз, сказанных бывшему любовнику приказным королевским тоном, Доронина — Елизавета, вдруг запнувшись, с дрожью в голосе произносила: «И последнее — я рада вас видеть, Робин». Зрительный зал взрывался аплодисментами.
ОНА МНЕ СДЕЛАЛА ПРЕДЛОЖЕНИЕ
Театр Маяковского отправился на гастроли в Новосибирск. Как-то свободным вечером собралась компания в номере у Светы Немоляевой и Саши Лазарева.
В числе прочих оказались и я, и Доронина. Хорошо сидели. Под рюмочку с нехитрой консервной закуской травили актерские байки, вспоминали что-то смешное. Но вдруг я поймал Танин взгляд, и мне показалось, что она уже тяготится всем происходящим. Незаметно для остальных взял ее за руку, она ответила на мое рукопожатие. И я шепнул: «Уйдем отсюда». В тот вечер мы долго гуляли по городу, разговаривали, кажется, целовались, а на рассвете я проводил Таню до дверей ее номера. Следующим вечером, после спектакля, снова пришел к ней — «договорить», и уже остался. А утром произошла наша первая ссора, которых потом будет не счесть. «Отдыхать в отпуск едем вместе», — тоном, не подразумевающим возражений, сказала Таня. Но я возразил: «Это невозможно. Вместе с несколькими актерами еду с гастролями по городам Сибири. Если сейчас откажусь, то подведу людей».
Слово за слово, я выскочил из ее номера, хлопнув дверью. Оставшиеся несколько дней в Новосибирске мы делали вид, что между нами ничего не было. Оттого, наверное, в театре никто и не успел прознать о нашем зародившемся — и, казалось, сразу же закончившемся — романе.
Моя поездка, из-за которой вышла ссора, длилась три недели. Первое, что я сделал, вернувшись в Москву, — позвонил Дорониной: «Здравствуй, Таня, я приехал». — «Ну заходи». И я пришел, и все у нас закрутилось с новой силой. В первое же совместное утро Таня сказала: «Решай: либо мы официально женимся — тогда ты здесь остаешься, либо…» Я остался, хоть и был несколько шокирован. Ведь это не я, а МНЕ сделали предложение, МЕНЯ позвали в загс. Ясно было: тут разница не столько в форме, сколько в содержании.
В нашем браке Татьяна станет главной, а я — ведомым. Но как бы то ни было, а на сбор труппы в сентябре мы с ней пришли уже супружеской парой.
ДЕТИ МОГЛИ БЫ У НАС БЫТЬ!
Таня жила в доме, расположенном в арбатском переулке, одна в трехкомнатной квартире. По тем временам — апартаменты. Но она уже была народной артисткой РСФСР, сыграла в главных своих картинах: «Старшая сестра», «Еще раз про любовь», «Три тополя на Плющихе», вот-вот должна была выйти «Мачеха». В ее квартире стояла красивая старинная мебель, книги. Во всем чувствовалась любовь хозяйки к спокойному старомосковскому стилю. Одевалась Таня в сотой секции ГУМа, хотя и не была шмоточницей. Мне-то вообще она больше всего нравилась в халате, в обычном домашнем халатике.
Когда Таня, такая умиротворенная, домашняя, уютная, тряпочкой протирала пыль, мне казалось, что я женат на обычной женщине. И звал я ее уютным домашним именем Танюша или Танюшка. Мы с ней обходились без помощницы по хозяйству — все делали сами. За продуктами ходил я. И готовил тоже я, у меня это получалось лучше. А у Тани лучше получалась уборка. Она любила, чтобы все вокруг нее было красиво. К цветам неравнодушна — ей после каждого спектакля букетов дарили столько, что хватило бы на целую клумбу. И Таня их все подрезала, чем-то подкармливала... А вот я ей цветы никогда не дарил — не люблю срезанных цветов, мне жалко их загубленной жизни. Может быть, я ее этим даже обижал. Вот что меня особенно поражало в Тане — это ее стремление все узнать, все прочитать, почувствовать, изучить. Я не знаю другой актрисы, у которой имелась бы такая качественно прочитанная библиотека.
Не украшающая интерьер квартиры, а именно проштудированная, с пометками на полях, с закладками. Мы поженились, когда нам было по 40 лет — в полном, так сказать, сексуальном соку. А я не мог дождаться в постели свою любимую жену и засыпал в одиночестве. Потому что она читала до трех часов ночи. Я проще, я ленивей. Но и меня она вечно заставляла что-то читать. Ей нравилось сидеть со мной на диване валетом: я — с одной книжкой, она — с другой. Мы жили замкнуто, гостей приглашали редко. И круг людей, которые хоть изредка бывали в нашем доме, был узок. Таня дружила с актрисой нашего театра Галиной Виноградовой, бывал у нас Виталий Вульф, композитор Григорий Пономаренко — в то время Татьяна готовила есенинскую программу, в которой исполняла его песни.
Праздники отмечали дома, вдвоем. Или ходили к Таниным родителям. Она перевезла их из Ленинграда в Москву, выхлопотала квартиру.
Наверное, нам не хватало детей. Я-то хотел, и дети могли бы у нас быть. Дважды нам выпадал такой шанс. Но оба раза Таня принимала другое решение. Не скажу, что оно давалось ей легко. Я видел, как она переживала, думала, взвешивала. Потом сказала мне: «Ну как я сейчас буду рожать? У нас спектакль на выпуске. А потом я на год буду вынуждена вообще уйти из театра». А я с ней согласился. Как теперь думаю, с излишней легкостью. Впрочем, как с ней спорить? Это же не женщина — линкор, неуклонно и безостановочно движущийся к цели. А цель — работа, новая роль. И ничто не может заставить ее изменить выбранному курсу.
Татьяна, как я знаю, решила стать артисткой еще в раннем детстве. Корни у нее деревенские, родители из-под Ярославля. Потом перебрались в Ленинград. Папа всю жизнь проработал поваром, мама была билетером в БДТ. У меня и самого примерно такое же происхождение. До 15 лет я крутил коровам хвосты и делал все, что может делать в колхозе подросток. Мама моя умерла совсем молодой женщиной — последствие неудачного аборта. В послевоенные годы в СССР эта операция была запрещена законом, и мать обратилась к какому-то частнику. Ей занесли инфекцию, началось заражение крови. Перед глазами на всю жизнь осталась картина: я, 12-летний пацан, пришел в больницу ее навестить. Мама лежала лицом к стенке, медсестра сказала: «Валя, сын пришел». Я сел у ее ног, она повернула ко мне свое уже желтое лицо, долго-долго смотрела и, не сказав ни слова, отвернулась.
Я еще немножко посидел и пошел пешком в свою деревню — 15 километров.
После школы я решил ехать в Киев и поступать в институт, вот только не знал в какой. Бродил по городу как сомнамбула, не зная, куда податься. В результате остановился на радиофизическом факультете Киевского университета — только потому, что, случайно оказавшись у здания этого вуза, услышал от кого-то из поступавших, что на радиофизическом стипендия в два раза больше, чем на остальных факультетах. Три года я там проучился. В общей компании познакомился со студентами театрального института. Меня привлекала их легкость и непринужденность. Показалось, что, если я выберу актерскую профессию, тоже стану остроумным, обаятельным, уверенным в себе человеком. Вот я и поступил в студию при Театре Ивана Франко, а через полтора года рванул в Москву.
Со страху прошел сразу во все театральные институты. Выбрал Школу-студию МХАТ, потому что уже знал, что означают эти буквы… Я только оканчивал институт, а моя ровесница Татьяна Доронина уже блистала на сцене знаменитого БДТ в лучших постановках Товстоногова.
ПОСТАВИТЬ ГОНЧАРОВА НА МЕСТО
О ее непростом характере говорят многие. Я скажу так: требовательная, талантливая и независимая артистка — всегда раздражитель. Она не терпела небрежности в работе. Если что-то не готово к назначенному времени — грим, костюм, реквизит, — в виновника летели громы и молнии. И когда Доронина, уже погрузившись в образ, шла на сцену, лучше было не попадаться ей на пути. Ей даже не нужно было кричать, устраивать истерики, чтобы поставить человека на место.
Любого! Даже всемогущего худрука Гончарова.
Помню такой случай. Идет репетиция спектакля «Кошка на раскаленной крыше». Тане пора вступать со своими репликами, но она просто сидит на сцене и листает журнал. А в зале Андрей Александрович Гончаров, окруженный множеством своих учеников: тут и стажеры, и студенты актерского и режиссерского отделений. Гончаров всячески играет на публику — мимикой и знаками дает понять, что он в недоумении от поведения артистки Дорониной, и вообще, с кем ему, гению, приходится работать? А Таня словно не замечает и продолжает листать журнал. Почувствовав, наконец, что пауза уж слишком затянулась, Гончаров кричит: «Что случилось, Татьяна Васильевна?» Таня встает, медленно подходит к рампе и своим характерным, с придыханием голосом нежно говорит: «Андрей Александрович, голубчик, я обратила внимание, вам что-то мешает смотреть на сцену.
Вот и подумала: как же вам сложно будет делать мне замечания...» Повисла пауза. Наконец Гончаров нервно закричал: «Продолжаем репетицию».
Если в работе между Таней и Андреем Александровичем возникали какие-то недоразумения, «пряники» от режиссера неизменно доставались мне. Помню, мы с Таней получили главные роли в спектакле «Банкрот». Я — Подхалюзин, она — Липочка. Начались репетиции. Но через две недели меня перестали на них вызывать. Без каких-либо объяснений. Во всем этом неуловимо ощущался заранее просчитанный замысел. Даже гадать, чем я провинился, было бессмысленно — таким образом Гончаров наказывал не меня, а Таню.
«В КОГО ТЫ МЕНЯ ПРЕВРАТИЛА?»
Быть мужем «самой Дорониной»…
Чего в этом оказалось больше: счастья или страдания? Для Тани я стал четвертым мужем. До меня в этом статусе побывали Олег Басилашвили, затем театральный критик Анатолий Юфит и драматург Эдвард Радзинский. И все предыдущие браки Дорониной длились не больше 8 лет, после чего она заканчивала историю, как будто закрывала прочитанную книгу. Думал ли я об этом? Конечно. И не мог поверить, что ее чувства ко мне искренние. Я оказался неподготовлен к браку с такой женщиной. Ревновал чуть ли не к самому себе. Она ведь как роскошный бокал с необыкновенным вином, на который смотришь и сомневаешься: «Неужели это мне? А может, не надо пробовать, может, это рискованно...»
Сложное и тяжелое ощущение. Я понимал, почему она когда-то любила Радзинского. Потому что он — талантливый человек. «А меня за что?» — терзался я. Сейчас-то я понимаю, что Таня подарила мне самые лучшие годы своей жизни. А во времена нашего брака меня бесило положение «мужа Дорониной». И я бунтовал, пытаясь что-то понять для себя, орал: «В кого ты меня превратила? Почему ты вообще со мной живешь? Потому что хорош в постели и умею кашу варить?» Признаюсь и каюсь: я изменял Тане. Поездки на съемки давали мне такую возможность. Если после авиаперелета у меня не завязывались отношения со стюардессой, считал время потерянным. Чтобы самоутвердиться в собственных глазах, мне нужно было обладать еще и обыкновенной женщиной. Таня никогда ни о чем точно не знала, но подозревала меня в неверности постоянно.
И, как правило, не по адресу. Допустим, мы с Татьяной Васильевной возвращаемся домой. Входим в лифт — в нашем доме он небольшой. Следом за нами — шмыг — очаровательная девочка: вся в соку, попка, как орех... Она стоит к нам спиной, ну, наверное, я чисто рефлекторно окидываю взглядом ее ладную фигурку. Лифт останавливается, двери автоматически открываются, девочка поднимает ногу, чтобы выйти. И в этот момент моя жена, великая актриса, отвешивает девочке хорошего пинка. Та вылетает пулей, двери лифта закрываются, мы поднимаемся выше. Я говорю: «Тань, ты что творишь?» — «Эта… подрастающая тра-та-та… будет еще перед моим носом попой крутить!»
Мы вообще с Таней оказались людьми темпераментными. Отношения выясняли громко и с битьем посуды.
После очередного скандала я хлопал дверью и уходил в свою однокомнатную квартиру. Но наступал день спектакля, где мы играли вместе и часто — любовные сцены. И все возвращалось на круги своя. Иногда Татьяна сама делала шаг к примирению. Например, стоим за кулисами в ожидании выхода, она шепчет: «Мама приезжала, продукты привезла. Помоги сумки домой довезти». И получалось, что мы возвращаемся домой вместе.
К АЛЬ ПАЧИНО Я БЫ РЕВНОВАЛ
Не могу назвать какую-то одну главную причину нашего развода. Просто однажды мы с Таней поняли, что наш брак закончился. Ну так нам показалось. И в 1978 году мы развелись. Развелись, но не разошлись. Хотя я и переехал в свою квартиру, но мы по-прежнему встречались, по-прежнему я помогал Тане, подвозил домой после спектакля. Она поила меня чаем, за разговорами мы засиживались допоздна.
И Таня говорила: «Ну куда ты поедешь в три часа ночи?» После чего мы вновь переживали несколько медовых недель. Так продолжалось почти пять лет. Никак не могли разорвать наши отношения. Точку поставила она. Однажды я на месяц уехал из Москвы. И за это время Таня выбрала другого мужчину. Мы встретились с ней в Ленинграде, куда театр приехал на гастроли. Перед спектаклем она тихо сказала мне: «А я замуж выхожу...» И я вздохнул с облегчением. Во-первых, если Таня так решила, значит, теперь уж действительно — конец, все сомнения и метания можно оставить. А во-вторых, я узнал, на кого она меня променяла. Пусть на красивого, высокопоставленного, но чиновника… Моему эгоизму это даже польстило. Я тогда сказал Тане: «Если бы ты полюбила Аль Пачино, я хотя бы приревновал!» Возвращаясь в Москву, мы с ней всю ночь напролет прощались в купе поезда — страстно, как в последний раз.
Да, собственно говоря, это и был наш последний раз. В Москве на вокзале Таню уже встречал новый муж. С тех пор мы не виделись 30 лет. Даже странно, что за этот долгий срок судьба ни разу не свела нас вместе.
Так совпало, что наш окончательный разрыв практически совпал и с ее, и с моим уходом из Театра Маяковского. За последние несколько лет у меня не появилось ни одной главной роли. Татьяна замыслила переход во МХАТ к Олегу Ефремову. Казавшийся столь прочным тандем Гончарова и Дорониной постепенно разрушался. Как-то ей нужно было ехать за границу в составе очередной делегации. Андрею Александровичу шлея под мантию попала, он решил показать, кто в театре хозяин, и не отпустил ее. Надо ли говорить, что Татьяна Васильевна все равно уехала.
Вскоре Таня стала артисткой МХАТа. Когда в 1987 году театр раскололся, она возглавила одну из его частей — отвергнутых Ефремовым актеров. Меня это совершенно не удивило. Такое решение в ее характере. Теперь у МХАТа имени Горького есть свои поклонники и свои преданные зрители. Я сам не так давно смотрел там постановку «Старая актриса на роль жены Достоевского» по пьесе Радзинского с Татьяной Дорониной в главной роли. После окончания подошел к сцене, протянул Тане букет. Принимая цветы, она на несколько секунд положила руку мне на голову… Показалось, что мы играем нашу сцену из спектакля «Да здравствует королева, виват!»: «Я рада вас видеть, Робин!» Показалось, что в глазах у Тани стоят слезы. А может, и нет. Но мне бы хотелось, чтобы я не ошибся!
