Валерий Золотухин. По любви и по расчету

«Каталин заявила: «Юра — ноль, здесь я хозяйка». В театре повисла тюремная атмосфера».
Валерий Золотухин
|
30 Марта 2013
Фото: East News

Каталин заявила: «Юра — ноль, здесь я хозяйка». Она стала сидеть на репетициях, делать замечания. Это вопиюще, когда жена вмешивается в дела мужа. В театре повисла тюремная атмосфера, актеры ощущали себя бесправными заключенными.

Не так давно давал ­интервью по поводу своего семидесятилетия. Телегруппу возглавляла юная журналистка. Она задала вопрос:

— Почему вы — замечательный актер — работаете в самом плохом театре Москвы?

Вообще-то я женщинам не грублю, но тут вскипел:

— Что?!

Пошла отсюда!

Потом ночь не спал, так разнервничался. Резкие слова о легендарном Театре драмы и комедии на Таганке, которому отдал сорок семь лет жизни, задели за живое. И что обидно: девушка пришла подготовленной, посмотрела несколько спектаклей нашего репертуара: «Маска и Душа», «Мед», даже «Владимира Высоцкого». Ей не понравилось. Конечно, легче всего сказать: эти постановки гениальные, она их просто не поняла. Но ведь это неправда... Когда в «Высоцком» выходили на сцену Николай Губенко, Леня Филатов, Иван Бортник, Виталий Шаповалов, это был другой спектакль.

Сегодня он превратился в радиопостановку, там все больше звучат Володины фонограммы.

Наши премьеры — увы! — давно не собирают аншлагов. Зрительный зал зияет свободными местами. Когда-то наш лидер — главный режиссер, живой классик Юрий Петрович Любимов — обещал: «Если увижу в зале хоть одно пустое кресло, сниму спектакль». И вот не сдержал слова...

Днем рождения «Таганки» считается двадцать третье апреля 1964 года. Именно тогда ученики Юрия Любимова из Щукинского училища впервые сыграли «Доброго человека из Сезуана», ставшего визитной карточкой труппы. Спектакль гремел на всю Моск­ву. И изменил мою жизнь...

В ГИТИСе я поступил на факультет музыкальной комедии, в оперетте мне светило амплуа простака.

Фото: РИА «Новости»

Но с самого начала мой мастер Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф была убеждена: это не мое. «Молодой человек, — говорила она, — вы пришли не на тот факультет. Ваше место в драме. Учитесь, конечно, но потом пойдете работать к нам в Театр имени Моссовета».

Я занимался как бешеный: пел, плясал, часами отрабатывал упражнения по сцендвижению. Учился исключительно на «отлично», получал именную стипендию Тарханова, стал секретарем комсомольской организации факультета. И... покорил сердце первой красавицы, своей однокурсницы Нины Шацкой. На пятом курсе она вышла за меня замуж.

Природная красота давала Шацкой право не учиться, ее выпустили из ГИТИСа со свободным дипломом. А мне кафедра, прознав-таки, что изменяю оперетте, бегая играть роли в драмтеатр, в итоге занизила оценки.

Что ничуть не смутило главного режиссера Театра Моссовета Завадского — Юрий Александрович плотно задействовал меня в репертуаре. А Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф поставила спектакль по острой по тем временам пьесе Виктора Розова «В дороге». Мне досталась роль наивного паренька, который падал с подъемного крана и разбивался насмерть. Я выходил на сцену с аккордеоном, играл и неизменно срывал аплодисменты. Сча­стью не было предела. Огор­чало лишь, что Нину никак не удается устроить в труппу. Завадский обещал принять в штат, но театр был полон женщин и... как всякий храм искусства — интриг. А я мечтал играть с женой на одной сцене. Отправляясь на «Доброго человека...», и не подо­зревал, что там решится наша судьба.

Я слышал много восторженных слов о новом спектакле Юрия Петровича по Брехту, но такого потрясения не испытывал больше ни разу в жизни — ни до ни после.

Когда отгремели аплодисменты и мы с Ниной вышли на улицу, не смог сдержать слез, разрыдался от отчаяния, что все это прошло мимо меня.

«Я хочу работать только с ним! — орал я и выбегал от переизбытка чувств на дорогу, чуть ли не под машины. — Согласен сидеть у Любимова на полу в массовке, только бы он нас взял. Даю тебе слово — мы там будем!»

«Добрый человек...» шел тогда каждый день, как кино на вечернем сеансе, это был своеобразный театральный подвиг. Любимов, возглавивший Театр на Таганке, снял почти весь старый репертуар.

С легендарного спектакля «Добрый человек из Сезуана»  началась «Таганка». Я в роли водоноса Ванга
С легендарного спектакля «Добрый человек из Сезуана» началась «Таганка». Я в роли водоноса Ванга
Фото: РИА «Новости»

Мы договорились о встрече и на следующий день пришли к нему в антракте в кабинет. Показались: спели и сплясали каскад из советской оперетты «Седьмое небо», а потом сыграли суровый отрывок из «Белого безмолвия» Джека Лондона, который мы с Ниной самостоятельно подготовили.

—Приходите в Театр Моссовета, посмотрите меня в «Недоросле», в Розове, все считают, что это удачные роли, — от чистого сердца зазывал я Любимова.

Наивен был — не ведал, что тот принципиально не смотрел ни одного спектакля Завадского, считая реалистический театр рутиной.

—Вы приняты, — обрадовал нас Юрий Петрович. — Когда можете приступить к работе?

Нина могла хоть завтра, а меня категорически отказались отпускать из «Моссовета». «Вы получите отдельную квартиру в течение года, мы возьмем вас на гастроли в Париж», — обещал директор Сосновский, но я стоял на своем.

В конце концов меня вызвал и пристыдил сам Завад­ский: «Валерий Сергеевич, вы совершаете не самый красивый поступок в жизни. Не забывайте: вас привела в театр ваш педагог, а вы ее сейчас сильно подводите».

В Театре Моссовета принято было обращаться друг к другу на «вы» и по имени-отчеству. Я каждый раз страшно смущался, слыша это от старейшей актрисы Серафимы Бирман, снимавшейся еще в «Иване Грозном» у самого Эйзен­штейна. А в Театре на Таганке все, включая Любимова, были на «ты».

(Забегая вперед, скажу, что Ирина Сергеевна была приглашена на все мои премьеры на «Таганке», а посмотрев «Десять дней, которые потрясли мир», признала: «Вы сделали правильный выбор, нашли свой театр».)

Совесть мучила.

Душой и сердцем я рвался к Любимову, тем более что он доверил мне роль Грушницкого в «Герое нашего времени», а чувство долга удерживало в «Моссовете». Случалось, «умирал» на сцене дважды за один вечер. Мой герой из спектакля «В дороге» разбивался в конце первого акта, после чего я опрометью бросался в такси и мчался с Маяковки на Таганку. Там шел антракт, который ­Любимов затягивал до моего приезда. И уже во втором акте лермонтовской истории меня в образе Грушницкого «убивал» Коля Губенко.

Причем в Театре Моссовета без тона на лице играть было нельзя. А на «Таганке» в то время даже женщинам ­категорически запрещалось подкрашивать глаза, не то что румянить щеки. Так что в такси я намазывался вазелином и изо всех сил оттирал салфеткой грим, чтобы, не теряя ни секунды, сразу идти на сцену.

Хуже было, когда в «Клеопатре» мне приходилось мазаться с ног до головы морилкой, чтобы показаться на публике в роли пятого негра из массовки. Но я никогда не гнушался и такой работой. Куда ж деваться актеру в реалистическом театре?

—Ну когда они тебя наконец отпустят?! — в который раз возмущался Юрий Петрович. — Знаешь что — ты один раз не приди на спектакль, они тебя выгонят, а я возьму.

Людмила Васильевна любила принимать гостей, накрывала роскошный стол
Людмила Васильевна любила принимать гостей, накрывала роскошный стол
Фото: РИА «Новости»

—Хорошо, — соглашался я, но поступить так не мог.

Ожидание затягивалось, Лю­бимов раздражался.

—Долго ты еще собираешься сидеть на двух стульях? — однажды припер он меня к стенке. — Давай определяйся: с кем ты?!

—Сто рублей, — ответил я, чтобы еще потянуть время.

—Что «сто рублей»?

—Положите мне зарплату в сто рублей, и я перейду.

—А сколько у нас Славина с Губенко получают?

—Семьдесят пять, — подсказал директор Николай Дупак. Разговор происходил в его присутствии.

—А ты хочешь сто?

—Да, хочу.

В итоге я получил эти день­ги, но и Зине с Колей повысили ставку.

А еще я кое-что узнал о Любимове. Он мог потом страшно напрягаться по поводу нарушений трудовой дисциплины (каюсь, нарушал), распекать за это на все лады, но я на всю жизнь запомнил его слова «Ты не приди на спектакль». Юрий Петрович скажет сегодня, что шутил. Нет, не шутил. Политика двойных стандартов у Любимова в крови, я ­потом неоднократно в этом убеждался.

А ушел я к нему так. Завад­ский собрал труппу на читку пьесы Штейна, где по сюжету герой — юный провинциал по прозвищу Воробышек, эдакий современный Теркин — стоит у Бранденбургских ворот и вспоминает, как его отец в свое время брал Берлин.

Роль настолько совпадала с моим нутром, что едва дождавшись последней реплики, радостно бросился к режиссеру:

—Юрий Александрович, я с этим мальчишкой знаком! Сам такой же — деревенский.

—Вы хотите сказать, что претендуете на роль?

—Претендую?! Да лучше меня ее никто не сыграет!

—Нет, я уже решил — это будет играть Гена Бортников.

Не спорю, Геннадий Леонидович был настоящей звездой Театра Моссовета, когда он играл спектакль, служебный вход осаждали толпы поклонниц.

Но его амплуа — московский интеллигент, а не пацан из Смоленской губернии. Завадский был непреклонен: эта роль — Бортникова. Так что, если быть до конца честным, именно после того случая я, обидевшись, окончательно пере­шел к Любимову. У актеров есть тайны, в которых они признаются, лишь когда сорвут у судьбы джекпот. Мы все эгоцентристы, все очень большого о себе мнения, особенно в молодо­сти. Мы — «гении в обертке», и если что-то не складывается, значит, нас не понимают, затирают.

С другой стороны, всегда лучше думать о себе в превосходной степени, а не в уничижительной. Иначе в актерской профессии успеха не добьешься. Правда, в Театре на Таганке я ничего не просил. Меня поразило, когда однажды Высоцкий сказал Любимову: —Дайте сыграть Гамлета.

—Володя, ты ох..., что ли?

Когда Любимов был женат на Целиковской, он вел себя демократично, часто приглашал актеров домой
Когда Любимов был женат на Целиковской, он вел себя демократично, часто приглашал актеров домой
Фото: РИА «Новости»

А вдруг не сыграешь? — не сдержался я.

—Как это я — да не сыграю? — ответил он.

Но для меня все равно самым страшным оставалось попросить роль, а потом «ляпнуться». Помню, как Любимов, распределяя роли в «Борисе Годунове», поинтересовался:

—Кого ты хочешь сыграть?

—Не скажу.

—Да ладно, Валерий, со мной-то чего скрытничаешь?

—Все равно не скажу, Юрий Петрович. Вот вывесите распределение, посмотрю.

—И откажешься?

—С какой стати? Буду работать.

И вот читаю: «Пимен — Золотухин». Ну что ж, Пимен так Пимен. Хотя мечтал о Самозванце. Проходил свои сцены и говорил Любимову: «Все, пошел к евреям». Так мы шутили, когда я отправлялся в соседний зал, где репетировал ­Иосиф Райхельгауз, он ставил у нас спектакль по пьесе Злотникова «Сцены у фонтана».

Однажды в дверях возникла любимовская помреж:

—Валерий, тебя шеф зовет.

—Зачем? Я свои сцены с Пименом уже отыграл.

Но пошел. Любимов говорит: —Кузькин, почитай Самозванца.

А на роль был назначен Леня Филатов.

Услышал это и нагло заявил:

—Шеф, вы сейчас исправили свою ошибку в распределении ролей.

Кузькиным Юрий Петрович стал меня звать после того, как я сыграл главную роль в многострадальном спектакле «Живой» по повести Бориса Можаева. В 1966 году ее опубликовал «Новый мир», и Смехов с Высоцким, придя в гости в нашу с Ниной коммуналку, взахлеб хвалили эту дере­венскую прозу, говоря: «Тебе это надо сыграть». Спектакль неоднократно закрывали, но проходило время и Любимов его восстанавливал. «Живой» стал без преувеличения легендой театра, а я попал в разряд бесспорных лидеров труппы.

Нина Шацкая в спектакле «Мастер и Маргарита»
Нина Шацкая в спектакле «Мастер и Маргарита»
Фото: ИТАР-ТАСС

К тому моменту я уже много снимался в кино, но Любимова мои успехи не убеждали. Он всегда относился к кинематографу как к отхожему промыслу, халтуре, может потому, что у него самого с кино отношения не сложились. И отпускал он актеров на съемки с большим скрипом.

С нами Юрий Петрович в те времена вел себя демо­кратично, часто приглашал домой, его жена Людмила ­Ва­сильевна Целиковская и теща — оперная певица — накрывали роскошный стол. Однажды мы собрались у него, когда на экраны вышел фильм «Пакет», где я сыграл главную роль. Людмила Ва­сильевна и ее мать пели мне такие дифирамбы, что после этого отпрашиваться на съемки стало гораздо легче. К мнению жены Любимов прислушивался. Именно она — аб­солютная звезда советского кино — помогла ему получить театр и карт-бланш на три года проводить в нем ­любые преобразования, чтобы вернуть публику.

Для на­чала Юрий Петрович по­увольнял весь старый состав труппы. Служил там такой красавец Александр Шворин (играл Марка в «Летят журавли»). Он пробовал жаловаться наверх, писал, что в театр пришла какая-то банда. Но в итоге все-таки вынужден был уйти.

Любимова не трогали, не зря у Людмилы Васильевны было прозвище Целиков­ская-цековская, она действительно открывала двери кабинетов самых высоких начальников и нередко спасала мужа. Мужчины ее обожали. Помню, крепко «принявший на грудь» Давид Самойлов кричал: «Люсь­ка, я за тебя на войне строчил из пулемета, а, б..., не за Сталина с Лениным!»

Ко мне она относилась очень тепло, но это не делало меня ближе к Любимову.

Я никогда не позволял себе переходить грань, которая, по моему мнению, должна существовать между актером и его начальником — режиссером, в кабинете Любимова появлялся, лишь когда меня туда приглашали. Наблюдая, как Губенко на репетициях подходил к Юрию Петровичу, закуривал его сигареты, узнав, что Николай живет в квартире шефа, я предчувствовал: добром это панибратство не кончится. И через несколько лет оказался прав. Юрий Петрович — начальник — мог позволять себе многое, а мы — нет.

Репетиции были всегда кровавыми, на «Живом» Любимов буквально делал из меня отбивную котлету. «Ты — деревенский парень, — орал он, — а не знаешь, как говорить монолог о корове?! Еще раз!»

Я никогда на него не обижался, обиды мешают «дело делать».

Да и сам Любимов по окончании экзекуции говорил: «Что вы на меня обижаетесь? Работа есть работа».

Если что-то не получается, я не перекладываю вину на режиссера или партнеров. Мне легче работать в согласии, а не в противоречии. Зина Славина, напротив, всегда ругается, она так себя заводит и выигрывает. А я не люблю конфликтовать, я стелюсь под режиссера, партнеров. Ведь жизнь актера в театре — это невидимые миру слезы.

У Шацкой, в отличие от меня, характер резкий. Она никогда не спускала Любимову крика, отвечала так, что не приведи господи. Ее судьба в театре складывалась не гладко. Еще и потому, что рядом работали Алла Демидова и Зина Славина. Нина долго ждала свою роль и дождалась: «выстрелила» булгаковской Маргаритой, стала секс-символом, хотя никакого секса на сцене в спектакле «Мастер и Маргарита» не наблюдалось и в помине, достаточно было показать обнаженную спину Шацкой, ее совершенные формы, чтобы зал захлебнулся от восторга.

Никогда не просил Любимова за жену, может, и зря.

Леонид Филатов
Леонид Филатов
Фото: Russian Look

Лишь раз на худсовете заикнулся:

—Прибавьте Шацкой зар­плату.

—Это еще почему?

—Потому что она красавица, а красота — это тоже талант.

Да и играла Нина великолепно. Точно не знаю, но допускаю, что именно в то время у нее начался роман с Леней Филатовым. Но я об этом даже не догадывался.

К тому же Филатов был женат, его супруга Лида Савченко работала у нас в труппе. Прав Чернышевский: муж, как и народ, все узнает последним.

Любимов поначалу назначил нас с Высоцким на роль Ивана Бездомного, но Володя мечтал о Воланде, а я поглядывал в сторону Иешуа. Оба от Ивана отказались, я в тот момент еще и снимался. Когда репетиции шли полным ходом, Юрий Петрович по­звонил и уговаривал играть Мастера. Но Нина, узнав об этом, встала передо мной на колени: «Умоляю, откажись. У тебя и так все есть — и Кузькин, и Бумбараш. Мне будет очень тяжело с тобой работать».

Премьерные спектакли с Ниной играл Щербаков. А когда он сломал ногу, на Мастера «ввелся» Филатов. Роль Маргариты стала для Нины звездной, может благодаря тому, что Леня так часто на сцене объяснялся ей в любви.

Мужьям и женам по определению тяжело работать в одном театре.

Если режиссер вошел в конфликт с одним из супругов, это непременно отразится на другом. Да и сам ты постоянно переживаешь то за себя, то за нее. Например, Высоцкий не просил взять в театр свою тогдашнюю жену киноактрису Люсю Абрамову. Она была выше его ростом, как и моя Нинка, но мне это было «по барабану». А Володя комплексовал, если мы куда-то направлялись вместе, старался не ходить рядом, просил: «Б..., давай отстанем, а то эти бабы выше нас».

Только при Марине Влади, когда Высоцкий стал тем, кем мы его знаем, невысокий рост перестал его беспокоить.

Мы с Володей были друзьями, хотя злопыхатели по сей день пытаются обвинить меня в том, что я якобы примазывался к его славе. Недавно об этом снова заявила жена Любимова Каталин. В анкете на вопрос «Кто ваш друг?» Высоцкий ответил: «Валерий Золотухин». — «Отличительные черты вашего друга?» — «Мудрость, ненавязчивость». Что тут комментировать? Володю окружало огромное число приятелей, но присвоив звание друга публично, он не только возложил на меня огромную ответственность, но и восстановил против меня многих людей. Володины сыновья Никита и Аркадий тоже называют меня в интервью другом отца. Когда я опубликовал дневники, которые изо дня в день веду с семнадцати лет и где откровенно написал о Володе, Люся Абрамова сказала: «Если бы все, что написано о Высоцком, исчезло, а дневники Золотухина остались, этого было бы достаточно, чтобы понять, каким человеком он был».

В документальном фильме Эльдара Рязанова, уже после Володиной смерти, я откровенно рассказал, как Любимов в воспитательных целях (Высоцкий часто уезжал за границу к жене) решил ввести меня на главную для Высоцкого роль Гамлета.

Только при Марине Влади Володя перестал волноваться по поводу своего невысокого роста
Только при Марине Влади Володя перестал волноваться по поводу своего невысокого роста
Фото: ИТАР-ТАСС

Кстати, принцем Датским видела меня и Целиковская. Володя, узнав о моих репетициях, сказал:

—Если ты выйдешь на сцену, я в день твоей премьеры уйду в самый плохой москов­ский театр.

Я ответил:

—Зачем идти в плохой? Иди в хороший.

Мой монолог, как водится, порезали при монтаже. Получалось: я — предатель. Что тут началось! Фанаты Высоцкого — страшные люди — завалили меня письмами с угрозами облить серной кислотой, сжечь квартиру вместе с моими «щенятами»-детьми, вкладывали в конверты использованные презервативы.

Я реально боялся нападения, купил нож, носил в кармане баллончик со слезоточивым газом. Люся тогда сказала: «Если б Володя об этом узнал, сошел бы с ума».

Еще классик утверждал: место артиста в буфете. Да, мы выпиваем, иногда чрезмерно. Случалось такое не только с Высоцким, но и со мной. Любимов ставил «Жизнь Галилея», Володя играл заглавную роль, я — маленького монаха. Это одна из самых моих любимых работ. Репетиция была назначена на десять утра. Накануне я сильно выпил, но до театра добрел. А монолог у меня огромный, философский, о том, как разрушается вера.

Я поднимаюсь по лестнице из-под сцены, замечаю перед собой Высоцкого-Галилея, произношу: «Господин Галилей...» И с ужасом понимаю, что не могу больше вспомнить ни единого слова — в голове черная дыра. Выдвигаюсь на авансцену:

—Юрий Петрович, простите, я не в форме, не могу репетировать, отпустите меня домой.

—Вы соображаете, что несете?! — вскипает он. — Театр отменил выходной день, потому что в час должен со­стояться прогон спектакля. Возвращайтесь на исходную ­позицию и начинайте ваш монолог заново.

Снова с трудом преодолеваю ступеньки и снова забываю текст.

—Еще раз! — кричит Любимов.

Похожая история произошла, когда я играл анархиста в «Десяти днях, которые потрясли мир»
Похожая история произошла, когда я играл анархиста в «Десяти днях, которые потрясли мир»
Фото: РИА «Новости»

Все повторяется, но я по­степенно продвигаюсь дальше и дальше. Видя, как я му­чаюсь, Высоцкий с трудом сдерживает слезы. А Любимов, кажется, ничего не замечает:

—Еще раз!

В общем, текст я вспомнил раза с восьмого и прогон сыграл. Делая актерам замечания, Юрий Петрович сказал:

—Наиболее точно получилась восьмая картина.

Моя! И ни слова о том, что происходило на репетиции, вообще ни слова упрека. Я готов был в ноги ему упасть.

Похожая ситуация случилась на гастролях в Ташкенте. В десять вечера я должен был играть в «Антимирах». Но в тот момент в городе проходил фестиваль телевизионных фильмов, в нем участвовали две мои картины — «Бумбараш» и «Жизнь и смерть дворянина Чертопханова».

Обе считались фаворитами жюри, им светили призы. После показа «Бумбараша» мы от души отметили премьеру со съемочной группой. В гостиницу меня доставили на машине, вошел в номер, где жил вместе с Шацкой, запер дверь и вы­бросил ключ в окно, а потом упал на кровать в полном обмундировании, в ботинках и провалился в сон. Разбудил меня страшный крик:

—Встать!

Разлепил глаза — у кровати стоят Любимов и два наших актера, Сева Соболев и Юра Смирнов.

—Поднимайте его! — командует Юрий Петрович. — Раздевайте сукиного сына, в душ подлеца!

Когда я уже стоял под ледяными струями, Любимов продолжал отдавать команды:

—Открывай горячую воду, закрывай, а сейчас нашатырю ему.

Пей, сукин сын!

Когда ребята меня отполоскали, Любимов произнес:

—Теперь идите, я с ним сам разберусь. Одевайся!

Хватка у Юрия Петровича в стрессовых ситуациях борцовская, он мне тогда чуть руку не сломал, пока мы спускались в лифте.

—Ну, смотри, — прошипел Любимов, — только попробуй забыть хоть одну строчку — ответишь по полной.

Когда Анатолий Васильевич Эфрос возглавил «Таганку», Филатов, Смехов и Шаповалов объявили, что уходят из театра
Когда Анатолий Васильевич Эфрос возглавил «Таганку», Филатов, Смехов и Шаповалов объявили, что уходят из театра
Фото: РИА «Новости»

А я в самом начале «Антимиров» должен не только читать стихи Вознесенского, но и лихо отплясывать с Шацкой рок-н-ролл на станке. Короче говоря, на сцене я не облажался.

На следующий день местком, Любимов и завтруппой распределяли премии. Дошли до моей фамилии.

—Дайте ему высшую премию, — говорит Любимов.

—За что, Юрий Петрович? Вы же помните, как вчера приводили его в форму.

—Ну, раз вы не смогли этого сделать, я взял на себя такой труд. Я смотрел спектакль, Золотухин не сделал ни одной ошибки.

Когда в тот же день я попался Любимову на глаза, он отвел меня в сторонку, схватил за грудки и, встряхнув, спросил: «Ты что, МуслиН Магомаев?

Ну кому ты на х... нужен, кроме меня?»

Что я мог ответить? Знал, что Юрий Петрович прав, и не испытывал по отношению к нему ничего кроме благодарности. Он про нас все понимал, потому что сам побывал в актерской шкуре. Любимов вспоминал однажды, как в Театре имени Евгения Вахтангова, где начинал, после спектакля крепко загуляли в гримерной. Очнулся он утром, обнаружил, что в качестве подушки ему всю ночь служил народный артист Михаил Астангов. Посмотрел на часы и ужаснулся: репетиция начинается минут через тридцать. Любимов выполз в фойе и поплелся в кабинет к главному режиссеру Рубену Николаевичу Симонову отпрашиваться, но тот встретился ему по дороге.

«Так, — сказал Симонов, хотя прекрасно видел, в каком состоянии его актер, — через полчаса жду вас в зале. И по­прошу не опаздывать». Вот тогда Любимов впервые встал сначала под ледяной душ, потом под кипяток и привел себя в чувство. Симонов после репетиции его даже похвалил: «Вы, Юра, сегодня в замечательной форме».

Кстати, я никогда не слышал от Любимова доброго слова о коллегах по Театру Вахтангова. Единственным, кто удостаивался его похвалы, был Николай Гриценко. Юрий Петрович говорил: «Колька может играть все, для него не существует амплуа».

Вахтанговцы, столкнувшиеся с проявлениями тяжелейшего нетерпимого характера Любимова, платили ему той же монетой. Однажды запи­сывал радиоспектакль с примой театра Юлией Констан­­ти­новной Борисовой.

Разговори­лись. Я взахлеб рассказывал о Театре на Таганке.

—А кто у вас главный режиссер? — поинтересовалась Борисова.

—Юрий Любимов.

—Это наш дурачок Любимов, что ли?

Я тогда на нее ужасно обиделся.

Если бы не Любимов, не видать мне никаких званий. В спектакле «Десять дней, которые потрясли мир» я играл анархиста, висел на лестнице. Там была сцена, когда все замирало и Ленин — голосом актера Штрауха — возвещал: «Революция свершилась, большевики победили окончательно и бесповоротно». А я был подшофе (отметил Пасху) и, слыша это, спорол себе под нос какую-то хрень: «Легкомысленное заявление, товарищ Ульянов, эта революция не первая и не последняя в России».

У меня ничего не получалось в «Мизантропе», и я тоже подал заявление об уходе
У меня ничего не получалось в «Мизантропе», и я тоже подал заявление об уходе
Фото: РИА «Новости»

Так коллеги настрочили на меня донос в горком партии, где лежали мои документы на звание заслуженного. Когда Любимова известили о том, что звание мне не светит, он ринулся на прием к первому секретарю Гришину. «Золотухин — клинический патриот, — на голубом глазу уверял Юрий Петрович вы­сокое начальство. — У них на Алтае так отмечают День космонавтики. Вы, наверное, праздновали Пасху, а он — День космонавтики».

Уже в лихие девяностые Юрий Петрович нередко припоминал тот случай: «А пьяный-то Золотухин, который поспорил с Лениным и чуть не упал со стенки, пророком оказался».

Я называл наши отношения с Любимовым браком по любви и по расчету. Ощущал себя человеком на своем месте.

Однажды ехали в «Красной стреле» со Славой Невинным. После нескольких бутылок портвейна я стал его агитировать:

—Ну что ты делаешь в своем сраном МХАТе? Переходи к нам.

Театр на Таганке был тогда в расцвете, публика висела на люстрах, а МХАТ пустовал.

—Во МХАТе я сижу на ­своей веточке, — ответил мне мудрый Слава, — а приду к вам, чью веточку прикажешь занять? И не обломится ли она подо мной?

Он оказался прав, из МХАТа к нам приходили Сева Абдулов и Георгий Епифанцев, начинали репетировать спектакль «Послушайте!», ничего не получилось, вернулись назад.

«Таганка» долгое время была театром одного режиссера.

Но уезжая работать за границу, Любимов пригласил в театр Анатолия Эфроса что-нибудь поставить, а тот выбрал «Вишневый сад». Я получил роль Пети Трофимова, с головой окунулся в работу. Юрий Петрович иногда заходил в зал, смотрел, что там происходит, долго крепился, но однажды вызвал меня в кабинет.

—Валерий, объясни, как ты — русский артист — можешь плясать на православных могилах под еврей­ский оркестр?

—Юрий Петрович, вы же главный режиссер, возьмите и снимите меня с роли, делов-то! — не растерялся я.

—Ну, как я могу?

—Тогда скажите, кого мне слушать: вас или Анатолия Васильевича?

В тот вечер давали спектакль «Владимир Высоцкий», где Губенко играл одну из ролей
В тот вечер давали спектакль «Владимир Высоцкий», где Губенко играл одну из ролей
Фото: ИТАР-ТАСС

Пауза была продолжительной. После чего Любимов изрек:

—Его.

Но тем не менее когда один из них, подъехав к театру, видел машину другого, тут же разворачивался и уезжал, чтобы не встречаться. Володя Высоцкий несколько раз пытался сводить Эфроса и Любимова в своей гримерке: мол, помиритесь, гении. Не произошло.

В Театре на Таганке с размахом отмечали шестидесятипятилетие Любимова. Дей­ство разворачивалось в верхнем фойе, труппа сидела на полу, разные театры шли чередой поздравлять мастера. И вдруг по залу пронесся ропот: это появился Анатолий Васильевич. Я весь сжался: «Ё-к-л-м-н, что сейчас будет?» Эфрос подошел к микрофону и сказал: «Юрий Петрович, я хочу в этот день преподнести вам то, о чем вы мечтаете и чего у вас никогда не будет...

вишневый сад — «Вишневый сад», первое издание».

Как он его обыграл — виртуозно, тонко, благородно! Я первый раз увидел, как Любимов, принимая книгу, заплакал. Наш художник Боровский долго потом восхищался Эфросом: «Это ж надо такое придумать!»

Не понимаю, для чего сегодня Юрий Петрович переписывает свою биографию, рассказывая, как советские власти выслали его из страны. Может, хочет оказаться в одном ряду с Солженицыным и Брод­ским? На самом деле Любимов просто однажды не вернулся на родину, предпочел трудиться за рубежом. Так «Таганка» оказалась обезглавленной. Юрий Петрович надеялся, что после него останется пепелище. Из-за границы раздавались телефонные звонки: Любимов рекомендовал всем нам разбежаться.

А в это время у Эфроса произошел конфликт с актерами Театра на Малой Бронной, ему пришлось оставить работу.

И его ученик Анатолий Васильев, живущий сегодня во Франции, и жена Наталья Крымова уговорили Анатолия Васильевича принять предложение горкома партии — возглавить Театр на Таганке. Многие тогда верили, что театр переживает новое рождение, ведь одна звезда режиссуры сменяет другую.

Любимов сегодня любит повторять, что по возвращении застал «Таганку» в руинах. Это, мягко выражаясь, не­правда. Театр работал как отлаженный механизм. Эфрос был интеллигентен и умен, а еще как никто знал нашу породу: он понимал, что артистов можно купить лишь одним — интересной работой.

Когда Леня женился на Шацкой, наш сын жил с ними. Я с Денисом и внуками Алексеем и Никоном
Когда Леня женился на Шацкой, наш сын жил с ними. Я с Денисом и внуками Алексеем и Никоном
Фото: Андрей Эрштрем

И, что называется, засучил рукава. Анатолий Васильевич был неверо­ятный трудяга. Он разрешил восстановить «Мастера и Маргариту», «Дом на набережной», который считал лучшим любимовским спектаклем, вернул на сцену в новой редакции свой «Вишневый сад». Труппа ездила на гастроли, мы — единственный театр в мире, получивший на Белградском фести­вале «БИТЕФ» два Гран-при. Один «Таганка» получила за «Гамлета», другой — за «Вишневый сад». Эти уве­си­стые ­железяки, которые Кшиш­тоф Занусси остроумно называет «дурностоями», долго украшали кабинет Любимова.

Эфрос начал ставить «На дне», предложив Лене Филатову роль Васьки Пепла. Еще он решился на потрясающий экс­пе­ри­мент — объединил в одном спектакле Аллу Демидову, Зину Славину, Ольгу Яковлеву и Анастасию Вертинскую.

Как же Эфрос с ними работал! В «Прекрасном воскресенье для пикника» по Теннесси Уиль­ямсу одна играла лучше другой. Со мной он начал репе­тировать мольеровского «Мизантропа».

Анатолий Васильевич был еще более жестким человеком по отношению к артистам, чем Любимов. Но в отличие от Любимова никогда этого не показывал. Леонид Броневой рассказал, что они с Эфросом не здоровались, но репетировали в полном согласии. Броневой предрекал, что под руководством этого мастера «Таганка» станет лучшим театром в Европе. Тем не менее Филатов, Смехов и Шаповалов объявили о своем уходе в «Современник». Мне кажется, Эфрос сделал ошибку, публично заявив, что актеры испугались кропотливой психологической работы над ролями.

Этого ему не простили. Леня однажды в сердцах сказал нашей ­общей знакомой Галине Во­линой — редактору «Сельской молодежи»: «Эфрос бездарь, местечковый режиссер, он поссорил актеров Театра на Таганке и лишил работы мою жену. Един­ствен­ное, чего я ­хочу, чего жду, его смерти, его физической смерти».

Может, на самом деле Филатов так не думал, но слово не воробей... Я потом ходил к ребятам в «Современник» на спектакль по пьесе Миши Рощина. Сидел в антракте и плакал: на что они променяли «Таганку»?

Я колебался, но мои сомнения рассеяла старейший реквизитор театра Ирина Ивановна — бывшая балерина, интеллигентнейшая женщина, она относилась ко мне как к сыну, ухаживала, вечно поила какими-то компотиками, а я называл ее мамой.

Так вот она сказала: «Не уходите отсюда, здесь тени ваших товарищей. Верность Любимову заключается не в том, что вы перейдете в другой театр, а в том, что сохраните его репертуар».

Был момент, когда раздраженный сложившейся ситуацией, а еще тем, что у меня ничего не получалось в «Мизантропе», я явился в театр с утра пораньше и все же положил на стол директора заявление об уходе. Отправился восвояси и столкнулся с Эфросом в тамбуре служебного подъезда.

—Ты куда? — спросил он. — У нас же репетиция.

—Домой. Я написал заявление об уходе, — и стал что-то путано объяснять.

—Погоди, погоди, что за... — Анатолий Васильевич говорил что-то отвлеченное, а потом вдруг заявил: — Ты трус, ты не доверяешь ни Мольеру, ни мне, ни себе.

С Ириной Линдт и сыном Иваном
С Ириной Линдт и сыном Иваном
Фото: Persona Stars

Вот истинная причина твоего ухода, а не х...ня, которую ты мне сейчас здесь плетешь. Я, конечно, могу тебя отпустить, но мой совет: походи, погуляй. А потом возвращайся на репетицию. Ты такого еще не играл, обещаю — это будет твоя лучшая роль.

Через полчаса я уже стоял на сцене, все было забыто. Спектакль вышел, моя вторая жена Тамара Владимировна, вкусу которой я бесконечно доверяю, считает, что Мизантроп действительно моя лучшая роль. А партнерша Ольга Яковлева — актриса, славящаяся сложным характером, — призналась Инне Ульяновой: Золотухин — лучший в ее жизни партнер, даже по сравнению с Колей Волковым.

Времена менялись. Горбачевская Перестройка была в полном разгаре.

Николай Губенко стал министром культуры СССР. Однажды Михаил Сергеевич с Раисой Максимовной пришли на «Мизантропа». После спектакля Горбачев долго говорил с Эфросом. А мы обратились к нему с просьбой вернуть Любимова. Коллективное письмо подписали все актеры, кроме Ивана Бортника, тот сказал: «Не верю, что шеф вернется».

Послание наверх артисты-иезуиты предложили подписать и Эфросу. С этой бумагой послали к нему меня. Я пошел, но думал, что не подпишет.

—Конечно, давайте, — сразу же откликнулся он.

—Зачем вам это, Анатолий Васильевич?

—Но это же культурная акция, Любимов волен выбрать любую сцену.

Наивный, он полагал, что в этом здании могут ужиться два великих режиссера. Эфрос еще до того, как возглавил Театр на Таганке, перенес два инфаркта, в 1987 году его добил третий... Сердце Анатолия Васильевича было надорвано, он понимал, что актеры правы, прося за создателя «Таганки». Он завалил их работой, они были ему благодарны. Но... Все равно ждали своего учителя. И дождались. Первое, что сделали Любимов и Губенко, встав у руля, — сняли из репертуара все спектакли Эфроса.

О распаде Театра на Таганке в 1993 году, о конфликте Любимова с Губенко написано немало. Поскольку все происходило у меня на глазах, смею утверждать, что разногласия были отнюдь не творческими.

Когда Любимову вернули российское гражданство, он не спешил возвращаться на родину, поскольку должен был отрабатывать свои зарубежные контракты.

Мне довелось однажды присутствовать на его репетиции «Мастера и Маргариты» в Стокгольме. Постановка не складывалась, сцена была чужой. Актеры, с которыми Юрий Петрович общался через переводчика, откровенно над ним издевались, делая вид, что не понимают, чего он от них хочет. Мне было больно это видеть. Мы тогда приехали на гастроли, играли «Годунова».

«Ковент-Гарден» заключил с Юрием Петровичем четырехлетний контракт на по­становку всех опер «Кольца Нибелунгов», а потом досрочно его расторг. Мне рассказывали, как англичане зло шутили над режиссером, подменяя партитуру одного акта другим. А поскольку Любимов не сильно разбирался в нотной грамоте, несколько раз становился объектом насмешек.

По настоянию Юрия Петровича я возглавил в театре профком
По настоянию Юрия Петровича я возглавил в театре профком
Фото: ИТАР-ТАСС

Он потом стал приглашать на репетиции ком­позитора Эдисона Денисова, чтобы в очередной раз не лопухнуться перед оркестром и певцами.

До Театра на Таганке руки у Юрия Петровича не доходили, нами реально руководил Губенко, вел репетиции, мог и прикрикнуть, актеры его уважали и боялись. Николай Николаевич был настоящим лидером, я искренне считаю его великим артистом. Любимов не мог не замечать, что авторитет Губенко в труппе чрезвычайно высок, и ревновал, это было заметно, когда он отпускал реплики: «Ну что вы Губенко слушаетесь? Какой он режиссер, он теперь чиновник».

Вроде бы говорил это шутя, но я чувствовал: добром дело не кончится. Пока Николай оставался министром, Любимов терпел его присутствие.

Но когда девятнадцатого августа 1991 года случился путч, Советский Союз прекратил существование вместе с правительством, а Николай в одночасье лишился министер­ского портфеля, Юрий Петрович тут же велел направить ему письмо — известить о том, что «театр в его услугах больше не нуждается». Формулировка была очень обидной для Губенко.

В тот вечер мы играли «Владимира Высоцкого», и Николай Николаевич предупредил, что выйдет на сцену несмотря ни на что. Любимов пригрозил: «Если он появится в театре, вызову ОМОН».

Помню, как мы с Леней ­Филатовым умоляли Колю ос­таться дома. «Нет, — отвечал он. — Я штатный артист, Любимов не имеет права так со мной поступать».

Тогда мы побежали к Юрию Петровичу: «Пожалуйста, отмените распоряжение».

Но каждый стоял на своем. ОМОН не пустил Губенко в театр, спектакль отменили. Позорная страница нашей жизни, нельзя так поступать с актерами. Губенко потом давал интервью, война между ним и Любимовым развернулась нешуточная и продолжалась несколько лет, камнем преткновения стало здание театра. Мне почему-то больше верится Губенко, который утверждает, что буквально схватил за руку тогдашнего московского градоначальника Гавриила Попова, практически подписавшего решение о передаче нашего здания в собственность Любимову. Я сам слышал, как Попов объявил об этом по телевидению. Неправедное решение было отменено, буквально у нас за стенкой заработала новая труппа «Содружество актеров Таганки».

Юрий Петрович назначил своим заместителем Каталин
Юрий Петрович назначил своим заместителем Каталин
Фото: PhotoXpress

Раскол, к сожалению, по­сcорил и нас с Леней Филатовым. Коллеги избрали меня председателем совета трудового коллектива. И на очередном витке скандала я ­вывесил в театре на доске объявлений воззвание: «Всем! Всем! Всем! Не принимайте участия ни в каких предприятиях и голосованиях по расколу театра... Не покроем себя окончательным позором в глазах потомков. Представим на минуту, что дети скажут». Леня воспринял мое обращение близко к сердцу и расклеил в театре свой ответ, где перешел на личности: «Валерий Сергеевич, завидую вашей наглости, вашей отваге, вашей глупости наконец... Вы заканчиваете свое последнее литературное произведение патетическим криком: что дети скажут? Ох, пораньше бы вам задуматься на эту тему... Лично я знаю, что скажут о вас ваши дети. Во всяком случае один из них, которого я воспитываю. Но пересказывать не буду...»

Леня тогда уже женился на Шацкой, наш с Ниной сын Денис, естественно, жил с ­мамой.

Я не остался в долгу, написав Филатову: «Зачем вы впутываете моего сына в этот публичный блудословесный турнир?..

Бог наградил вас замечательным талантом, так репетируйте».

Когда Леня тяжело заболел, я ему позвонил. Но мы не помирились. С Ниной отношения были прерваны, вражда растянулась на двадцать лет. Однажды я сказал Денису (он стал священнослужителем):

—Ну сколько можно? Что нам делить?

—Пап, позвони ей.

—Но как, если она не хочет со мной разговаривать?

Тогда моя мудрая невестка Алла пообещала:

—Я что-нибудь придумаю.

Она связалась с Тамарой:

—Тамара Владимировна, Нина Сергеевна хочет, чтобы мы все вместе встретили Новый год.

—Я только «за», — ответила Тамара, — но надо спросить Золотухина.

После этого Алла позвонила Шацкой:

—Нина Сергеевна, Тамара Владимировна приглашает встречать Новый год.

—Я не имею ничего против, — ответила Шацкая, — но надо спросить Золотухина.

—Он согласен.

И мы уже два года все вместе — с моими женами, детьми и внуками — поднимаем бокалы шампанского под бой курантов.

Юрий Любимов
Юрий Любимов
Фото: ИТАР-ТАСС

Последний раз я предложил:

—Давайте уж и Ирку по­зовем.

—Нет, — отрезала Шацкая, — здесь только законные.

Но я не теряю надежды их уломать, уговорить, чтобы приняли в компанию и Иру Линдт с Ваней. Ведь Ваня часто бывает в гостях у Дениса, дружит со своими племянниками.

Но вернемся к моменту распада театра. Когда позже наши отношения с Любимовым испортились, он утверждал, что Золотухин не последовал за Губенко лишь потому, что туда перешел Леня Филатов, который увел у него жену.

Юрий Петрович свалил все в одну кучу, запамятовав: мы разошлись с Ниной задолго до раздела театра. Инициатором стал я, когда встретил Тамару. Любимов договорился даже до того, что это Шацкую он в свое время взял в театр, а уж потом ее мужа. Бог ему судья.

Я-то точно знаю, что остался с ним, потому что мне светил «Живаго». Мне была по фигу вся та бодяга! Да пропадите пропадом ваши дележи! Пока на «Таганке» шли разборки, я играл Павла Первого в Театре Российской армии. А потом с головой окунулся в репетиции инсценировки по роману Пастернака.

Рядом с Любимовым уже была нынешняя жена Каталин. Роман с женщиной-иност­ран­кой почти на три десятка лет моложе случился у Юрия Пет­ровича в Будапеште, Каталин работала его переводчицей. Дама была замужем. Но забеременела от Любимова. Юрий Петрович как человек благородный пообещал: «Женюсь, с ребенком не брошу».

Целиковская не перенесла измены, собрала ему чемоданы и выставила за дверь. Младший сын Юрия Петровича Петя родился в 1979-м — в один год с нашим с Тамарой Сережей. О Любимове гово­рили: «Это его лучший спектакль». Ему исполнилось тогда шестьдесят два года.

Что значит поздний ребенок для мужика, я понял лишь много лет спустя, когда моя третья, гражданская жена Ира Линдт родила нашего Ваньку.

Это дает такое сознание твоего мужского превосходства! Сильнейший в стае...

Помню, как в Вене мы с Любимовым вышли после репетиции «Живаго» на улицу, он увидел шикарный, с иголочки, шестисотый «мерседес», сказал: «У меня такой же. Потратил на него весь гонорар за последний спектакль, — и воодушевленно добавил: — Представляешь, посадил Катьку в машину, Петька сзади, сам за рулем, как «втопил» по серпантину через Альпы на скорости двести пятьдесят километров, и через несколько часов мы уже были в Италии».

Рассказывал он об этом потрясающе. Я воочию представил, как шеф выжимает из своего «мерса» все шестьсот лошадиных сил, а рядом молодая баба и мальчишка-красавец. Его мужской восторг был так заразителен!

Я его в тот момент обожал.

Пока Петя был маленьким, Каталин всецело занималась сыном. А потом стала все чаще появляться в театре. Всех неприятно удивляла ее неприветливость, поначалу она здоровалась лишь с Высоцким. На остальных смотрела свысока. Потом ситуация переменилась, она как-то подобрела, стала общаться с актерами, кому-то даже делала подарки. Нашему Ваньке привозила то штанишки, то дорогую куртку, за что мы с Ирой были ей чрезвычайно благодарны.

По настоянию Юрия Петровича я возглавил в театре профком. Он полагался на меня как на старейшину, когда подолгу отсутствовал, уезжая работать за рубеж. Очень скоро выяснилось: профком стал помехой главному режиссеру. Актеров на работу принимал Юрий Петрович, а когда хотел кого-то уволить, это противоречило нашему коллективному договору, профком неизменно вступался за работников.

Жаловаться на Любимова все шли ко мне, и многих я уговаривал проявить великодушие, претензии гасил на корню, не давал им ходу, пачками складывал заявления в инстанции от обиженных в ящик своего стола в гримерке. «Поймите, — объяснял обычно актерам, — в отличие от вас я его люблю, потому что проработал с ним много лет, у меня с ним общая судьба».

Что касается самого Юрия Петровича, то он всегда был упрямым, если упрется — не своротишь. С возрастом эта черта характера лишь усугубилась. На компромиссы он идти отказывался, как настоящий «генерал от культуры» считал, что существует два мнения: одно его, другое неправильное. А театральный организм по определению — это череда ежедневных компромиссов.

И еще Любимов потерял чувство времени, а времена кардинально изменились: пришел уродливый капитализм.

Валерий Золотухин
Валерий Золотухин
Фото: ИТАР-ТАСС

Служение храму искусства, театру — это прекрасно, но у актеров есть семьи, дети, им надо зарабатывать день­ги, чтобы обеспечить себя и своих близких, а на зарплату, которую они получают у нас, не прожить. Значит, надо идти навстречу, отпускать сниматься в фильмах и сериалах, играть в антрепризе, давать концерты, подстраивая под них наш график. Возможность ввести в спектакль второй состав у режиссера есть всегда.

По коллективному договору репетиционный период премьерного спектакля на сцене длится не более двенадцати дней, в течение которых театр не играет спектакли, сосредоточившись исключительно на новой постановке.

В последнее время Юрий Петрович растягивал репетиции на месяц-полтора и театр совсем не зарабатывал денег.

Почему подготовительный период постановок затягивался? Да потому что львиную долю времени на репетиции Любимов посвящал не работе, а проработке нарушивших дисциплину актеров. Кстати, гнев его, как правило, обрушивался на тех, кто в зале не присутствовал. Но остальные вынуждены были сидеть и слушать, какие они непрофессиональные, как он нас всех разгонит. Все это лично я знал наизусть: претензии к труппе, угрозы были теми же, что и тридцать лет назад.

Юрий Петрович не хочет видеть, что молодые актеры, работающие сегодня в Театре на Таганке и снимающиеся в сериалах, другие, потому что на улице другое время.

Я прихожу на съемку или репетицию, заранее выучив текст роли, а они, пряча в руке свои айфоны, читают реплики персонажей с экрана дисплея. Конечно же, это мелочь. Но есть и более серьезные различия между нами.

Девяностые перевернули общественное сознание. Слово «престиж» вышло на авансцену. Современные молодые люди совсем не обладают нашей жизнестойкостью, не умеют преодолевать препят­ствия на пути, переживать неудачи. Когда у них не получается добиться успеха, происходят трагедии. За последние годы они не раз потрясали «Таганку».

Двадцатипятилетний Ян Пузыревский, превосходно игравший одну из главных ролей в спектакле «Дом на набережной», покончил с собой, когда расстался с женой.

Он не мог обеспечивать семью, впутывался в какие-то аферы, влезал в долги. Ян тосковал по полуторагодовалому сыну, пришел однажды его навестить, взял на руки и... шагнул в окно с двенадцатого этажа. Актер разбился насмерть, малыш чудом остался жив, зацепившись одеждой за ветку дерева...

Не менее жуткая история произошла с нашим актером Владимиром Черняевым. Он был талантливым человеком, Юрий Петрович его очень любил и ценил. Но ­Володина болезнь — алкоголизм — оказалась неизлечимой. Любимов несколько раз увольнял его из театра за пьянку, потом брал обратно. В конце концов потеря работы стала для актера роковой. Черняев наполнил ванну горячей водой и вскрыл себе вены. От Любимова долго скрывали правду, говорили, что у Володи остановилось сердце.

Боже упаси искать ­виноватого. Это собственный характер и водка.

Долгие годы Юрий Петрович был един в двух лицах — худрука и директора. А пару лет назад назначил своим заместителем Каталин. Должность эта очень ответственная, чтобы ее потянуть, человеку необходимо хорошо разбираться в экономике и бухгалтерии. Отсутствие специальных навыков супруга Любимова сполна компенсировала глубокими познаниями в русском мате.

Не скрою, я начал читать публикацию Каталин в журнале «Коллекция каравана историй», но бросил на третьей странице. К чему мне тратить время на разглагольствования озлобленной на весь свет дамы? Хоть она задевает там и меня, отвечать ей не собираюсь.

Валерий Золотухин
Валерий Золотухин
Фото: PhotoXpress

Много чести. Как говаривал Зигмунд Фрейд: «Первый признак глупости — отсутствие стыда». Это точнее всего характеризует писанину Каталин.

Как только Каталин официально воцарилась в театре, на профком обрушился поток жалоб на ее грубое, непозволительное поведение. Я по­просил Любимова укоротить жену. Он ответил:

—Валерий, ты ж понимаешь, баба.

—Юрий Петрович, она ведь теперь еще и руководитель, так нельзя. Ну, вынесите ей хотя бы выговор.

На одном из собраний Каталин бросила коллективу в лицо: «Неблагодарные, твари отвратительные!»

Назревал бунт, меня опять послали к Любимову.

Он вывесил на доске объявлений порицание жене... за плохое знание русского языка и неточное употребление идиоматических выражений. Это было плевком в адрес коллектива, выглядело полным издевательством.

Как всякий подкаблучник, Юрий Петрович нуждался в сильной женщине рядом. На нее ведь, если что, можно свалить принятие непопулярных решений или жестких мер воздействия. Всегда потом можно оправдаться: «Я-то ничего. Это все она».

Хотя по справедливости именно руководитель отвечает в театре за все «битые горшки».

Наша актриса Лена Посоюзных стала свидетельницей того, как Каталин заявила: «Юра — ноль, здесь я хозяйка», что походило на правду.

Призвать жену к порядку Любимов даже не пытался. Каталин стала постоянно сидеть на репетициях, влезать, делать замечания актерам. Это уже переходило всякую грань. Дима Муляр очень удачно играл Чацкого в «Горе от ума». На репетиции Каталин стала учить его, как играть. «Не лезьте не в свое дело, — спокойно заметил Муляр, — у меня есть режиссер».

Каталин вышла из себя, разоралась. Муж, естественно, вынужден был встать на ее ­защиту. Дима ушел со сцены, Любимов назначил другого исполнителя.

Конфликт разгорался, выпуск премьеры задерживался. Это вопиюще, когда жена вмешивается в дела мужа, а тот роняет себя, безоговорочно принимая ее сторону. Муляр потом вернулся, спектакль выпустили, но осадок у всех остался.

Лишь раз я слышал, как ­Любимов огрызнулся на Каталин: «Иди занимайся своими уборщицами». В подавляющем большинстве случаев супруги действовали заодно.

Несколько лет Любимов не занимал в спектаклях Ирину Линдт, так блистательно игравшую в «Марате и маркизе де Саде». Конфликт между ними возник на репетиции «Фауста». Любимов делал ей замечания в грубой форме. Ира позвонила мне:

—Дэди, я так не могу.

Я сказал:

—Бэби, уходи. Надо будет — позовут.

Роль Маргариты передали другой актрисе. А Ирку хоть и не попросили из театра, но ролей не давали.

Матерщиной общение Каталин с людьми не ограничивалось. Выезжавшие на гастроли актеры рассказали мне, как в Греции в аэропорту она набросилась с кулаками на Тимура Савина, ударила по лицу. Да, актер был сильно выпивши, но так ли уж необходимо было прибегать к такому методу воздействия на молодого человека в неадекватном состоянии? Может, стоило долететь до Москвы и там уж его воспитывать? Тимур не остался в долгу, дал пощечину самой Каталин. Все это про­исходило в присутствии Любимова, которому ничего не оставалось, как броситься на защиту жены и ­ввязаться в драку. Тимур вспоминал, как они покатились по полу. Савина из театра уволили, потом хотели вернуть, актер-то хороший.

В театре повисла тюремная атмосфера, актеры ощущали себя бесправными заключенными, которых никто не уважает.

Кто-то уходил, кто-то пережидал. Знаю одно: время тратилось не на творчество. Про один из последних спектаклей Любимова театральный критик Марина Токарева написала: «В недавней премьере «Маска и Душа», сценической композиции по Чехову, только имя на афише позволяет узнать Юрия Любимова».

Накрученный женой, Юрий Петрович стал носиться с ­идеей создания Театрального центра Юрия Любимова. Сначала требовал у правительства построить новое здание, где бы он и его правопреемники получили долю недвижимо­сти во владение. Как я понимаю, договориться с властями об имуществе для своей семьи Любимову не удалось. Тогда он стал требовать отдать под это предприятие Театр на Таганке. Суть пожеланий худ­рука сводилась к следующему: освободите мне помещение от этих артистов.

—Вы хотите набрать новую труппу, создать другой театр?

— спрашивали его в высоких кабинетах.

—Это моя и моей семьи финансовая тайна.

С одной стороны, я понимаю Юрия Петровича. Он не молод, тридцатого сентября мэтру исполнилось девяносто четыре года. Дай Бог ему здоровья и долгих лет жизни. Своего сына Петю — выпускника Кембриджа — Любимов пытался приобщить к работе в театре, он приезжал в Москву, я устраивал его в автошколу, чтоб получил здесь права. Советовал оформить российское гражданство, но Петя ­ответил: «Слишком сложная процедура, придется собирать много бумаг». Да и дело отца его никак не заинтересовало.

Театр на Таганке
Театр на Таганке
Фото: ИТАР-ТАСС

Петя здесь немного потолкался и уехал.

А недавно состоялись прис­нопамятные гастроли в Чехии. Что там произошло? Простая история: чехи проговорились, что для артистов они специально выбили гонорар. Узнав об этом, Феликс Антипов, интеллигентнейший человек, многие годы остававшийся любимым актером Юрия Петровича, подошел к нему и один на один спросил: «Мы слышали, нам положен гонорар. Как бы его получить здесь?» Ну раз уж произошла утечка информации, поделитесь с актерами. Каталин лукавит, утве­рж­дая, что они с Любимовым планировали потратить те средства на новые кресла в зале театра. С деньгами ни­кто расставаться не собирался. Когда труппа это поняла, разгорелся конфликт.

«Отдай деньги этому быдлу!» — публично орал Любимов. И Каталин швырнула актерам конверт с наличкой.

Когда участники скандала ввели меня в курс дела, я вспомнил фразу Лени Филатова из своих дневников: «Почему мы должны зарабатывать деньги для семьи Любимова?»

Справедливый вопрос.

Когда Юрий Петрович снова подал заявление об уходе и столичный департамент куль­туры принял его отставку, назначив меня директором, я стал разбираться в нашей бухгалтерии. В сентябре театр должен был отправиться на гастроли в Грецию. Кто заключает договор с принимающей стороной? Обычно юрисконсульт или бухгалтер. Значит, у них должны храниться все документы. Но бухгалтер уверяет меня, что у нее ни одной бумаги нет, и уходит в отпуск. В отсутствие сотрудницы мы приняли решение вскрыть ее компьютер и обнаружили следующее: театр оплачивает расходы по проезду и проживанию актеров, а гонорар за спектакли получает третья сторона.

Как вы думаете — кто? Частная фирма под названием «Фонд Любимова». Деньги немалые — по восемь тысяч евро за спектакль, а «Антигону» собирались сыграть в Греции пять раз. Так что вполне хватило бы и на новую мебель, и на ремонт театра, о чем так пеклась Каталин.

Обнаружились и другие «странности». Впрочем, для меня странности, а для кого-то, может, обычное дело. Читаю договор на постановку: пьеса Мольера — инсценировка Любимова. Нормальный человек не поймет, в чем тут дело. А это означает, что в связи с этим Юрий Петрович получает минимум пять процентов от сборов с каждого спектакля. Опричь отдельного вознаграждения за постановку.

Проинформировал о своем решении не отправлять «Таганку» на гастроли в Грецию столичный департамент культуры. Рассказал и о том, что договор противоречит российскому законодательству. Мне со смехом ответили: «Ну почему ж не дать старику заработать?» Да пожалуйста, кто против? Только тогда не надо обвинять артистов, что они корыстные твари.

В свое время, вручая текст роли Ивана Васильевича из «Театрального романа», Любимов написал мне на листках: «Кузькин, не перехитри самого себя». У меня впечатление, что последним своим поступком он сделал именно то, от чего меня предостерегал. Перехитрил себя — не ожидал, подавая в отставку, что ее примут.

Георгий Товстоногов утверждал: театр — это организация одного призыва, одного поколения. А Станиславский полагал, что каждые пять лет актерам и режиссерам надо переучиваться.

За последние двадцать с лишним лет ни один режиссер, кроме Любимова, не переступал порога культурного заведения под названием Театр драмы и комедии на Таганке. Поэтому сегодня мы имеем то, что имеем. Удастся ли вернуть в наши стены зрителей — увидим. Ведь никто не знает точно, на что теперь способна труппа — годами она не играла, а била степ и пела в хоре. Уверен лишь в одном: тот великий театр времен застоя умер вместе со своим временем. Сегодняшнему времени денежного безумия такой театр не нужен, не ко двору. А жаль. Но времена не выбирают.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram
Китайский гороскоп с 19 марта по 4 апреля
«В китайской метафизике вторая часть марта 2024 года является очень противоречивым периодом, который «просит» нас быть тише, но «заставляет» быть громче. На самом деле это время большой проверочной работы над собой. Все обстоятельства заставляют нас проявлять грубую силу, а их большой замысел в том, чтобы открыть свое сердце и дать себе стать собой, при этом быть сильным, быть услышанным, быть заметным в легкости и простоте», — говорит практикующий астролог Ба-Цзы, создатель школы китайской астрологии, мастер фэншуй и тетапрактик Наталия Гурьянова.




Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог