«Мало кто знает, что у Гурченко был гражданский муж, актер Андрей Вертоградов. На моих глазах случилась ссора, из-за которой они расстались. Захожу в театр, а Люся стоит в фойе, сразу видно — всерьез расстроенная. «Что случилось?» — «Андрей не ночевал дома. Утром пришел с похмелья, весь в помаде, да еще и расцарапанный. Сказал, что репетировал всю ночь и это режиссер его так расцарапал», — вспоминает друг и администратор актрисы.
Моя близкая дружба с Людмилой Гурченко сложилась в 60-х годах, когда она вернулась в Театр киноактера (первый раз Гурченко работала в Театре киноактера сразу после учебы во ВГИКе, после чего ушла в «Современник». — Прим. автора), а я работал там администратором, — рассказывает Эдуард Машкович. — Как же я обрадовался, когда узнал, что в труппу снова поступила Люся! Такое громкое имя театру было нужно. Сама она, правда, восторга от этого не испытывала… Честно говоря, Театр киноактера в те годы считался чем-то вроде пристанища для «потухших» звезд. Когда-то их прославило кино, но время прошло, слава погасла, а выживать-то как-то надо…
Вот и Люся давно уже была в простое. После триумфа «Карнавальной ночи» прошло десять лет. И больше ничего стоящего у нее в кино так и не появилось. Роль Леночки Крыловой сыграла с Люсей злую шутку. Сначала ее буквально носили на руках, и Гурченко вообразила себе, что уже добилась успеха, стала большой актрисой. Из-за этого она была строга к предлагаемым ей ролям в кино, от многого отказывалась. А с тем, на что она соглашалась, Люсе катастрофически не везло. Провальным оказался вышедший на волне прежнего успеха фильм «Девушка с гитарой». Никто и не вспомнит сейчас комедию «Укротители велосипедов»… В результате режиссеры стали кривиться, когда слышали фамилию Гурченко…
Вскоре Люся призналась мне, что поступила в Театр киноактера «с отчаяния» и ей очень нужны деньги. Я предложил ей работать в объединении «Товарищ кино», а сам стал ее администратором. С нашими концертами мы исколесили десятки городков и деревень. А поскольку Люся не любила дружить с женщинами, даже с коллегами-актрисами не всегда ладила, она подружилась со мной, называла меня «свой парень». Люся выходила на сцену в платье рюмочкой и пела песенку «Про пять минут». В провинции ее только по этой песне и узнавали. У нас в команде все так действовали.
Постаревший Рыбников в каждом городе исполнял свои незабвенные «Не кочегары мы, не плотники» из кинофильма «Высота». К сожалению, у него была плохая память, так что свою небольшую речь, обращенную к зрителям, он всякий раз произносил по бумажке. Помню, в этой шпаргалке кроме всего прочего содержалась такая фраза: «Песня «Не кочегары мы, не плотники» вживую исполняется впервые!» Не стеснялась «чесать» по деревням с «Товарищ кино» и Нонна Мордюкова. Правда, петь она совсем не могла, просто не попадала в ноты. Я ее, тем не менее, убеждал, что делать это необходимо, в деревнях лекции народу не нужны. Люся взялась заниматься с Нонной, и какого-то успеха они добились, Мордюкова запела. Но на наших посиделках сама же Гурченко подкалывала Нонну, очень смешно пародируя ее фальшивое пение…
Одним из артистов, участвовавших в программе «Товарищ кино», был Андрей Вертоградов — узнаваемое лицо из кинофильма «Судьба резидента» (Андрей сыграл там ученого). Симпатичный молодой человек с массой талантов, он великолепно играл на рояле, гитаре, пел на иностранных языках. При этом был огромным мужчиной, как орангутанг. Я над ним посмеивался: «Тебя с твоими лапищами надо в зоопарке показывать!» И вот у них с миниатюрной Люсей на гастролях завязался роман, переросший в гражданский брак… Вернувшись в Москву, они поселились в Люсиной двухкомнатной квартирке на Садовой-Кудринской, которую Гурченко незадолго до этого получила. Нередко после спектакля в Театре киноактера мы вечером собирались у нее, прихватив с собой бутылочку вина. Вот только, как правило, разговоры у нас были невеселые. Тогда Люся находилась в постоянной депрессии. Говорила: «Я больше не могу! Годы идут, а я все еще девочка из «Карнавальной ночи», певичка, актрисулька...
Никто, никто не видит во мне драматическую актрису! Предлагают одну дрянь!» К сожалению, в этой ситуации ее новый спутник, Андрей, ничем не мог ей помочь. Он сам перестал сниматься в кино, был мало востребован и, в отличие от Люси, свои переживания решал просто — топил в вине. А как выпьет — тут же вокруг него образовывалось женское общество. На первых порах Гурченко ему многое прощала, но он не знал ее характера… Один раз я захожу в театр, а Люся стоит в фойе, сразу видно — всерьез расстроенная. Я ее спрашиваю: «Что случилось?» — «Андрей не ночевал дома. Утром пришел с похмелья, весь в помаде, да еще и расцарапанный. Сказал, что репетировал всю ночь и это режиссер его так расцарапал».
Я видел, что ей бы хотелось, чтоб я по-мужски поговорил с Андреем и выяснил правду. Пришлось идти к нему. Но Андрей и мне стал рассказывать ту же байку про ночную репетицию. Я смеялся: «Андрей, ну зачем ты врешь? Лучше скажи честно, что выпил лишнего, вот и попал в историю...» Он так и не признался. Люся его в тот же вечер выгнала. Он ее глубоко оскорбил своим враньем. Гурченко вообще с трудом прощала мужчин. Сделает ее любимый человек что-то такое, что не вписывается в ее представления о допустимом, и обида перечеркивала все хорошее, что было до этого. Недаром все мужья Гурченко после расставания в ее устах из «талантливых людей» превращались в «бездарных»...
Ну а через пару месяцев, на гастролях в провинции, случился новый поворот в жизни Люси. Я с частью команды приехал пораньше, чтобы все организовать. И тут приходит телеграмма от нее: «Встречайте вечером в аэропорту». «А давай я ее встречу», — предложил гастролировавший с нами пианист Костя Купервейс. «Ну спасибо, выручил!» Поехал он в аэропорт, а когда вернулся вместе с Люсей, я понял, что между ними что-то важное произошло. Они вели себя как близкие друг другу люди. После этого Костя постоянно аккомпанировал Люсе на концертах. Купервейс играл на рояле как бог! И женские сердца этим не раз покорял. Знакомясь с какой-нибудь красавицей, говорил друзьям: «Мне бы ее только до рояля довести!» И вот получается, что Костя сразил Люсю даже не когда был за роялем, а встречая ее в аэропорту.
Думаю, свою роль тут сыграло то, что у Люси незадолго до этого умер отец. Ведь у нее с отцом была потрясающая связь. Люся для него всегда была маленькой девочкой. Марк Гаврилович не раз бывал на ее выступлениях. Мы все сразу слышали, если он в зале: в нужных местах Люсин отец довольно громко хлопал, а то и в полный голос произносил нечто типа: «Гениально!», «Ну надо же, как играют!» — и таким образом постепенно заводил зал… Когда Марка Гавриловича не стало, Люся была очень подавлена. И вот в Косте она нашла какие-то черты своего отца — надежность, верность... Хоть Костя ей не только в отцы не годился, но был намного ее моложе.
На следующие гастроли — в Куйбышев — Костя и Люся отправились уже как муж и жена. И я поселил их в один номер. И тут ни с того ни с сего появляется Андрей Вертоградов. Трезвый, в костюме. Подходит ко мне и сообщает: «Я ради Люси пить бросил! Больше ни-ни!» Я ему так ничего и не успел объяснить, а он уж к ней в номер заходит. А Люся там — с Костей! Не знаю, что уж у них там приключилось. Я только услышал женский визг. Потом выбегает Люся, прячется за меня: «Он меня убьет!» За ней — огромный Андрей, который ее сейчас, кажется, как комара раздавит. Я — к нему: «Успокойся! Все равно ведь ничего уже не сделаешь!» Тогда он начал канючить: «Прости меня, Люся, я больше не буду!» Но и это не помогло. Гурченко бесполезно было уговаривать, если она приняла решение. Так Андрей и уехал, ругая ее на чем свет стоит. А Люся успокоилась рядом с Купервейсом. Даже как-то сказала мне: «Я знаю, это папа мне послал такого хорошего человека!»
Наша с Люсей дружба развивалась, кроме прочего, на почве совместных походов по барахолкам. В то время как другие наши актеры, приехав куда-нибудь в крупный город, бегали по спецраспределителям за дефицитом, мы с Гурченко предпочитали антикварные магазины и блошиные рыночки. Особенно в Ленинграде. Как окажемся там на гастролях — целый день ходим! Один раз ей попалась в комиссионке старая чашка. Вся битая, склеенная, но очень старая. Из нее, как нам сказали, чуть ли не сам Петр I пил! Помню, Люся за эту чашку отдала сто рублей. Четверть месячного заработка!.. Весь ее дом, при простоте обстановки, был уставлен всякими чашечками, статуэтками, резными канделябрами. Так что, несмотря на бедное детство и харьковский говор, вкус у Гурченко был. Вот только сильно увлечься хозяйством, обустройством дома Люся не могла. Как не могла полностью погрузиться в материнские заботы.
В те годы ее дочка Мария уже была подростком. Помню, у девочки были какие-то проблемы с учебой. И вот как-то раз Люся мне говорит: «Эдик, надо сделать концерт в школе!» — «В какой школе?» — «В Машкиной! Понимаешь, ее оставляют на второй год опять. Экзамены она не сдаст». И вот представьте, в простой московской школе, в актовом зале, мы устраиваем выступление лучших артистов страны. Поем, танцуем, всячески проявляем уважение к учителям. Конечно, после этого Маша на экзаменах получила положительные оценки… Да, к сожалению, Люся слишком мало занималась дочерью. Та росла то с бабушкой и дедушкой, то с няней... Свою мать Маша иногда не видела по нескольку дней, потому что она уходила из дома рано утром, а возвращалась поздно ночью. Сыграло свою роль и то, что раннее детство Маши пришлось на период, когда Люся пыталась пробиться в театре «Современник», куда она поступила в 1964 году. Я в тот период как раз работал администратором у Олега Ефремова и был свидетелем этих попыток Гурченко покорить самый успешный театр страны. Она очень удачно показала отрывок из «Ромео и Джульетты», понравилась труппе. Там все вопросы решались голосованием, так вот Люсю приняли единогласно. Только один человек спросил: «А что именно она будет у нас играть?» Эту реплику не услышали, но сама Люся потом ее долго вспоминала. Играть-то действительно оказалось нечего...
То, что Гурченко была звездой фильма «Карнавальная ночь», для «современниковцев», которые ненавидели, как бы сейчас сказали, попсу, было скорее минус, чем плюс. И уж точно это не давало ей никаких преимуществ при распределении ролей. В коллектив «Современника» вообще не так-то просто было вписаться. Там работали ребята в хорошем смысле наглые, горластые, порой циничные, с особым юмором. Беда в том, что в «Современнике» ее просто не воспринимали всерьез. Нелегко Люсе было и с Олегом Ефремовым. На работе он вовсе не был вежлив с дамами. Галина Волчек, Лилия Толмачева, Нина Дорошина, Людмила Крылова к этому давно привыкли. Они обожали Ефремова и все прощали своему «фюреру», как иногда любовно дразнили босса.
Помню, каким добродушным бывал Ефремов, если встретишь его в располагавшемся недалеко от театра ресторане «Пекин» — там на седьмом этаже был замечательный буфет. Это место — знаковое для шестидесятников, в буфете по вечерам собирались актеры нескольких театров, расположенных на площади Маяковского. Олег Николаевич тоже обожал «Пекин». Свои приходы сюда он предчувствовал заранее, говорил: «Приближаются женские дни». В буфете Ефремов добрел, со всеми обнимался, восклицал: «Ты гениальный артист!» — всех хвалил, всех любил. Не то что в театре. «Актеры — бездари! Режиссеры — г…! Что у нас за театр вообще?!» Чтобы выслушать его ругань, а потом отряхнуться и пойти дальше — для этого Ефремова надо было боготворить. Гурченко же, с ее независимым характером, не понимала, ради чего надо все это терпеть. Тем более что работы режиссер толком не давал...
Только однажды Гурченко досталась в «Современнике» главная роль — благодаря Игорю Кваше, которому Люся нравилась (у них на какое-то время даже закрутился роман). И вот когда Кваша сам пробовал себя в режиссуре — ставил «Сирано де Бержерака», он отдал главную женскую роль — Роксаны — Люсе. Не знаю уж, как случилось, что в итоге ее перевели во второй состав. Подозреваю, что это было сделано по требованию Ефремова. Ведь кто бы ни выступал в качестве режиссера, все в театре решал именно он. Помню, как сдавали Олегу Николаевичу спектакль — режиссерами были Волчек, Даль и Сергачев. Сыграли блистательно, все в восторге. Долго высказывались после показа. А Ефремов молчит. Наконец его спрашивают: «Олег Николаевич, а вы-то скажете что-нибудь?» — «Конечно, я скажу: репетиция завтра в 10 часов». И все. Наутро он весь спектакль переделал по-своему. Видимо, и с Люсей получилось так же. Потому что, несмотря на старания Кваши, перед зрителями она появилась, кажется, только раз...
Миша Козаков, с которым мы очень близко дружили, рассказывал, что на репетициях Гурченко пришлось туго. Ее героиня, Роксана, — женщина высшего света, знаток поэзии. В Люсе же было слишком заметно простонародное происхождение… На тот момент она даже не до конца избавилась от харьковского говора, который нет-нет да и прорывался в ее речи. И Ефремов, бывало, кричал на нее: «Люся! Да прекрати ты «гэкать»! Когда же ты научишься говорить по-русски?» Она очень старалась, но поделать ничего с собой не могла. Бывало, репетирует-репетирует сцену и вдруг прервется: «Тьфу! Да что ж такое! Никак не могу произнести это слово правильно!»
В итоге, лишившись надежды на главную роль, Гурченко была окончательно вытеснена в массовку. В программке ее роль обычно обозначалась: «Девушка». Она этих «девушек» переиграла больше десяти. При этом правила «Современника» предписывали ей по многу часов находиться в театре. Там ведь принято было дискутировать по всякому поводу, и споры порой продолжались до глубокой ночи. Если ты в труппе — изволь участвовать. То же и с репетициями: занят ты в сцене, которую сейчас отрабатывают, или не занят — будь добр, присутствуй! И Гурченко часами сидела в зале на репетициях и ждала, пока наступит момент, когда ей нужно будет сказать свои две малозначительные реплики. И вот однажды утром она не выдержала. Шла на репетицию и вдруг свернула в кабинет Ефремова. Присела за стол и написала заявление об уходе.
Олег Николаевич спокойно, без уговоров заявление подписал. И сказал при этом: «Если я выгоняю человека из театра — это значит, я могу потом его взять обратно. Если человек сам уходит, я никогда его назад не приму». В этом отношении он был бескомпромиссен, потому что считал уход из театра предательством. А Люся все же взяла свое: сыграла в кино потрясающие роли. Зрители всегда будут помнить ее Раису Захаровну в «Любовь и голуби», официантку Веру в «Вокзале для двоих», Риту из «Любимой женщины механика Гаврилова» и еще десятки не таких больших, но таких ярких образов, которые Люся создавала благодаря своему таланту, благодаря своему детскому желанию «быть артисткой»...
