«С одной стороны, понимаю, что фильм «Ночной дозор» получился замечательный, но с другой — жутко осознавать, что сошлась с нечистой силой, приняла участие в колдовстве, пусть и в кино, — говорит Римма Маркова. — Надеюсь, Бог простит, он же знает: я не ведала, что творила… Между прочим, мой страх перед ролями, связанными с нечистью, возник не на пустом месте…»
— Римма Васильевна, многие артисты верят в приметы.
Боятся уронить сценарий, опасаются на съемках в гроб ложиться или нечистую силу играть — чтобы беду не накликать. А вы отважились на роль ведьмы в фильме «Ночной дозор»...
— Если бы знала, что в «Дозоре» предстоит играть ведьму, намеревающуюся погубить ребенка в утробе матери, ни за что на такое не согласилась бы. Но так вышло, что мне прислали не полный сценарий, а только страницы с текстом роли — очень уж спешили снять нашу с Константином Хабенским сцену. Прочитав бубнеж своей героини: «Не волновайся, в ладоши хлопну, и жена к тебе вернется!» — я решила, что речь идет об обыкновенной мошеннице, забивающей людям головы всякой ерундой.
Так что снималась с легким сердцем, довольная своей удачей: в моем возрасте ведь артисты ролями не избалованы. Но когда фильм вышел на экраны и я увидела результат, просто похолодела от ужаса. После монтажа и наложенных спецэффектов я оказалась зловещей колдуньей, а моя «дочка Машенька» — злобным паучищем… С одной стороны, фильм получился замечательный, но с другой — жутко осознавать, что сошлась с нечистой силой, пусть и в кино. Надеюсь, Бог простит, он же знает: я не ведала, что творила… Между прочим, мой страх перед ролями, связанными с нечистью, возник не на пустом месте. А как мне не верить в это, если мой родной брат, народный артист СССР Леонид Марков — знаменитый, красивый, всеми любимый, умер вскоре после того, как сыграл в фильме «Отель «Эдем» роль Сатаны?! Причем скончался Леня внезапно — за несколько недель буквально сгорел как свечка.
От рака. А ведь ему было всего 63 года. С тех пор прошло почти 20 лет, но и по сей день я страшно горюю по нему и скучаю. Мы были очень близки. Все детство и юность провели вместе, много лет делили комнатку в общежитии. Помню, когда моя дочка была маленькая, я, уезжая с выступлениями по стране, оставляла ее с родителями, а когда звонила домой — первым делом спрашивала: «Как дела у Лени?» Понимаете, прежде всего интересовалась не маленькой дочуркой — братом, настолько въелась в меня привычка его опекать. Он же младший был, любименький…
— Так ведь Леонид Васильевич был моложе вас всего на два года. Чем же была вызвана необходимость о нем заботиться?
— А иначе было просто невозможно. Вы когда-нибудь видели мужчину, который падал бы в обморок от любви?!
А Леня однажды так влюбился в однокурсницу, что стоило к ней приблизиться другому мужчине, как он — высокий, мужественный красавец — мешком оседал на пол без чувств. Таким был эмоциональным. Все принимал близко к сердцу. Может, поэтому и выпивать стал. Впрочем, не знаю, надо ли искать оправдания этой пагубной привычке? Злилась я на него за это страшно, ругалась, уговаривала бросить — ничего не помогало. Любил «погудеть» в ресторане ВТО. В те моменты его вообще никто не мог утихомирить. На пике куража, когда дело доходило почти до скандала, одна из официанток подходила к Лене и говорила: «Мы сейчас позвоним вашей сестре и попросим, чтобы она приехала за вами». В ту же секунду брат исчезал. Потому что никого в мире он не слушался так, как меня. Все его женщины, а их у него было немало, непременно пытались со мной подружиться.
С одной только целью — чтобы через меня влиять на Леонида. Последней его жене, Елене Владимировне, я не раз говорила: «Зачем терпишь? Брось его к чертовой матери!» Нет, не бросила, 17 лет с ним прожила! И это несмотря на то, что Леня еще и очень любил женщин. Да и они от него прямо обмирали. На встречах со зрителями мне всегда задавали один и тот же вопрос: «Леонид Марков — ваш муж или просто однофамилец?» Я отвечала: «Родной брат» — и слышала, как по залу проносился облегченный бабий стон: «А-ах!» Честно скажу, своей любвеобильностью и пристрастием к женскому полу Леня пошел в нашего папу. Помню, подруга была в гостях, я только отвернулась — а отец уже ее по коленочке поглаживает. Я: «Папа, ты что, с ума сошел?!» А он смеется. И ведь ему в то время уже 75 лет стукнуло.
Вот все время удивляюсь: брат во всем был очень похож на отца, а между тем отношения между ними всегда не ладились.
Дело в том, что, когда мы с Леней были маленькие, папа в воспитательных целях наказывал нас за малейшие провинности. Когда колошматил меня, я воспринимала это философски, только орала погромче, чтобы весь квартал сбежался. Тогда он меня отпускал. А Леня, напротив, относился к отцовским методам воспитания очень болезненно. Один такой случай особенно запомнился. 1931 год, мне шесть лет. Наша семья живет в Саратове. Все Поволжье охвачено страшным голодом. Еды совсем никакой нет, люди умирают тысячами. У Лени на голове образовалась жуткая корка, вся кожа превратилась в сплошную зудящую болячку.
Меня пришлось обрить наголо, потому что волосы клоками вылезали. Мы по-настоящему начали опухать от голода. Мама варила жмых, траву, кору с деревьев. Но однажды она раздобыла немножко костей. Суп сварить нельзя, класть-то туда нечего, но хоть бульон бы получился — некоторое время как-то продержаться. Вот только в комнатушке, где мы жили, не было ни печки, ни электричества. Папа на проволочках подвесил над столом, над керосиновой лампой, кастрюлю. Разумеется, готовилось варево на таком «очаге» еле-еле. Родители ушли на работу, строго-настрого запретив нам с Леней подходить к столу. Но как устоять перед таким искушением? Вот Леня и не выдержал, забрался на стол, залез в кастрюлю ложечкой, чтобы хоть чуть-чуть полакомиться... И тут с ложечки жидкость на лампу — кап! И стекло лопнуло! Всю комнату застлало черным дымом. Как мы не угорели, до сих пор не понимаю, наверное, Господь спас.
Забившись в угол, мы с ужасом ждали возвращения родителей. Едва переступив порог, отец грозно спросил: «Кто это натворил?!» Я взглянула на брата, вижу, такой он слабенький, жалкий и так трясется от страха, что тут же решила взять вину на себя. Ремня получила, конечно, хорошего. Но особенно не переживала, с меня все как с гуся вода. Я вообще росла боевая, ничего не боялась. А вот Леня на всю жизнь затаил на отца обиду, так и не смог его простить... Выжили мы в тот страшный год только благодаря маминой сестре, тете Гане. Совсем отчаявшись, мама написала ей: «Помираем, дети гибнут, помоги!» Леня тогда уже совсем слег от голода, не мог вставать. А у тети Гани муж работал пекарем в санатории. И они сжалились, позвали нас к себе, хотя у самих четверо малышей было. Не могу забыть, как мы впервые увидели белый хлеб...
Чего уж теперь скрывать, хлеб этот, благодаря которому мы выжили, дядя Даня воровал на работе. А ведь тогда за такие дела расстреливали...
— Когда слышишь подобные истории, поневоле начинаешь верить в Судьбу.
— И правильно. Иногда Судьба даже подает нам знаки. Родители наши служили в театре: мама — гримером-парикмахером, папа — актером. Я с шести лет участвовала в спектаклях, если по пьесе нужен был на сцене ребенок… В то время провинциальные актеры больше трех лет на одном месте не задерживались, после саратовского театра родители работали в Иванове, Кинишме, Ашхабаде. Потом переехали в Якутск. Художественный руководитель и режиссер театра поставил пьесу «Дети улицы», о беспризорниках. И так верил в наши с братом способности, что поручил нам главные роли.
Но что интересно: я — рыжая, конопатая и рослая — играла мальчика, а Леня — маленький, светловолосый и голубоглазый — девочку. Это был наш с ним первый триумф. Когда на сцене Леня умирал, я так отчаянно кричала: «Валька, только не умирай!» — что люди в зале рыдали и падали в обморок. На одном из премьерных спектаклей режиссер подхватил нас на руки и срывающимся от волнения голосом сказал зрителям: «Запомните их! Перед вами будущие народные артисты Советского Союза!» Этот момент врезался в память на всю жизнь. Сейчас понятно — то был знак Судьбы. Полвека спустя брат действительно стал народным артистом Советского Союза. А позже и мне присвоили звание. Только к тому времени Советский Союз уже распался, так что я стала народной артисткой России… Но кто из нас мог предположить такое в далеком 34-м году?
Леня тогда, поскольку прекрасно рисовал, хотел учиться на художника. Я собиралась, окончив школу, поступить в театральную студию. Но началась Великая Отечественная война. В тот период мы жили уже в Вологде. И опять голодали. Помню, как папа старался растянуть скудный рацион, чтобы всем нам хватило. Делил кусочек хлеба, который полагался по продуктовым карточкам, на три части — завтрак, обед, ужин и следил, чтобы сразу все не съедали. Летом мы с Леней работали в колхозе. Тогда вся страна трудилась для фронта. Мужчины воевали, а женщины, старики, дети — все работали для нашей победы. Я вместе с мамой таскала из реки Вологды крюками затонувший при сплаве лес. Часами стоя в холодной воде, изо всех сил тянули огромные, неподъемные бревна. Надрывались так, что кишки вылезали. Потом еще долго меня мучили жуткие боли…
К середине войны мы с Леней окончили по девять классов в школе и поступили в театральную студию при вологодском театре. Многие артисты-мужчины ушли на фронт, и Леня, еще студент, стал регулярно выходить на сцену и в свои 15—16 лет исполнял главные мужские роли.
Когда кончилась наконец эта страшная война, судьба преподнесла нам с братом неожиданный подарок. В 47-м году это было, летом мы вместе с отцом поехали в Москву на актерскую «биржу», где ему удалось завербоваться на работу в Махачкалу. А мы с Леней тем временем навестили руководительницу вологодской театральной студии Лию Давыдовну Ротбаум, которая как раз переехала в столицу. Будучи ученицей художественного руководителя Театра Ленинского комсомола Ивана Николаевича Берсенева, она устроила нам прослушивание в студию при этом театре.
И неожиданно нас обоих приняли! Правда, учеба начиналась с января, пришлось уехать в Махачкалу и полгода нервничать в ожидании вызова. Но вот пришла телеграмма, и мы с братом отправились в столицу!
Полстраны лежало в руинах, повсюду карточная система, люди жили впроголодь. Но в Москве жизнь уже кипела, москвичи и одеты были получше, и держались деловито, уверенно — не чета нам, робким, оборванным провинциалам. Поэтому и смотрели на нас свысока. А родители ведь ничегошеньки не могли нам с собой дать — ни вещей, ни денег. Мама только откладывала крупу по чуть-чуть. Зашивала ее в полотняные мешочки, чтобы не съесть раньше времени, дождаться нашего приезда на каникулы и покормить нас… Это забыть невозможно…
Когда мы с Леней приехали в Москву, несколько дней обретались на вокзале.
Узнав об этом, Иван Николаевич пристроил нас пожить в театре под лестницей. Мы ощутили себя буквально в раю! Чисто, красиво, милиция не гоняет, вместо грязного, вонючего привокзального сортира — теплый туалет. По утрам, умывшись, мы садились на диванчике в фойе, и когда проходили артисты театра, вставали и здоровались. Они звали нас «фаворитами Берсенева» и относились к нам с невероятной добротой. Валентина Васильевна Серова как-то принесла сумку с картошкой — царский подарок! А Татьяна Кирилловна Окуневская дала мне и вовсе небывалую вещь — кусочек земляничного мыла. Мы же всю жизнь мылись хозяйственным, а тут это ароматное чудо! А на Новый год нас пристроили к Вере Ильиничне Мосоловой, знаменитой балерине, которая преподавала в студии танец.
Ей тогда было 72 года. Строгая, в белой кофточке, губки бантиком накрашены… Энергично накрыв на стол, обратилась к нам: «Садитесь, уроды!» Она всех учеников звала «уродами». На этом торжестве я впервые в жизни попробовала майонез…
Через некоторое время Иван Николаевич выхлопотал нам с Леней комнатку в общежитии, а потом ввел нас во вспомогательный состав труппы, чтобы мы получали хоть какие-то деньги. А когда учеба закончилась, нас с Леней и еще несколько наших, подающих надежды соучеников Иван Николаевич принял в основной состав труппы театра. Молюсь за этого человека… Когда он умер, в театр пришло новое руководство, и меня выгнали. Я тогда чуть с собой не покончила.
Не представляла себе, как дальше жить, зачем?! Через восемь месяцев меня в театре восстановили, признав, что увольнение было несправедливым. Но тут у меня, как говорится, «заслонка» упала. А если она у меня падает — все! Назад хода нет. Внуку твержу: «Федя, никогда не ври мне! Узнаю — простить не смогу». Не прощаю предательство, хамство, вранье. Вот и это издевательское увольнение простить не смогла. И… уволилась сама. Устроилась работать в «Москонцерт». Стала ездить по городам и весям. Участвовала в концертах по всей нашей стране, в патриотических постановках «Родину-мать» исполняла. Пробовала пробиться в кино, но меня не брали.
— Такое впечатление, что вы только учились и работали. А как же любовь? У актрис всегда есть поклонники, неужели никто из них не тронул ваше сердце?
— Сегодняшним молодым людям, наверное, трудно понять мое поколение.
Мы ведь мечтали не о деньгах, не о славе, а только о служении искусству. Хотя у меня случались очень красивые романы, профессия тем не менее всегда оставалась на первом месте. Из-за этого, признаюсь, не сложилась моя жизнь с первым мужем. Познакомились летом в Махачкале, поженились. Он был летчик. Служил в разных городах по всей стране. Жене военного, разумеется, надо бы следовать за мужем. Но куда же я поеду — у меня студия, учеба, и все мысли об одном: буду выходить на сцену одного из лучших театров страны. Вот и не сложилась наша семья, развелись. Со вторым мужем, Владимиром Никитиным, мы познакомились в Куйбышеве. Он был талантливый баянист, ездил по стране с концертами.
В него я влюбилась просто до ужаса. Брат мне тогда говорил: «У тебя все до крайностей доходит!» Ну уж чья бы корова мычала... Сам же мне признавался: «Я всем женщинам служу, будь хоть самая последняя. За это и любят…» Но ведь мы, женщины, когда влюбляемся, придумываем себе про наших мужчин много того, чего в них и в помине нет. И на многое смотрим сквозь пальцы. Полюбив Владимира, я родила дочку и была безумно счастлива. Но прожили мы вместе недолго. К сожалению, муж оказался человеком пьющим. И гулящим. Долго я терпела, но когда узнала, что он изменил мне с актрисой — нашей общей знакомой — не простила. Не смогла… Расстались, и с тех пор Владимир пропал из моей жизни. Ни дочь, ни внук никогда его не интересовали. Мы не виделись уже много лет, не знаю даже, жив ли он… К несчастью, мне вообще «везло» на изменников.
Даже не знаю, а есть ли на свете мужчины, способные не изменять? Помню, однажды подруга привела в гости своего знакомого. Это было еще до моего второго замужества. Я посмотрела на мужчину — и пропала, влюбилась страшно. Он тоже не остался равнодушным — начал ухаживать, захотел с родителями познакомить. Роман наш развивался стремительно. И вдруг Боря пропал. Совсем. От горя я буквально слегла, ни спать не могла, ни есть, ни дышать. Все мысли о нем: «Где он? Что с ним?» Наконец, заходит ко мне та самая подруга, а ее звали Алла, и говорит: «Представляешь, Боря попал в больницу!» И показывает телеграмму: «Катька, лежу в больнице, навести меня, буду счастлив. Целую. Твой Боря». С ужасом понимаю, что у нее роман с моим Борей. Потому что он как-то мне признался, что своих женщин звал всегда Катьками, чтобы не спутать ненароком имя.
И только меня он называл по имени — Римма... На следующий день еще одна приятельница получила точно такую же телеграмму с «Катькой». А вскоре очередь дошла до меня: «Римма, я в больнице...» Хотелось пойти туда, посмотреть в глаза его лживые и... не знаю что с ним сделать. Но сдержалась. Попросила у девчонок телеграммы на память, сложила их на полочку, завербовалась на концерты и уехала в Куйбышев. Так, представляете, спустя несколько месяцев Борис имел наглость заявиться ко мне! А я к тому времени уже была замужем и сильно беременная. «Что ж ты, — спрашивает как ни в чем не бывало, — в больницу ко мне не пришла?» Вот тут-то мне телеграммы с «Катьками» и пригодились. Веером их раскрыла, ему показываю и говорю: «Катька» — это у тебя пароль к сердцу женщины?» И он вдруг брякнул: «А я ведь хотел на тебе жениться».
Ну что тут скажешь?…
— Неужели вам так ни разу и не повезло встретить преданного мужчину?
— Почему же, третий мой муж как раз был очень мне предан. Когда родилась дочка, мои родители перебрались из Махачкалы в Подмосковье. Я ездила по стране с концертами, деньги зарабатывала, а папа с мамой воспитывали Танюшку. Много лет я участвовала в кинопробах, но первую серьезную роль в кино получила только в 42 года, в фильме «Бабье царство». Играла я председателя колхоза, фильм — антифашистская драма. Его послали в Испанию, на кинофестиваль в Сан-Себастьян. 67-й год. Советских людей в то время очень редко выпускали за рубеж. А тут — капиталистическая страна. В нашей делегации я и пять мужиков, из которых один из КГБ, а другой — представитель ЦК партии.
Нарядов, конечно, никаких у меня не было. Сшила из какой-то тряпочки платье, а туфли и сумочку мне одолжила жена директора «Совэкспортфильма». Так и вышла на сцену представлять картину — в чужих тесных туфлях, с кое-как взбитыми волосами. Стыдоба невероятная… Поскольку представители СССР на этот фестиваль приехали впервые, нас бросились опекать «испанские дети». Эти люди, осиротевшие во время войны в Испании в 1936—1939-х годах, детьми были увезены в нашу страну, где провели многие годы. Вернувшись на родину, все хорошо устроились, поскольку в Союзе бесплатно получили прекрасное образование. А в Испании это стоило бы огромных денег. Страшно благодарные СССР, они наперебой пытались нашу делегацию откормить и задарить. Я боялась принимать даже самые невинные сувениры, ведь рядом — люди из спецведомств.
При них даже разговаривать с иностранцами было опасно. Вот при таких обстоятельствах на мою голову и свалился инженер-строитель Антонио Гонзалес — тоже из «испанских детей» и поэтому хорошо говоривший по-русски. Влюбился он в меня в одночасье и до сумасшествия. Не отходил ни на шаг, клялся, что приедет ко мне в Москву, выпросил адрес. Я дала, лишь бы отстал, уверена была, что мы больше не увидимся. Поэтому, когда спустя всего неделю он вдруг возник у двери моей московской квартиры, была просто потрясена. Поскольку Антонио — мужчина южного темперамента, он с ходу взял быка за рога и буквально с порога сделал мне предложение руки и сердца. В тот момент я испытала настоящий ужас! Ему сказала, что подумаю, очень уж все стремительно происходит. А сама позвонила мужику из ЦК, который с нами в Испанию ездил. Набрала номер, рассказала о своей ситуации и спросила: «Что же мне делать?»
А он вдруг говорит: «Я знаю, что Антонио в Москве. Чего ты так всполошилась? Выходи замуж. А разонравится, я тебя в два дня с ним разведу».
— Вы так говорите, словно были шпионкой и вам предложили выйти замуж «по легенде». Если замуж зовут, надо сердце спрашивать, а не в ЦК звонить, разве нет?
— Сейчас трудно понять, как мы жили в те годы. Тогда за связь с иностранцем меня могли запросто в тюрьму посадить. А у меня дочка маленькая, родители пожилые. Конечно, испугалась… А когда в самом ЦК партии тебе говорят: «Выходи замуж», это не обсуждается. Я подумала: «А почему бы и нет? Могу же и я, наконец, позволить себе расслабиться и начать просто радоваться жизни». Но не получилось.
Не сложились у нас отношения со страстным испанцем. Конечно, подкупало то, как Антонио меня обожал. Но сама я полюбить его с той же страстью так и не смогла. Ценила за доброту, за заботливость. А он так старался… Денег с собой привез ужасно много, рвался квартиру нам купить — мы же жили в маленькой однушке. Хотел подарить мне машину. Но… это не мое! Никогда от мужиков ничего не брала. Все сама зарабатывала… К тому же Антонио еще и ревнивый был, как Отелло. Поначалу это забавляло, потом стало раздражать. Я — взрослая, самостоятельная женщина. А тут любая мелочь могла вызвать у мужа такой приступ ревности, что хоть домой не возвращайся. В очередь в магазине встаю, спрашиваю у мужчины: «Вы последний?» — Антонио увидит это, и потом скандал с ним на полночи. Устала оправдываться. Да и дочка мужа моего в штыки приняла. Словом, уехал он обратно в Испанию, и с тех пор мы не виделись.
Ничего о нем не знаю.
А штамп в паспорте о браке с испанцем остался. Мы так и не удосужились подать на развод. Подруга моя, светлой памяти Нонна Викторовна Мордюкова, очень переживала, что я такого замечательного мужа упустила. Сколько мы с ней мужиков обсуждали — дружили ведь не один десяток лет, — все равно каждая оставалась при своем мнении. Нонна, например, считала, что ревность — это нормальное чувство. А я, напротив, никогда не увлекалась «африканскими» страстями. Хотя, повторяю, влюблялась, и очень сильно. Вот был в моей жизни один человек... Когда мы с ним познакомились, мне уже 58 исполнилось. Шесть лет прожили, как сейчас говорят, гражданским браком. Но в итоге расстались — опять же из-за того, что изменил, а я об этом узнала. Как он потом за мной ни бегал, как ни умолял простить — «заслонка» сработала.
Я не простила. Наверное, в глубине души я всегда знала, что у нас с ним нет общего будущего. Во-первых, он был моложе меня на 12 лет, а во-вторых, был просто одержим женщинами, значит, рано или поздно все равно начал бы изменять. Видно, суждено мне было всю жизнь влюбляться не в тех, в кого надо...
— Не обидно, что так и не встретили вы человека, который был бы сейчас рядом, поддерживал вас?
— Нет, давно ни о чем не жалею. Я ведь уже много лет одна, привыкла. А сейчас лет мне уже столько, что я, как говорится, на финишной прямой. Но умирать мне пока нельзя, надо помогать дочери и внуку. Федя еще школьник, надо его в люди вывести, образование приличное дать. Какое счастье, что дочь мне внука родила — у меня есть, ради чего жить.
Я помогаю им, потому что больше некому: семейная жизнь у Тани так и не сложилась. Как и у меня. Наверное, не судьба… Вот иду по улице, смотрю на людей. Молодежь такая красивая, вижу парочку влюбленных и думаю: «Боже мой, смотрят друг на друга, ничего вокруг не замечая. И ничего-то они не боятся. Потому что ничего они пока не знают о сложностях этой жизни, и какое же это счастье! Пусть оно продлится у них как можно дольше».
