Владимир Гостюхин: «От женщин уходил, но не бросал их»

«Ни одна из моих жен не стала мне другом, а вот Алла — мой товарищ».
Варвара Богданова
|
14 Февраля 2011
Фото: Платон Чубарев

«Я мог погибнуть или сесть в тюрьму, и под трибунал мог попасть… Много было ситуаций, когда казалось, все — дальше яма, обрыв…» — вспоминает Владимир Гостюхин. 10 марта «народный дальнобойщик» страны отмечает 65-летний юбилей.

«Быстрой дороги не обещаю, темнеет уже, — сказал Владимир Гостюхин, когда корреспонденты «7 Дней» расселись в его джипе, — но часа за три до Минска точно доедем».

Поместье Гостюхина — два дома: для своей семьи и для гостей — находится в 150 километрах от Минска. Красоты здешних мест напоминают ему о родном Урале...
Поместье Гостюхина — два дома: для своей семьи и для гостей — находится в 150 километрах от Минска. Красоты здешних мест напоминают ему о родном Урале...
Фото: Платон Чубарев

Возвращались мы в Минск, где актер живет уже больше 30 лет, после того как побывали на строительстве загородного дома Владимира Васильевича и его жены Аллы Григорьевны. Места там удивительно красивые, глухие, заповедные. К будущему поместью у Гостюхина отношение особое. В процесс строительства он погружается истово, как только выдается свободное время, вкладывая сюда все заработанные деньги. Впереди на своей машине поехал прораб Николай. Пустынная дорога петляла через заваленный снегом лес. Сугробы по пояс. Вдруг у Гостюхина зазвонил мобильный — Николай: «Васильич, выручай. Я сел крепко». Как потом рассказывал Николай, дорогу ему преградил лось. Он хотел его объехать. Свернул вправо — лось вправо, короче, машина оказалась в сугробе… В багажнике у Гостюхина, как положено, был трос.

С младшей дочерью Александрой. Она впервые в Белоруссии, приехала, чтобы снять фильм об отце
С младшей дочерью Александрой. Она впервые в Белоруссии, приехала, чтобы снять фильм об отце
Фото: Платон Чубарев

Но когда стали тащить застрявший автомобиль, тросс, не выдержав нагрузки, лопнул. Помощи ждать бессмысленно — ни попутных, ни встречных автомобилей не видно. Решили вернуться в ближайшую деревню, искать трактор. Только отъехали несколько метров, как вдруг в свете фар видим: вот он — лось! Стоит себе, перебирает толстыми губищами. Даже не шелохнулся, пока Владимир Васильевич аккуратно его объезжал… В доме, куда Гостюхин постучался, его узнали, обрадовались. И уже через пару минут в джип подсела хозяйка с мобильным телефоном в руке. «Не волнуйся, Васильич, — бодро успокаивала она, — мы тебе сейчас все найдем: и трактор, и тракториста». И действительно, проблема разрешилась словно по волшебству. Подогнали трактор и за минуту вытащили машину Николая. Денег брать не захотели. А вот от буклета со словами благодарности и подписью «народного дальнобойщика» не отказались.

«Васильич, ты к нам приезжай. Если что надо или просто так заезжай!» — говорили на прощание.

— Владимир Васильевич, в сериале «Дальнобойщики» к вашему герою все тоже обращались только по отчеству — Иваныч. Такое ощущение, что этот образ вас не отпускает…

— По большому счету, эта роль возродила меня в кинематографе: как только сериал вышел на экраны, появилось очень много интересных предложений по работе. Да и такой популярности, как после «Дальнобойщиков», у меня никогда не было… Меня сериал сразу зацепил — драматургия хорошая, ситуации динамичные, характеры яркие. Был рад, когда выяснилось, что моим партнером будет Владислав Галкин.

Я его запомнил по фильму «В августе 44-го», на мой взгляд, это одна из лучших работ Влада. С отцом его, Борисом Галкиным, был хорошо знаком. Короче говоря, все глянулось, начали работать. Практически сразу появилось ощущение правды, мы с Владом в кадре общались как два нормальных живых человека, а не как экранные персонажи. У нас возникла очень хорошая человеческая и творческая связка. Да и как иначе — ведь вроде космонавтов, все время вместе. По 12 часов не вылезали из кабины фуры. А на съемках всякие ситуации происходили. Звонит, например, Владу Даша, жена. И начинаются у них какие-то разборки. Мне неудобно при этом присутствовать, а куда деваться? Влад кидает трубку, говорит мне: «Васильич, какие же они, эти бабы!!!» — «Да, Влад, я тебя понимаю», — поддакиваю ему. Проходит полчаса, опять Даша звонит: «Ты меня прости». — «Нет, это ты меня прости…»

С одним из рабочих в будущем гостевом доме
С одним из рабочих в будущем гостевом доме
Фото: Платон Чубарев

Разные нежные слова они друг другу говорят, а я сижу рядом в кабине фуры с красными ушами. (Смеется.)

Во время съемок того, первого, сезона Влад был неуемный, как дите. Мячиком скакал, прыгал, бежал куда-то, цеплял девчонок из группы. Иногда прямо бесил меня этой своей бьющей через край энергией. Едем после тяжелой съемки в гостиницу, в автобусе хочется отключиться, отдохнуть. Но только задремлешь, с задних сидений визг, хохот — Влад… Потом он уже вел себя иначе, солиднее. К сожалению, после окончания съемок прекратилось и наше общение. Влад пошел своей дорогой, много снимался, становился хорошим, мастеровитым артистом… Когда мне рассказали о смерти Влада, я никак не мог осознать это известие, поверить не мог… Мне кажется, я хорошо ощущал его психофизику — он был очень вспыльчивым, заводным, при этом самолюбивым.

Видимо, тяжело переживал разлад с Дашей, поскольку очень сильно ее любил. Я понял, что Влад остался в каком-то одиночестве и начал глушить свою внутреннюю боль выпивкой, а у него же с поджелудочной железой были проблемы. В общем, все в кучу… Чуть-чуть ему надо было потерпеть, переждать эту полосу. И жизнь выправилась бы. Обязательно. У меня у самого столько тяжелых, подчас страшных, неразрешимых ситуаций случалось. Казалось, все — дальше яма, обрыв, но проходило время, и жизнь выруливала туда, куда надо.

— А может, вы сами рулили?

— Вряд ли, скорее всего я просто умел ждать, терпеть… Когда родился, домой меня принесли в солдатской шинели отца — ничего более подходящего не нашлось.

До двух лет эта шинелишка служила мне одеялом — и дома, и на улице. Мы жили в Свердловске, дом наш на восемь квартир был деревянный, старый, с печным отоплением. Если зимой постоянно не топить, комнаты выстывали. В три с лишним года я очень сильно простудился, болел долго и тяжело. Врачи уже практически приговорили меня к смерти, даже в больницу отказывались класть. Тогда отец, взяв отпуск, увез меня на свою родину, в Кировскую область, в деревню к деду. И там они лечили, поднимали меня молоком, медом и березовым соком. Когда окончательно окреп, мы вернулись в Свердловск. Рос я маменькиным сыночком — такой конопатенький пухленький мальчик. И хотя был бойким, от сверстников часто доставалось. Заступалась сестра. Марина могла обидчикам и подзатыльник дать, и по физиономии въехать — характером пошла в отца.

А я не умел драться, хотя был крепкий парень: с 12 лет легкой атлетикой занимался, штангу поднимал, акробатика у меня хорошо шла, легко делал сальто-мортале. А вот ударить, даже за дело, не мог. Какой-то внутренний барьер мешал… Однажды — я тогда уже учился на первом курсе радиотехникума — ко мне на улице пристали два «орла». Слово за слово, один из них меня толкнул, я упал. После чего они еще прокричали что-то оскорбительное в мой адрес и ушли. Я почувствовал себя униженным. Обидно стало до слез, ведь физически был сильнее их… На следующий день записался в секцию бокса... В техникуме у нас учились разные ребята, в том числе и такие, кто был связан со шпаной, соответственно, часто случались разборки, драки. В одиночку противостоять очень трудно, и, чтобы быть защищенным, я стал искать свою компанию.

Как-то само собой получилось, что прибился к ребятам-боксерам. Скоро наша компания стала весьма заметной силой сначала в районе, а потом и в городе. Нас называли «Ленина, 5», по адресу дома, у которого мы обычно собирались и шли в центр — на танцплощадку, в кино. И там самоутверждались. Никто не имел права задеть, обидеть наших ребят. Обидчика обязательно находили и наказывали, причем все вопросы решались кулаками. При этом у нас были и определенные правила. Например, сбил человека — больше его не трогай, тем более не добивай ногами. Также мы никогда не использовали в драках ножей, кастетов и цепей. Короче, придерживались установленного нами самими кодекса чести. (Задумавшись.) Хотя впервые я ударил человека подло, гнусно, чтобы только продемонстрировать приятелям силу своих кулаков. Шли по улице, навстречу парень.

Родители — Василий Павлович и Александра Ивановна. Свердловск, 1958 г.
Родители — Василий Павлович и Александра Ивановна. Свердловск, 1958 г.
Фото: Фото из семейного альбома

Я спрашиваю: «Закурить есть?» — «Не курю», — отвечает. И я ему вмазал — да так, что завалил. С одного удара. Пожалуй, это был единственный проступок такого рода в жизни, он навсегда остался на моей совести… Вообще-то первыми мы никого не трогали — это тоже было нашим правилом. А вот если нас тронут… Как-то мы вдвоем с приятелем разогнали 12 человек. В тот день отмечались майские праздники, и девушка моего друга ненадолго зашла к знакомым, откуда вернулась в слезах — кто-то ее там обидел, сказал что-то грубое. И друг мой рванулся: «Я сейчас их всех!..» — «Юра, не горячись…» — попытался было урезонить я. Но куда там! Побежали к дому, где гуляла эта компания. Влетаем в квартиру, Юра — в комнату, а я, прижав в коридоре одного к стене, не успев уследить за тылом, сразу получаю сзади удар бутылкой по голове. Разворачиваюсь и чувствую, что разбитый край этой бутылки направляется мне в горло.

Реакция у меня хорошая, боксерская, удалось вывернуться. Вот только по уху да по щеке мне чиркнули осколком. Кровь хлынула на лицо, на рубашку. Не обращая внимания на это, я продолжаю молотить кулаками и раскидываю по углам еще четверых. После чего влетаю в комнату. Ребята, как увидели меня, окровавленного, с перепугу стали в окна выскакивать. Так все и разбежались. А у меня сознание — как в тумане, очнулся в больнице. Оказалось, что у меня проломлен череп и сильно рассечено ухо. Швы накладывали без наркоза, поскольку я был выпивши… Об этой драке слух прошел по всему Свердловску. Мы стали прямо какими-то легендарными личностями. У меня среди своих была кличка Гостюха. Однажды на стадионе повздорил с одним парнишкой. И вдруг в разгар конфликта он мне заявляет: «Да я Гостюхе скажу!

Знаешь, что он с тобой сделает?!» Я прямо оторопел. «Так это же я и есть», — говорю. Ну дал ему для науки пару подзатыльников и отпустил… Потом у нас уже серьезные разборки начались. Выходили район на район, по полторы сотни человек с каждой стороны. Говорили, что даже в Москве на совещаниях МВД решали, что с нами делать.

Поначалу наше хулиганство серьезных последствий не имело. Ну заберут в милицию, подержат немного, потом все равно отпустят. Правда, писали бумаги по месту учебы, мой радиотехникум от меня стонал, родителям сообщали. Но ничего не помогало. К семнадцати годам у меня было 28 приводов. А потом закрутилась совсем серьезная история: меня и моего приятеля обвинили в поножовщине. Несправедливо. Во-первых, потому, что, как я уже говорил, ножей ни у кого из нас не было.

«В детстве я долго и тяжело болел. Врачи уже практически приговорили меня к смерти, даже в больницу отказывались класть»
«В детстве я долго и тяжело болел. Врачи уже практически приговорили меня к смерти, даже в больницу отказывались класть»
Фото: Фото из семейного альбома

Во-вторых, эту достопамятную драку начал не я — мы защищались, и откуда возник ножик, не знаю. Но факт остается фактом — один человек получил ранение. Нас арестовали и несколько дней продержали в КПЗ. Было заведено уголовное дело, которое стало быстро раскручиваться. Слава богу, ребята, с которыми мы подрались, согласились пойти на мировую — дружки наши уговорили их, угостили хорошо. И дело закрыли. Однако из техникума меня все же исключили. С третьего курса. Я впервые почувствовал, что иду по краю пропасти. Но все равно не остановился. Во время очередной массовой драки один из наших пацанов погиб. Бились крепко, его ударили доской, а в ней оказался гвоздь… Приехала милиция, чтобы нас разогнать, открыли стрельбу в воздух. Все — врассыпную, но трое ребят все-таки попались. Они потом сели — надолго. Вот тогда-то меня тряхнуло всерьез, я понял, что дело конкретно пахнет тюрьмой.

Несколько дней прятался, отсиживался по знакомым. И когда все поуспокоилось, сказал своим приятелям: «Ребята, всё! Я больше не с вами». За мной стали гоняться как за предателем. Пытались подловить, побить — отомстить хотели. Но Толя Кощеев, мой лучший друг, предупредил: «Кто тронет Гостюху, будет иметь дело со мной». А так как ребята его очень уважали, от меня быстро отстали.

— Как же родители реагировали на все то, что с вами происходило?

— Вообще-то отец у меня был строгий, и мне от него не раз доставалось. Однажды, увидев, что я залез в чужой сад и наломал там сирени, он при всех прогнал меня ремнем до самого дома. Я на всю жизнь это запомнил и уже никогда больше по чужим садам не лазил.

А вот отвадить меня от той компании отец не смог. Только повзрослев, я понял, как страшно родители переживали за меня. Получив удар бутылкой по голове, после больницы я три дня не показывался дома. А когда, наконец, пришел, мать, увидев меня в «шапке» из бинтов, упала в обморок. Отец, хорошо знавший директора радиотехникума, из которого меня исключили, пришел к нему и попросил: «Погибает парень, улица его затянула, просто беда. Возьмите обратно». И меня восстановили. Я еще и на работу устроился — электриком на Центральный стадион… Отца многие в городе знали и уважали. Одно время он работал заместителем директора деревообрабатывающей фабрики. Во время войны был политруком роты. Получил тяжелое ранение — рука всю жизнь практически не работала. После госпиталя он вернулся в Свердловск и по всему городу стал собирать средства на строительство танков.

Собрал немало — на три танка хватило. Эти деньги отец отправил в Москву вместе с письмом товарищу Сталину. Вскоре ему пришла телеграмма с благодарностью, подписанная лично генералиссимусом. Для отца это было выше всяких наград, всю жизнь он хранил ту телеграмму — как икону, в рамочке, за стеклом… А мама работала продавцом, потом, уже незадолго до пенсии, окончила в Москве курсы повышения квалификации и стала директором магазина. Она была человеком просто кристальной честности и порядочности, за всю жизнь ничего не унесла из магазина. Даже в трудные голодные времена хрущевских реформ. Тогда необходимые продукты, как и все в Свердловске, мы до начала 60-х годов получали по карточкам. Жили мы, как и многие, небогато. Был у нас и небольшой участок земли: овощи сажали, зелень, яблони там росли. В августе—сентябре мы с отцом напиливали дров на зиму — с девяти лет я ему помогал.

«Увидел девчонку и… погиб! Наташа была таким чудом — веселая, легкая, черноволосая, сплошное очарование... Спустя двадцать лет, женатый вторым браком, известный артист, я приехал в Свердловск и разыскал ее...»
«Увидел девчонку и… погиб! Наташа была таким чудом — веселая, легкая, черноволосая, сплошное очарование... Спустя двадцать лет, женатый вторым браком, известный артист, я приехал в Свердловск и разыскал ее...»
Фото: Фото из семейного альбома

Не понимаю только, как в детстве времени на все хватало: и на дела по хозяйству, и на развлечения с приятелями.

— А в актерскую профессию как пришли?

— Случайно. Но это стало моим спасением. Нужно было чем-то заполнять образовавшийся вакуум после того, как я завязал с прежним образом жизни. А тут в техникуме организовали эстрадный оркестр, и мне предложили спеть на праздничном вечере — голос у меня был приличный. Мое выступление увидела руководительница театрального кружка, а там не хватало мальчиков. И меня сразу взяли на главную роль в спектакле «Маленькая студентка» по пьесе Николая Погодина. Сначала, конечно, ни хрена не получалось, и репетиции я воспринимал как наказание.

В какой-то момент проклял все это и вообще перестал ходить. Но руководительница, настырная дама, пошла к директору и сказала: «Хоть убейте, но Гостюхина верните!» И мне пригрозили, что оставят без стипендии. Как ни странно, вдруг начало что-то получаться, понравилось. На самом деле я увлекся партнершей, с которой по пьесе мы играли любовь. Начал ночами учить текст, чтобы не запинаться, и вообще стал перед ней выпендриваться. Игра при этом выходила органичной, и главное, у нас в финале был поцелуй… Короче говоря, несколько спектаклей мы сыграли с ошеломительным успехом. Но потом кружок распался, зато я почувствовал, что сцена — это мое призвание, ничем больше не хочу заниматься. Пошел в театральный коллектив Дома культуры, которым руководила Ольга Петровна Солдатова, и стал пропадать там и днем и ночью.

Однажды на вечере работников торговли читал поэму Острового «Мать». Вышел на сцену и сказал: «В зале сегодня присутствует моя мама. Свое выступление я посвящаю ей». Мне так аплодировали, а мама, конечно, расплакалась. После концерта она встала перед Ольгой Петровной на колени, благодарила ее со словами: «Вы спасли мне сына!»

В техникуме у меня шла преддипломная подготовка, а я там и не появлялся. В итоге — ушел с четвертого курса. Понимал, что после окончания техникума меня сразу бы загребли в армию на три года. Поэтому я перевелся в вечернюю школу, продолжая работать на Центральном стадионе — уже главным энергетиком, и параллельно готовился в ГИТИС. Поступать решил именно туда, потому что там иногородним абитуриентам предоставляли общежитие…

Родители провожали меня в Москву печальные. Мама причитала: «Куда ты едешь? Кому ты там нужен?» Хотя сама специально для этой поездки купила мне модный тогда болоньевый плащ. И я поехал такой пижонистый… А в общаге этот плащ у меня украли. Расстроился я страшно — он же дорогой, 70 рублей стоил. Но когда прочитал свою фамилию в списке поступивших, обо всем забыл. Чуть не задохнулся от счастья. Конкурс ведь был 200 человек на место! И плаща уже не жалко! (Смеется.) В родной город вернулся будто на коне. Мне казалось, все — я уже звезда мирового масштаба. И какой же радостный был первый год обучения! А потом наступило это страшное лето… Я приехал домой на каникулы. Вечером мы собрались всей семьей за столом, посидели так хорошо, по-семейному, выпили в честь моего приезда. Спать легли поздно, всё не могли наговориться.

«Честно говоря, в жизни у меня было немало красивых романов, эмоционально ярких. Женщин я всегда завоевывал...»
«Честно говоря, в жизни у меня было немало красивых романов, эмоционально ярких. Женщин я всегда завоевывал...»
Фото: Платон Чубарев

А утром мама пошла на рынок за земляникой — зная, что я люблю ягоды, захотела побаловать сыночка. Возвращаясь, пережидала на пешеходном переходе красный свет светофора. И тут прямо рядом с ней столкнулись две машины. Одна из них, перевернувшись, вылетела на тротуар, и… мама получила очень тяжелые повреждения. Ей хотели ампутировать ноги, но боялись, что сердце не выдержит операции... Мама промучилась в больнице неделю. Практически все время я сидел около нее и видел, как она тает на моих глазах. Когда, наконец, мама вдруг почувствовала себя лучше, врачи меня выставили, сказав: «Все, вам теперь здесь делать нечего». А на следующий день позвонили и сообщили, что мама умирает. Мы с отцом не успели с ней попрощаться… Мама меня очень любила и всегда была для меня самым дорогим, нежным другом… — После окончания института легко устроились на работу?

— Что вы!

Уехав на четвертом курсе на съемки фильма Марлена Хуциева «Был месяц май», я умудрился опоздать на дипломный спектакль. Соответственно, подвел товарищей. В институте из-за этого вышел скандал. За мастерство актера в диплом мне поставили тройку, распределили в липецкий театр, но я загремел в армию. Благодарен судьбе за то, что прошел службу в настоящей части, а не в «блатной команде» Театра Советской Армии, например. Был отличником боевой и политической подготовки, меня даже наградили 10-дневным отпуском. Наш 406-й полк Таманской дивизии был показной, парадный. Например, у нас существовала спортрота, где служили мастера спорта по стрельбе. Другое подразделение круглосуточно драило казармы и туалеты до такой степени чистоты, что можно бриться, глядя в каждую кафелинку.

Был еще военный ансамбль, где я выполнял функции ведущего, конферансье. Как бы солдатская самодеятельность, а выступали профессиональные танцоры, музыканты, цирковые, драматические артисты. К нам часто привозили иностранные делегации, демонстрируя им высокие достижения Советской Армии. Поэтому муштра у нас шла нешуточная. Это переходило в открытую показуху: чудеса на полигоне, идеальные условия жизни, показной обед — ножички, вилочки, салатики, отбивные котлетки, компот в хрустальных стаканчиках. После этого начинался убойный концерт. Ансамбль наш у комбата был как бельмо в глазу. Его раздражало, что мы, сачки, находимся на особом положении: все на службе, на занятиях, а мы репетируем… Он срывал нас с репетиций, не давал готовиться к выступлениям.

Нам это надоело, и я организовал забастовку. Накануне концерта вышел перед строем и сказал, что выступать мы не можем, потому что у нас не было полноценных репетиций. Да еще, нарушив субординацию, мы написали письмо с жалобой на комбата в ЦК комсомола… Началось разбирательство, и меня обвинили в невыполнении приказа, дали 15 суток гауптвахты. За саботаж запросто могли два года дисбата впаять. Но обошлось…

Вернувшись в Москву, я показывался в разные театры, ни в один меня не взяли. Единственный, кто как-то тепло, по-человечески ко мне отнесся, — главный режиссер Театра Советской Армии Андрей Алексеевич Попов. Он сказал: «Пока вакантных мест нет, но приходите осенью, будет добор в труппу». Обнадеженный, я уехал на съемки, которые закончились в конце октября. Приехал — все вакансии заняты.

И я попросил: «Пока не образуется актерская ставка, может, возьмете меня на какую-нибудь другую должность?» Мне предложили работу мебельщика-реквизитора с чудовищно маленькой зарплатой — 60 рублей. А ведь я к тому времени уже женился, росла дочка. Но выбора у меня не было, согласился, понадеявшись, что в труппу перейду очень быстро. Однако история затянулась на долгие четыре года… Про меня словно забыли. Когда появлялось вакантное место, на него брали другого актера. Я переживал страшно, комплексовал оттого, что приходилось заниматься грубой физической работой — обставлять, обслуживать спектакли. Но перспектив не было никаких. Некоторые артисты с сочувствием спрашивали: «Как ты не спиваешься?» Но я все равно упрямо надеялся на лучшее и продолжал самостоятельно заниматься своей профессией. В подвале мебельного цеха постоянно готовил какую-то роль из репертуара театра, разминал ее под себя.

В фильме Ларисы Шепитько «Восхождение». 1976 г.
В фильме Ларисы Шепитько «Восхождение». 1976 г.
Фото: Фото из семейного альбома

Короче говоря, старался не терять форму. Как-то умный человек сказал мне: «Актеры во многом зависят от случая, но к этому случаю надо быть готовым». Наконец этот случай пришел ко мне. Заболел актер, игравший главную роль в спектакле «Неизвестный солдат». Ситуация форс-мажорная — надо срочно вводить другого исполнителя. Естественно, обо мне никто и не вспомнил — я же мебельщик. Но я сам пришел к Борису Морозову (ныне главный режиссер Театра Российской армии. — Прим. ред.) — тогда он был очередным режиссером — и напомнил о себе. А я знал, что он очень переживал за мою судьбу. И Борис пошел уговаривать руководство театра: «Зачем нам брать кого-то, если у нас есть Гостюхин?!» И убедил… Наступил, как говорится, момент истины. После двух репетиций я вышел на сцену.

Безумно волновался, но сыграл хорошо. Меня все поздравляли. Я уже представлял, как на следующий день приду в театр и прочитаю приказ о своем зачислении в труппу… Ни фига! Мне дали денежную премию и, извиняясь, предупредили, что в ближайшем будущем для меня не предвидится возможности перевода в артисты. «А спектакль, — сказали, — вы будете играть в очередь с основным исполнителем». Опять я получил оплеуху по своему самолюбию и… продолжил тягать мебель. Правда, меня ввели еще в три спектакля. И вот на один из них пришла второй режиссер фильма «Хождение по мукам», который тогда снимали на «Мосфильме». Ей порекомендовали посмотреть одного артиста нашего театра, а она увидела меня… Мне предложили сыграть в этой экранизации роль Красильникова. Работа трудная, но интересная, и она у меня начала получаться…

И с этого момента в моей судьбе что-то стало серьезно меняться. Только закончились съемки, как меня пригласили на пробы в картину с рабочим названием «Сотников». Когда прочитал сценарий, был просто потрясен, мне захотелось сыграть Рыбака, предателя. Приехал на встречу с режиссером — Ларисой Шепитько. Увидел ее и…. расстроился. Не поверил, что эта невероятно красивая, хрупкая женщина сможет поднять такой жесткий, мужской материал… Мы начали общаться, где-то полчаса проговорили, и я понял, насколько точно она все понимает, какие вещи открывает во мне. Вызвала на такое откровение, что всю свою жизненную бодягу я выложил перед ней как на ладони. Время съемок «Восхождения» — с таким названием картина вышла в прокат — вспоминаю как каторгу и как счастье. Работа была чудовищно сложной. Мы с Борисом Плотниковым и замерзали, и теряли сознание от переутомления, и после съемок Лариса на себе втаскивала нас в автобус, полумертвых от усталости.

Дальнобойщики — Иваныч и Сашок. С Владиславом Галкиным. 2000 г.
Дальнобойщики — Иваныч и Сашок. С Владиславом Галкиным. 2000 г.
Фото: Фото предоставлено НТВ-КИНО

Мы ведь не играли, у нас с Борей еще не было такого актерского опыта, а просто своей шкурой жили в характерах своих персонажей. Особенно тяжело мне далась финальная сцена. Только после того, как мне разжали зубы и влили полстакана водки, я стал потихоньку приходить в себя… Когда Лариса возила картину в Америку, Коппола, посмотрев ее, был потрясен. А про меня сказал: «Так сыграв в финале, этот артист, по идее, должен был умереть». Я действительно находился на грани нервного истощения, после окончания съемок восстанавливался больше полугода… Премьеру фильма в Доме кино я воспринял как свое второе рождение. Меня, наконец, приняли в труппу Театра Советской Армии — уже на следующий день в театре висел приказ.

Но вскоре я оттуда ушел, потому что начал много сниматься… Я считаю, что решающую роль в моей судьбе сыграли три женщины: мама, Ольга Петровна Солдатова и Лариса Шепитько. Они очень мне дороги…

— А как же любовь, женщины, которые были с вами рядом? Они какую-то роль в вашей жизни сыграли?

— Безусловно, но это совсем другое… Первая любовь у меня случилась в семнадцать лет. Сумасшедшая просто. Где-то за год до поступления в ГИТИС я пришел на танцплощадку, увидел девчонку и… погиб! Наташа была таким чудом — с двумя косичками, веселая, легкая, черноволосая, сплошное очарование. Познакомились. Я тогда только начал заниматься с Ольгой Петровной Солдатовой, а Наташе наболтал, что учусь в театральном институте, уже практически артист.

(Смеется.) Наташа тоже увлеклась мной, мы стали встречаться, гулять. Между нами были очень чистые отношения, мы только целовались, но я чувствовал, знал: это настоящее. Месяц какого-то всепоглощающего счастья! Потом оказалось, что у Наташи есть парень, который вот-вот должен вернуться из армии. И она стала потихонечку отодвигать меня от себя. А когда заглянула в мой паспорт и увидела, что я на год ее моложе, вообще прогнала. Сказала, что идет в кино с будущим мужем. От обиды, от ревности я просто взвился. Тоже пошел к этому кинотеатру, побродил вокруг, похулиганил чуть-чуть, распаляя себя. Потом увидел Наташу — она шла со своими друзьями, в окружении трех парней. Я подошел к ней и… ударил ее в бок. Что тут началось! Крик поднялся, скандал, люди от нас шарахались, потому что вид у меня был такой, что любого убил бы, кто сунулся.

Подбежали мои друзья и увели меня от греха подальше. Потом я пришел к Наташе домой, ползал перед ней на коленях, просил прощения. Прогнала. Всю ночь я не спал, писал письмо. Не ответила. Я искал встреч, пытался поговорить, объясниться. Наташа не подпускала меня к себе. Долго эта история тянулась… Потом Наташин парень напоил ее, пригласил к себе, использовал, она забеременела и… кинулась ко мне. Я помог избавиться от беременности, и снова у нас закрутился сумасшедший роман! Через несколько месяцев Наташа опять стала меня гнать: «Уходи. Мы должны расстаться. Я за него выйду замуж…» Это было уже последней каплей, я ушел. Начал встречаться с другой девушкой. И тут Наташа неожиданно стала меня преследовать. Но я уже не мог к ней вернуться, для меня наши отношения закончились.

«Влюбился я так, что у меня, как говорится, снесло крышу»
«Влюбился я так, что у меня, как говорится, снесло крышу»
Фото: Фото из семейного альбома

А любовь, наверное, нет… Через 20 лет я, женатый вторым браком, будучи уже известным артистом, приехал в Свердловск и разыскал Наташу по телефону. Предложил встретиться в кафе. А когда она пришла… не узнал ее. Она меня узнала, подошла. Мы сидели за столиком, разговаривали, а я смотрел на нее и поражался тому, как она изменилась — располнела немного, превратилась в обыкновенную женщину. Наташа рассказала, что вышла замуж за обычного мужика, который по пьяни иногда и руки распускает, родила ему троих детей, но один ребенок умер. А я ей про свою жизнь все рассказал. Чем дольше мы разговаривали, тем больше я ощущал, что время повернулось вспять. Будто не было этих двадцати лет, будто передо мной та же Наташка и мы с ней опять вместе. И неожиданно для самого себя я предложил: «А поехали ко мне!» Она согласилась: «Ладно, поехали...»

Вышли из кафе, идем под дождем к трамвайной остановке, и вдруг она передумала: «Нет, мне домой надо». Конечно, я попытался уговорить ее, удержать, но ничего не получилось… Так и остался один под дождем. Еще только раз испытал такое же сильное чувство, когда у меня, что называется, снесло крышу. Из-за чего и распалась моя первая семья…

С Зинаидой, моей первой женой, я познакомился на съемках одного телефильма, когда уже окончил институт. Она работала ассистентом художника по костюмам. Старше меня была на четыре года. Ухватился я за нее скорее от душевной неустроенности. Тогда еще не отошел от смерти мамы, жил в Москве в полном одиночестве. И Зина стала для меня словно спасительным островом, к которому я причалил. Когда демобилизовался, мы решили пожениться.

Зина была уже в положении, но денег у нас не было ни копейки. Чтобы подработать, я вернулся в Свердловск, на три месяца устроился в местный аэропорт грузчиком, больше никуда не брали. Каторжный труд, причем в тяжелейших условиях, но деваться некуда. Рублей 400, на первое время, я там заработал. У Зины была комната в подмосковном городе Долгопрудный, в деревянном доме с печным отоплением. Там мы и поселились. В 1972 году родилась дочка — Ирина. Жили бедно, в непростых условиях, но никогда ни одним словом жена не упрекнула меня в том, что приношу мало денег, что работаю мебельщиком. Зина очень добрая, чуткая, все эти трудные годы меня поддерживала, сама как-то крутилась, работала в творческом объединении «Экран». Первые годы я был с ней по-настоящему счастлив, жизнь начала налаживаться, мы переехали в новую двухкомнатную квартиру…

«Переживаю, что пока никто из моих дочерей личную жизнь не устроил...»
«Переживаю, что пока никто из моих дочерей личную жизнь не устроил...»
Фото: Фото из семейного альбома

И незаметно стали отдаляться друг от друга. Во мне происходили какие-то внутренние метания, я пытался осмыслить с философской точки зрения все, что происходит со мной и вокруг. Жене все это казалось непонятным… Не знаю, может, мы так и продолжали бы жить дальше, но… однажды я поехал в Белоруссию на съемки киноальманаха «В профиль и анфас» по рассказам Шукшина. На этой картине художником-гримером работала красивая женщина — Светлана. Не девочка уже, 29 лет ей было, мне — 31. И я влюбился, да так, что сразу понял: от Зинаиды уйду. Приехав домой, честно жене все сказал. Зина восприняла наш разрыв очень тяжело. Все было — слезы, разговоры, уговоры. Мне жалко ее, сердце разрывалось. В какой-то момент не выдержал, позвонил в Минск Светлане и сказал, что остаюсь в семье.

Но дома ничего уже не клеилось. Тянулась эта для всех мучительная, трудная история в течение года, и наконец я понял: больше так жить не могу. Поехал на съемки в Симферополь и домой оттуда не вернулся. Уехал в Минск, к Светлане. Естественно, все оставил бывшей жене. Не сквалыжничал, платил хорошие алименты дочке, старался навещать ее. Со временем Зина вышла замуж за очень хорошего человека, родила ему сына. Жили они дружно, и из жизни ушли друг за дружкой. Зины не стало год назад…

К Минску я привыкал крайне тяжело, первые два года чувствовал себя не в своей тарелке. Это сейчас меня отсюда никаким калачом не выманишь. А тогда всерьез рассматривал предложения переехать. Меня звали в Москву, во МХАТ, в Пушкинский театр, Театр имени Моссовета.

Товстоногов приглашал в Ленинград, в БДТ. Но Света ехать не захотела — нужно было привыкать к новому месту, какое-то время терпеть бытовые неудобства. И я остался… Хотя жизнь моя со Светланой не сложилась. То, что «промазал», попал не туда, я понял довольно быстро. Поначалу мне казалось, что Света — мой человек, близкий по духу, но вскоре стало ясно, что она не любила меня, ей просто хотелось выйти замуж. А я очень ее любил. Был счастлив, когда у нас родилась Маргарита. Из-за дочери старался сохранить семью — несмотря на все нестыковки, со Светланой мы протянули двадцать лет. Но все равно не получилось… Как только Рите исполнилось восемнадцать лет, развелись. Я понимал, что скорее всего новая семья у Светы уже не сложится, поэтому считал себя ответственным за ее жизнь. Хорошую квартиру, которую мы получали вместе, оставил ей, помогал финансово.

Вообще, уходя от женщин, я не бросал их.

Женщин я всегда завоевывал. В моей жизни встречались такие, которые сразу ко мне тянулись, я чувствовал их расположение. Но мне так было неинтересно. Мне нужно «сломить сопротивление», поэтому я всегда долго ухаживал, целиком погружался в этот волнующий процесс… Честно говоря, у меня в жизни было немало красивых романов, эмоционально ярких. В 86-м году, в результате одного такого вот романа, на свет появилась моя младшая дочка Александра. И хотя с ее мамой мы расстались, Асю я поддерживаю и во всем помогаю. Переживаю, что пока никто из моих дочерей личную жизнь не устроил. Ира работает в системе «Аэрофлота», средняя, Рита, пыталась себя найти — занималась музыкой, пела в ансамбле, стихи писала, а в результате стала художником-гримером на киностудии «Беларусьфильм».

«Так сложилось, что ни одна из моих предыдущих жен не стала мне другом, а вот Алла — мой настоящий боевой товарищ. Я очень дорожу нашими отношениями»
«Так сложилось, что ни одна из моих предыдущих жен не стала мне другом, а вот Алла — мой настоящий боевой товарищ. Я очень дорожу нашими отношениями»
Фото: Платон Чубарев

Ася, окончив факультет журналистики МГУ, работает на телевидении.

— А свою нынешнюю жену Аллу вы тоже завоевывали? Ведь она моложе вас на 20 лет…

— Конечно, это особая история. Аллу я увидел случайно — на сцене Театра-студии Киноактера, где тогда числился. Она играла в спектакле одного полупрофессионального коллектива. Обратил на нее внимание, потому что очень выделялась среди других — пластичная, органичная, красивая... После спектакля подошел, поздравил с удачной ролью. А руководству нашего театра порекомендовал пригласить такую интересную молодую артистку к нам. Вскоре уехал на съемки, несколько месяцев отсутствовал.

Вернулся, пошел в театр и вдруг вижу, что навстречу мне идет Алла. Мы очень обрадовались друг другу, зашли в кафе. Алла рассказала, что ее действительно пригласили в театр, дали роль, с которой она, увы, не справилась. С роли ее сняли, но в театре оставили помощником режиссера. Я пообещал, что обязательно сделаю с ней какой-нибудь спектакль. Вскоре нашел пьесу Михаила Варфоломеева «С Новым годом!», предложил театру ее поставить и самому сыграть главную роль. Но поставил условие — моей партнершей станет Алла. Меня уговаривали не рисковать, обещали найти другую актрису, известную. Но я хотел работать только с Аллой, и в конце концов мне пошли навстречу. Натерпелась она от меня на репетициях, я не раз доводил ее до слез — у нее ничего не получалось сначала, а потом постепенно пошло. Я влюбился, у нас начался роман — бурный, страстный.

После моего развода мы поженились. Вместе уже 15 лет и счастливы. Алла переживала все мои удачи и неудачи. Ей очень нравится и моя последняя по времени работа в кино в фильме Геннадия Полоки «Око за око», которая для меня тоже очень важна… Так сложилось, что ни одна из моих предыдущих жен не стала мне другом, а вот Алла — мой настоящий боевой товарищ. Я очень дорожу нашими отношениями. Думаю, что и я для нее тоже много значу.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram
Ретроградный Меркурий расставил капканы: как сократить риск фатальной ошибки с 27 марта
В начале второго весеннего месяца Меркурий снова идет на попятную, путая планы и провоцируя конфликты между близкими людьми. Во время ретроградности планеты не стоит начинать новых проектов, а также вести важные переговоры. Подписание документов и вообще посещение государственных инстанций лучше отложить на потом.




Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог