«Когда мы появились на пляже в Дзинтари, к нам вдруг бросилась стайка латышек в купальниках. Человек семь, а может, и больше, они бежали с другого конца пляжа и кричали с прибалтийским акцентом: «Лановоэ, смотрите, Лановоэ!» На этот крик с лежаков поднимались другие девушки и присоединялись к бегущим. В итоге Василия Семеновича буквально поглотила толпа женщин», — рассказывает друг Василия Ланового, артист Театра Вахтангова и профессор Театрального института имени Бориса Щукина Алексей Кузнецов.
Говорят, что самолеты строят оптимисты. А пессимисты изобретают парашют. Василий Семенович Лановой был из категории тех людей, которые строят самолеты. Он был безмерно оптимистичен во всем, и это его всегда спасало. Жизненный путь Ланового подобен траектории взлетающего самолета: во-первых — прямой, во-вторых — только вверх, а в-третьих — стремительный и неудержимый. Он всю жизнь летел, причем летел высоко, всегда над облаками.
Даже фамилия у него была соответствующая — актерская: красивая, редкая, звучная. Хотя если переводить с украинского, ничего романтического в ней нет. На Украине слово «лан» означает поле, ниву, пашню. Так что по-русски «лановой» — что-то вроде полевого сторожа. Папа и мама Василия Семеновича были украинскими крестьянами, «окончившими три класса на двоих», как он сам выражался. В самом начале тридцатых годов, спасаясь от голода, родители переехали в Москву, где всегда была потребность в рабочих руках, и устроились на химический завод. В Москве в 1934 году Вася Лановой и родился. Каждое лето детей, Василия и двух его сестер, отправляли на Украину, в родное село его родителей Стрымба Одесской области, где жили бабушки и дедушки. В год, когда Васе исполнилось семь, 20 июня 1941-го, мать посадила детей на поезд и попросила проводника приглядеть за ними в пути — она собиралась приехать на Украину через несколько недель. Дети сошли с поезда 22 июня на станции Абамеликово — ближайшей к родному селу, встречал их дед. И в этот момент все увидели фантастическую картину: небо закрыли сотни самолетов — фашистская авиация летела бомбить Одессу. Мальчик был в восторге от этого зрелища, но заметил, что взрослые люди — все, кто были рядом, — почему-то стали вмиг серьезными, хмурыми и молчаливыми.
Немецкую пехоту не пришлось долго ждать — село было оккупировано. Как рассказывал Василий Семенович, все ужасы войны стали привычным фоном его детства (немцы, румыны, партизаны и Советская армия наступали и отступали через их село). Мальчик начал заикаться, после того как однажды фриц дал автоматную очередь над его головой. Мать свою Василь с сестрами увидели лишь через три года. До этого ни родители, ни дети, разделенные войной и линией фронта, не имели никаких вестей друг о друге — даже не знали, живы ли. Супруги Лановые все это время работали в Москве на химическом заводе, где вручную разливали жидкость для зажигательных гранат. Производство оказалось настолько вредным, что оба стали инвалидами.
Семья воссоединилась в Москве в конце войны. Время было тяжелое. Но в жизни Васи появилась театральная студия, которая помогла пережить невзгоды и спасла от дурного влияния улицы, ведь дети того времени были в основном предоставлены сами себе. Педагогом театральной студии при Дворце культуры Завода имени Лихачева был выдающийся режиссер Сергей Львович Штейн. Многие его выпускники составили впоследствии элиту российского театра и кино: Вера Васильева, Татьяна Шмыга, Игорь Таланкин, Валерий Носик, Алексей Локтев, Василий Лановой и его друг Владимир Земляникин… Кстати, от заикания Вася к тому времени уже избавился — доктор посоветовал петь протяжные украинские песни, и это помогло. А песни остались с Лановым на всю жизнь — он пел их в компаниях, со сцены, на творческих вечерах.
В студии Васе не сразу дали главные роли, первое признание он получил, когда сыграл Валентина Листовского в пьесе «Аттестат зрелости». За эту роль Лановой был отмечен наградой на фестивале театральной самодеятельности. Так совпало, что вскоре режиссер Татьяна Лукашевич приступила к экранизации этой пьесы, и Ланового пригласили на пробы. Василий к этому времени как раз окончил школу и даже успел поступить на журфак МГУ. Но когда его утвердили на главную роль, жизнь повернула в другое русло: он твердо осознал, что его путь — актерская профессия, забрал документы из МГУ и поступил в Щукинское училище. Я же в этом фильме сыграл младшего брата героя Ланового — ассистенты режиссера высмотрели меня в школе, где я учился, мы жили недалеко от «Мосфильма». Так и состоялось мое первое знакомство с Васей.
В театральном училище, а потом и в первые годы работы в Театре Вахтангова Лановому было непросто. Я об этом знал с его слов. Возможно, многие ему просто завидовали. Ведь в труппу вчерашний студент пришел уже звездой экрана. Третьекурсником он снялся в роли легендарного Павки Корчагина в экранизации романа «Как закалялась сталь» (режиссеры фильма А. Алов и В. Наумов. — Прим. ред.). И за участие в съемках Ланового чуть не отчислили из института — студентам театральных вузов категорически запрещали сниматься. Парадокс был в том, что роль-то была очень значимая с идеологической точки зрения. Это и спасло — Ланового отчислить не решились.
Вот и в театре ранняя слава не была Васе союзницей… Правда, он говорил, что поначалу ему мешали «остатки» украинского говора. Ведь дома мать разговаривала с ним исключительно на мове. И Рубен Николаевич Симонов сказал: «Лановой, даю вам год — присмотреться, прислушаться к нашим артистам, вам нужно избавиться от украинизмов». Благодаря вере в себя, которую Васе подарило кино, и свойственному ему оптимизму он с этим сложным периодом справился. В итоге прожил в театре долгую жизнь — почти 65 лет, дождался и триумфальных ролей, и славы легенды вахтанговской сцены. Когда роли пошли одна за другой и, казалось бы, такие, о которых можно только мечтать, появилась опасность застрять в одном амплуа…
Роли предлагались только героические, а театральному актеру важно раскрыть разные грани своего таланта. Конечно, внешность Ланового — высокий, красивый, статный — естественным образом загоняла его в рамки амплуа героя. Тем дороже для него были роли иного характера. Например, Вася страшно гордился, что в детском спектакле «Золушка» сыграл маркиза Па де Труа! Роль характерная, возрастная, каскадная — с какими-то невероятными танцами. Хотя Лановому, как всегда, поначалу предложили сыграть принца, Вася сам попросил у Симонова роль старика-маркиза. Кстати, когда Василий Семенович вспоминал о своих киноработах, он всегда выделял эпизод в комедии «Полосатый рейс». Да, он там предстает Аполлоном, но суть роли-то комедийная, даже в чем-то пародийная. Вот Василий Семенович и обожал ее. А ведь он со скрипом согласился сниматься в этом эпизоде. Но режиссер его уверил: «Хороший эпизод может запомниться больше, чем главная роль». Так оно и получилось.
Уже в его зрелые годы на сцене нашего театра я, как режиссер, поставил для Василия Семеновича спектакль «Два часа в Париже с одним антрактом». За основу были взяты сюжеты двух французских водевилей, и в одном из них Лановой вновь сыграл характерного героя. Конечно, работа эта для Василия Семеновича оказалась нелегкой. Но он был очень послушным и исполнительным актером, поэтому нам удалось раскрыть его комедийный потенциал — в этом спектакле Лановой был и смешным, и нелепым. Все сложилось — «Два часа в Париже с одним антрактом» несколько лет шел с аншлагами! И Василий Семенович даже гордился, что играет в водевиле.
Последний спектакль в биографии Василия Ланового назывался символично: «Последние луны». Поставил его Римас Туминас, а я работал в качестве второго режиссера. Репетировали мы с Василием Семеновичем душа в душу. Профессионал абсолютный — Лановой не позволял себе никаких капризов, не раздражался, когда ему подсказывали или поправляли его. Единственное, что всегда становилось предметом наших споров, — это Васин вокал. Он очень любил петь. Ни один творческий вечер Ланового не обходился без песни. В концертах пел патриотические песни, романсы, а уж без песни «От героев былых времен…» из «Офицеров» зрители и не отпустили бы. Кстати, зал всегда вставал уже на первых аккордах. Я же иногда деликатно говорил: «Васечка, попробуй не петь как вокалист — все-таки ты не солист Большого, а попробуй песню сыграть. Мне кажется, так будет лучше, интереснее и глубже». Но в этом вопросе он не уступал, ругался и горячо спорил со мной — петь всегда стремился чисто и по нотам.
К сожалению, в театре в одних спектаклях мы с Василием Семеновичем встречались не часто. Но когда это случалось, были рады партнерству. Например, в спектакле «Мещанин во дворянстве» по Мольеру Василий Семенович играл моего слугу, а я был героем-любовником Клеонтом. А вот в спектакле «Фронт» по пьесе Корнейчука уже Василий Семенович играл командующего армией Огнева, а я — его адъютанта. Лановой по этому поводу шутил: «Так, сегодня твоя очередь мне прислуживать».
Специально друг друга на сцене мы не «кололи» — оба очень ответственные и дисциплинированные артисты, так нас воспитали Щукинское училище и Театр Вахтангова. Но иногда обстоятельства оказывались сильнее нас. Играем как-то в концерте сцену из «Мещанина во дворянстве». Там был момент, когда я, как бы возмущаясь, делал резкий жест рукой. А Василий Семенович на своей фразе слишком близко наклонился ко мне. И я, привычно взмахнув рукой, попал ему по носу. И сильно попал. Партнер мой вздрогнул, отскочил, но попытался продолжить сцену. И вдруг мы встретились взглядами, и оба начали хохотать! Каждая наша попытка продолжить диалог вновь и вновь заканчивалась хохотом. А Василий Семенович смеялся так заразительно, что вместе с нами хохотал весь зал. Так мы и не смогли доиграть эту сцену. Позорно ушли за кулисы, там успокоились и начали со следующего отрывка. Но публика нас поняла — встретила аплодисментами.
За годы нашей дружбы мы провели тысячи совместных концертов — выезжали на выступления до последних лет. Мне кажется, именно с этого и началась наша дружба. Когда меня после Щукинского училища приняли в Театр Вахтангова, где уже служил Вася, он предложил мне участвовать в его концертах. С чтецкими программами, литературными вечерами, сборными концертами «Товарищ кино» мы, без преувеличения, объехали весь мир, а уж нашу страну не по одному кругу. Конечно, на гастролях казусов и накладок не всегда удавалось избежать. Некоторые были весьма неприятные…
В один день заявлены два наших концерта в соседних городах: в одном городе — в пять, в другом — в девять вечера. Благополучно заканчиваем первый концерт, спокойные и счастливые идем в машину… Но по дороге машина ломается, и наше спокойствие на этом заканчивается. Водитель выскакивает, что-то чинит, мы проезжаем еще километр, и мотор снова глохнет… Так и едем короткими «перебежками», а время неумолимо приближается к девяти. Когда наконец мы въехали в назначенный городок, кончился бензин. Девять вечера. Нам бы схватить свои костюмы и побежать в ДК, а мы с Васей стали зачем-то эту машину толкать. Как-то растерялись в стрессовой ситуации — решили, что дотолкаем. Перед Дворцом культуры стояли обескураженные нашим отсутствием зрители — связи-то никакой не было. И вдруг они видят, как из-за поворота появляется машина, которую толкают истекающие потом, мокрые артисты. Бросив, наконец, наше «ведро с гайками», мы, неловко улыбаясь, прошмыгнули в клуб, привели себя в порядок, надели костюмчики и с одышкой выскочили на сцену. И тут начались овации! Наверное, впервые в жизни такие аплодисменты мы заслужили не как артисты, а как ломовые лошади.
Поклонниц у Василия Ланового было очень много, особенно в молодые годы — после его знаковых ролей в «Павле Корчагине», «Алых парусах», «Войне и мире», «Анне Карениной». На служебном входе его всегда ждала большая компания поклонниц. С годами, конечно, ажиотаж прошел. Последним пиком кинопопулярности стали «Офицеры», потом любовь поклонниц поутихла, а может быть, они просто выросли. Не могу забыть вот какую историю: мы были на гастролях в Риге. А обычно, когда приезжали туда, всегда старались в свободные часы вырываться на море в Юрмалу. День мы проводили на пляже, а к вечеру возвращались в театр. И вот на пляже в Дзинтари к нам вдруг бросилась стайка латышек в купальниках. Человек семь, а может, и больше, они бежали с другого конца пляжа и кричали с прибалтийским акцентом: «Лановоэ, смотрите, Лановоэ!» На этот крик с лежаков поднимались другие девушки и присоединялись к бегущим. В итоге Василия Семеновича буквально поглотила толпа женщин, меня оттеснили — да так, что мне даже не было видно, что они там с ним делают. Интересно, что Лановой в тот период был свободен и присматривал себе спутницу жизни, но, конечно, не из числа поклонниц. Параллельно с нами в Риге гастролировал ансамбль «Березка».
Целый штат отборных «невест». И Лановому одна из «березок» понравилась. В какой-то из вечеров после спектакля он «принял для храбрости» и пошел знакомиться — решительно постучался к этой девушке в номер. Дверь ему не открыли, и он, видимо, проявил излишнюю настойчивость, потому что на следующий день разразился скандал. Оказалось, что «березка» пожаловалась на артиста директору своего ансамбля, а их директор пришел с претензиями к нашему. Как и полагалось в те годы, недостойное поведение известного артиста, да еще и коммуниста, стало поводом для разбирательств и общественного порицания. Но тут вмешался художественный руководитель театра Рубен Николаевич Симонов: «Ну и что вы тут устроили судилище? Да эта «березка» должна быть счастлива и благодарна, что такой артист — сам Василий Лановой — рвался к ней в номер! Невидаль какая! Пусть гордится!» На этом инцидент был исчерпан.
Первую жену Василия Ланового Татьяну Самойлову я не знал. Вторую — Тамару Зяблову — видел лишь мельком. Но те, кто были с ней знакомы, отзывались о Тамаре как о замечательной актрисе, прекрасном человеке и красивой женщине. Она работала в Театре имени Пушкина и на телевидении. Но случилось страшное несчастье — в 1971 году Тамара, будучи беременной, погибла в автокатастрофе. Василий Семенович переживал эту трагедию глубоко и всерьез. Помогла пережить утрату работа — театр, кино, карьера не отпускали.
А вот его третью жену Ирину Петровну Купченко я знаю уже много лет. Люблю, ценю, уважаю и как талантливейшую актрису, и как глубокого, порядочного человека. Когда-то на заре их отношений Василий Семенович спросил меня как друга: «У меня намечается роман с Ириной Купченко, что думаешь по этому поводу? Как она тебе?» Ирина уже работала в нашем театре (с 1970 года), и я обращал внимание на то, как она общается с коллегами — во всем чувствовалась ее порядочность. Поэтому я уверенно ответил другу в шутливой форме: «Вася, надо брать!» Своего участия в этом браке я не преувеличиваю, но время показало, что я был прав. Женой, спутницей и матерью их сыновьям Ирина Петровна стала отличной.
В последние годы, если нас с выступлениями приглашали за границу, часто ездили втроем: Василий Семенович, Ирина Петровна и я. И для каждой страны мы готовили несколько произведений национальных авторов. В Болгарии концерты у нас проходили в трех городах, включая Софию. В свободное время после завтрака втроем вышли из отеля прогуляться. Мимо гостиницы шел бульвар, который обрамляли красивые деревья с желтыми листьями — стояла золотая, теплая европейская осень. Настроение соответствующее — полное умиротворение и благодушие. Прошлись по бульвару, и Василий Семенович сказал: «Вы, наверное, хотите еще погулять? Идите дальше вдвоем, а я вот тут на лавочке посижу, подышу свежим воздухом, полюбуюсь на падающие листья (все-таки он был самым старшим из нас).
Будете возвращаться — зайдете за мной». Прошло, наверное, больше получаса, прежде чем мы вернулись к этой лавочке. Василий Семенович сидел, откинув голову на спинку лавки, и дремал, кепка покоилась у него на коленях. А в этой кепочке лежали несколько монет, полпачки недоеденного кем-то печенья и кисточка винограда. Добросердечные прохожие, не признав в спящем человеке народного артиста СССР, «скинулись» ему на обед. Осознав произошедшее, мы с Ирой повалились от хохота на ту же лавку. А потом еще долго хохотали уже втроем, разбирая эти дары. И конечно, до конца поездки, до самой Москвы, мы подкалывали Василия Семеновича по этому поводу — как он талантливо сыграл роль бездомного даже во сне.
Мы всегда были рядом: и в театре, и на гастролях, позднее и в Щукинском училище, где оба преподавали, а я работаю и по сей день. Мы и досуг частенько проводили вместе, было у нас общее хобби, которым Лановой меня заразил, — охота. А его, если не ошибаюсь, в свое время к этому пристрастили друзья-космонавты. Главным по охоте у нас в компании был Виктор Васильевич Уткин, начальник Летно-исследовательского института в городе Жуковском. Дважды лауреат Сталинской премии, Герой Соцтруда, он был значительно старше нас и относился к нам с Лановым по-отечески. На охоту мы обычно выезжали двумя автомобилями с группой летчиков-космонавтов. И устраивали шуточные соревнования — артисты против летчиков, кто больше настреляет. В наше оправдание скажу, что зверей мы не убивали, охотились только на дичь — это был наш принцип — и иногда рыбачили.
Охота — занятие серьезное, даже опасное. Конечно, мы попадали в экстремальные ситуации… Однажды к месту нашей стоянки в Карелии приехали ночью. Обнаружили, что в деревне с десяток домов и ни одного огонька — там давно никто не живет. Уже темно — надо готовить ночлег. Выбрали избу покрепче и стали ее обустраивать. С фонариками разошлись по деревне в поисках чего-нибудь похожего на мебель. Я заглянул в один дом — ничего не нашел, потом зашел в какой-то сарай, посветил — и вижу, стоит, прислоненная к стенке, огромная доска. Я обрадовался, думаю: вот будет нам столик! Поставим на чурбачки, и можно будет поужинать по-человечески. Доска оказалась тяжеленной, и я взгромоздил ее на спину. Возвращаюсь в «лагерь», кладу доску другой стороной вверх, и все, открыв рты, замирают. Это оказалась огромная старинная алтарная икона Николая Угодника. Я потом эту икону запаковал в брезент и привез в Москву.
На следующий день втроем с Лановым и Уткиным мы вышли в поход. Там, где мы охотились, тайга своеобразная, невысокая: отдельно стоящие деревья и сплошные заросли кустарника, в котором и прячутся птицы. В этом же кустарнике проложены охотничьи тропы, но чаще — бездорожье. Если вышел на тропу, то есть шанс дойти до охотничьего домика — охотники оставляют специальные указатели друг другу в помощь. Целый день мы по этим тропам ходили, а к вечеру заблудились. Смеркается, и мы понимаем, что нам уже никакой домик не светит — ни дороги, ни сил, ночевать придется в тайге. Хорошо хоть, лето. Приуныли, сели, отдыхаем, стараемся с Васей не поддаваться панике. И тут Виктор Васильевич Уткин, даром, что ли, Герой СССР, вдруг уверенно говорит: «Все, встали!» Лановой ему: «Виктор Васильевич, ну куда по темноте?! Давайте уж здесь заночуем, костер сейчас разведем». — «Нет, я вас выведу!» Взвалили мы снова на себя походные рюкзаки, и Уткин пошел уверенным быстрым шагом поперек всех кустов, а мы с Васей за ним едва поспеваем. Как он сориентировался — загадка. Да только мы часа через полтора, уже в полной темноте, вышли на нашу деревню — откуда начинали путь. Не иначе как Николай Угодник нас вывел… А в лагере нас встретил встревоженный «денщик» Уткина дядя Паша. Личность легендарная, в авиации он был механиком, обслуживал самолет самого Чкалова и всегда сопровождал Виктора Васильевича в поездках.
Маленький, пожилой, с огромными голубыми глазами, дядя Паша с нами на охоту не выходил, оставался на базе и отвечал за снаряжение, быт и кухню. Однажды мы ушли в тайгу на трое суток, нам обещали славную охоту. Но ожидания не сбылись. И когда вернулись в деревню на следующий же день, застали удивительную картину: вусмерть пьяный дядя Паша лежал на надувном матрасе посреди разоренных продовольственных запасов. Он полагал, что у него впереди три свободных от нас дня, вот и устроил себе праздник. Как же дядя Паша матерился, когда мы его разбудили своим появлением и он понял, что его «отпуск» закончился. Наверное, народного артиста СССР Василия Ланового больше никто и никогда такими словами не крыл. В ярости дядя Паша так топнул по надувному матрасу ногой, что матрас, как ковер-самолет, сорвался с места и полетел на нас. Мы синхронно пригнулись, он просвистел над нашими головами. Вот так в поклоне мы и стояли перед дядей Пашей с виноватым видом, а он продолжал ругать нас на чем свет стоит.
Как-то в Карелии, на Сегозере мы вдвоем плыли в лодке и вдруг услышали то ли шум, то ли шип, то ли свист непонятного происхождения, который все усиливался, охватывая нас со всех сторон. Мы с тревогой крутили головами в поисках источника этого звука, пока один из нас не посмотрел наверх… Неба мы не увидели, оно было перекрыто чем-то темным и колышущимся. Прямо над нами пролетала бесконечная стая перелетных уток — тысячи птиц! Это была настоящая стихия! Мы стояли разинув рты, стрелять было бессмысленно, слишком высоко. На фоне такой мощи природы мы почувствовали себя песчинками, затерявшимися в космическом пространстве — между бескрайней гладью кристально чистого озера снизу и черным, бушующим, шипящим морем сверху. И этой стихии нет никакого дела до двух артистов...
Василий Семенович был отзывчивым человеком. Его имя могло открыть многие двери — и Лановой не отказывал в помощи. Вместе с другими артистами активно боролся за Георгия Юматова, который оказался под судом после того, как в состоянии аффекта застрелил человека. Тогда удалось доказать — актер действовал в рамках самообороны, и Юматов, хоть и надломленный, остался на свободе. Они подружились на съемках «Офицеров». Потом вместе снимались в фильмах «Петровка, 38», «Огарева, 6», «Приступить к ликвидации». Юматов был фронтовиком, а для Ланового это свято. А сколько Василий Семенович «пробил» коллегам и знакомым всяких социальных благ — телефонов, машин, квартир! Счету не поддается. Бывало, что мы и вместе ходили хлопотать.
Мне Василий Семенович помог с приобретением автомобиля. Это было в самом начале нашей дружбы. В Москве существовала контора, которая называлась УПДК — управление по делам дипкорпуса. Дипломатическим работникам разрешалось покупать за границей личные автомобили, которые по возвращении на родину они продавали через это УПДК. Конечно, продажа не была открытой, машины мгновенно расходились среди «своих». Тогда я попросил Василия Семеновича помочь — понимал, что ему наверняка не откажут… Так и получилось. Лановой съездил со мной в УПДК, там ему были рады, и я без проволочек купил замечательную машину — бывший личный автомобиль посла Турции, спортивный, желтого цвета, красоты необыкновенной. Тогда в Москве такой был один, на него все засматривались. Проблема была в другом: это была японская машина, и когда у нее что-то начинало барахлить, никто из советских механиков разобраться в ней не мог. Деталей тоже было не подобрать, поэтому машину я быстро продал. И купил отечественную.
Но больше всего я благодарен Василию Семеновичу за то, что он вернул меня в педагогику. Я много лет преподавал на кафедре актерского мастерства в родном Щукинском училище, ставил студентам дипломные спектакли. Но в определенный момент у меня возникло непонимание с коллегами. Конфликтовать я не стал, а попрощался и ушел. И несколько лет в училище не работал — все время посвящал театру и нашим с Лановым гастролям. А Василий Семенович преподавал на кафедре художественного слова и сценречи. Когда-то Яков Смоленский, педагог Ланового, посоветовал ему: «Если хочешь продлить молодость — иди преподавать. Взгляд студентов, как наждаком, будет с тебя снимать всякий «бронзовизм». Василий Семенович послушался, даже стал профессором. И, когда возглавил кафедру сценречи, пригласил меня работать под своим руководством. Товарища я ни разу не подвел — в моем лице он получил крепкого игрока. Сам Лановой незадолго до своего ухода говорил ректору: «За кафедру я спокоен, она остается в надежных руках. Лицо кафедры сегодня — Кузнецов».
Когда Василий Семенович попал с коронавирусом в больницу, я звонил ежедневно, но ни разу он к телефону не подошел (говорят, ему ограничили связь из-за докучливых журналистов, которые денно и нощно пытались выяснить подробности его состояния). А вскоре я и сам заболел. На собственной шкуре испытал все то, что мой друг пережил в последние дни жизни. Болезнь ведь нарастает постепенно. Пока нормально себя чувствуешь — не придаешь ей особого значения, кажется, что опасность пройдет по касательной. Но когда твое состояние, несмотря на лечение, ухудшается, начинаешь чувствовать полную беспомощность перед надвигающейся бедой. Мой организм сдюжил, а у Василия Семеновича, несмотря на положительную динамику, начались осложнения — он ушел за сутки. О смерти друга я узнал, когда переживал самую острую фазу болезни. Можете себе представить мое состояние и мои мысли в этот момент. Две ночи я не мог уснуть ни на секунду, а на третью — потребовал снотворное… С другом я не простился. И в памяти моей он остался живым… Практически любое свое выступление, и официальное, и застольное, Василий Семенович заканчивал строчкой пушкинского стихотворения, посвященного лицеистам: «Пируйте же, пока еще мы тут!» Сегодня мне хочется вспомнить всю эту строфу:
Пируйте же, пока еще мы тут!
Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто дальный сиротеет;
Судьба глядит, мы вянем; дни бегут;
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему...
Кому ж из нас под старость день Лицея
Торжествовать придется одному?
Судьба так распорядилось, что «торжествовать одному» придется мне…
