«Таня Никулина сказала: «Знаете, мне доводилось видеть протекающие крыши, ну капает в одном месте — собираешь воду в ведро, еще где-то потекло — там тазик поставишь. Но чтобы по всей крыше лило, как через решето, даже представить себе не могла. Мы с Юрой всю ночь перетаскивали с одного места на другое раскладушку с Максимом. До утра глаз не сомкнули». Кулиджанов переполошился: «Надо что-то решать с жильем для Никулиных», — рассказывает Наталья Фокина, доцент ВГИКа, сценарист, вдова режиссера Льва Кулиджанова.
По-настоящему мы с Юрой Никулиным подружились на съемках картины моего мужа, режиссера Льва Кулиджанова, «Когда деревья были большими». Но познакомилась я с ним гораздо раньше, еще в 1946 году. В то лето мы с подругой Лерой Старченко подали заявления во все столичные театральные учебные заведения и стайкой с другими абитуриентами ходили на прослушивания из студии в студию, потом искали свои фамилии в списках принятых. Причем мы с Лерой своих фамилий там раз за разом не находили. И вот в ГИТИСе, где мы тоже получили от ворот поворот, около такого списка я впервые увидела Никулина.
Он только демобилизовался из армии, еще носил гимнастерку и галифе. «Не взяли, — сказал Юра, пританцовывая, — ну что ж, пойду в цирковое училище». Мы думали, он шутит, посмеялись в ответ и ушли. Вдруг нас окликают два парня, как потом оказалось — студенты режиссерского факультета Толя Эфрос и Сережа Микаэлян. В то время режиссер Константин Воинов, руководивший потом ногинским театром, организовывал студию в Москве. Вот и поручил Толе с Сережей набрать актеров из числа способных абитуриентов, оставшихся за бортом. «Приходите к нам, — сказал Эфрос, — студия пока любительская, но потом это будет настоящий театр».
Первый раз нас собрали в квартире у актера Валентина Зубкова, многие помнят его по роли председателя в картине Кулиджанова «Отчий дом», а тогда он занимался у Воинова. Никулина тоже позвали, поскольку на прослушиваниях в ГИТИСе он впечатлил Эфроса. Воинов разыгрывал с нами этюды, готовился ставить пьесу о строителях, которую сам написал, такой бодрячок советского времени. И новый, 1947 год мы, полные надежд, вместе встречали в Доме пионеров неподалеку от Пироговки. Юра, как это потом часто бывало, пришел с гитарой и замечательно пел. Он рассказывал, что на фронте развлекал песнями однополчан и свое начальство. Милый, добрый, веселый, смешной, он все время старался подражать главному герою английского фильма «Джордж из Динки-джаза» — чудаковатому персонажу, который то и дело попадает в нелепые ситуации и лихо выкручивается. Никулин здорово его копировал. Юра тогда был немножечко влюблен в мою Леру, подруга говорила мне, что он пытается за ней ухаживать, но никакого романа у них не случилось.
Из затеи поставить с нами спектакль про строителей ничего не вышло. Тогда в стране была карточная система, а студия Воинова так и оставалась любительской и не могла считаться местом работы или учебы, поэтому продовольственные карточки нам не полагались. Лера, большая рукодельница, вязала для какой-то артели ажурные женские платья. Шерсть, помню, красила. С трудом, но как-то мы перебились с ней до весны. Юру тоже заботило: на что жить? «Все-таки пойду в цирковое училище, — окончательно решил он, — там хотя бы карточки дают». И мы уже знали, что он не шутит и цирк для Никулина — это не что-то абстрактное, а знакомый мир, потому что его отец писал репризы для клоунады. «Девчонки, может, со мной в цирк?» — звал нас Юра. Но мы хотели все-таки поступить в какой-нибудь театральный вуз. Мне опять не повезло, особенно было обидно, когда в ГИТИСе, преодолев творческие туры, я срезалась на сочинении. А вот Лера поступила. Теперь она уже давно народная артистка, живет во Владикавказе и играет ведущие роли в Русском театре. Ну а Юра поступил в студию клоунады при Московском цирке на Цветном бульваре, а дальше стал тем, кем стал.
Так вышло, что со времени занятий у Воинова и до съемок «Когда деревья были большими» мы с Никулиным не виделись 15 лет. Я уехала в Тбилиси к отцу, он был геологом. Так я оказалась в родном городе Льва Александровича Кулиджанова, который незадолго до меня вернулся домой после неудачи со ВГИКом. Он туда поступил и даже начал учиться на режиссерском факультете, но ему пришлось уйти, потому что денег не было совсем, есть было нечего. И даже койки в общежитии ему не досталось — спал в шкафу. Он просто выбился из сил. Родители Кулиджанова были репрессированы, а тут как раз мама возвратилась из лагеря, и Леве хотелось какое-то время побыть с ней.
В Тбилиси Кулиджанов стал ездить с друзьями моего отца в геологические экспедиции десятником, так мы с ним и познакомились. Но продолжали мечтать — Лева о кино, а я о театре. Решили вместе возвращаться в Москву. И вот он поступил к Герасимову во ВГИК, а я в ГИТИС к Гончарову. Но Лева уже взялся руководить моей судьбой и перевел меня в студию при детском театре, у него там были связи. Мол, там сама Пыжова набирает, надо идти. Я послушалась, а вскоре студию эту закрыли. Мы попали под разгромную кампанию — тогда как раз уничтожали Еврейский театр Михоэлса, ну и нас заодно. И тут Лева выступил с новой идеей: «Хватит шатаний по театрам, поступай тоже во ВГИК, на сценарный факультет, и у нас с тобой будет тандем». И снова я его послушала…
После ВГИКа я стала работать в объединении Герасимова редактором. И вот как-то раз, разбирая корреспонденцию, я обнаружила бандероль из Минска для Кулиджанова. Это был сценарий «Когда деревья были большими» Коли Фигуровского, кстати, большого друга нашей семьи, и я даже удивилась: вот скромняга, мог же напрямую обратиться к Леве, а прислал почтой. Кулиджанов тогда уже снял «Дом, в котором я живу» и «Отчий дом», много ездил с картинами по миру, как раз вернулся с Кубы, страшно измученный. На нем плохо сказался перепад температур, потому что на Кубе лето, а у нас зима, и чувствовал себя Лева неважно. И тут я приношу ему Колин сценарий: «Читай!» Лева сначала отнекивался, мол, потом, но когда взялся, не смог оторваться. Сказал: «Я буду это снимать!» О Никулине тогда и речи не велось, муж не был с ним знаком. Хотя Юра успел уже сыграть у Гайдая в комедии «Пес Барбос и необыкновенный кросс» и несколько эпизодических ролей, Кулиджанов этих фильмов не видел, я, кстати, тоже. Да и потом, там он везде комик, а тут драматичная роль Кузьмы Иорданова, бывшего фронтовика, а теперь пьяницы и тунеядца, который выдает себя за отца чужой девочки в надежде изменить свою жизнь. Забегая вперед, скажу, что даже сам Юра сомневался, получится ли у него.
В общем, Кулиджанов изначально видел в этой роли Василия Меркурьева, маститого ленинградского артиста, известного по фильмам «Небесный тихоход» и «Верные друзья». Меркурьев обрадовался такому предложению, сделали пробы, которыми Лева остался доволен. Помню, как муж привел Меркурьева к нам домой, я приготовила рыбу, и Василий Васильевич ее с удовольствием ел, хохотал, кивал, мол, поработаем. А потом повел себя, мягко говоря, странно. Позвонил директору картины и буквально потребовал, чтобы натурные сцены снимали рядом с его дачей под Питером. «Я, — говорит, — сейчас отдыхаю, со мной семья, у меня тут цветочки, хозяйство, дела, никуда не поеду. Что с остальной киногруппой? Послушайте, ну разместите как-то… А иначе на меня можете не рассчитывать!» И все были настолько возмущены этой выходкой Меркурьева, что решили от него отказаться. В общем, остались мы без главного артиста.
И тут наш второй режиссер Исаак Магитон — кстати, после «Деревьев...» они с Юрой стали закадычными друзьями — предложил нам с Левой: «Сходите в цирк, там с Карандашом выступает Никулин, посмеетесь, отвлечетесь». И мы отправились на Цветной бульвар. Мужу Юра так понравился, что решено было взять его на роль Иорданова. Лева сказал: «Никулину и играть ничего не нужно, просто быть самим собой в кадре». Как же я обрадовалась, но чтобы не опережать события, даже не пошла повидаться с Юрой за кулисы. И вот после проб на студии Горького, от которой мы жили буквально в двух шагах, Лева привел Юру к нам домой. Причем Никулин так и явился — в обшарпанном костюме Кузьмы и с его чемоданчиком. Теперь он так же, как когда-то копировал героя из «Джорджа из Динки-джаза», подражал Иорданову, на ходу сочинял какие-то репризы. «Вот привел вам вашего мужа, он чемодан не хотел нести, так я помог… Ну, здравствуй, Наташенька! Надо же, ты совсем не изменилась!» Так, спустя столько лет, возобновилось наше знакомство.
Несколько сцен отсняли в Москве. Для одного из эпизодов нам предоставили только что открывшийся мебельный магазин на Ленинском проспекте. Сотрудникам в этот день дали выходной, и директор расстарался принять в своих владениях киногруппу. И вот появляется Юра — небритый, в кепочке со сломанным козырьком, в помятом пиджаке. Направляется на площадку, а путь ему преграждает директор магазина: «Марш отсюда, здесь сейчас съемки будут!» Юра растерялся: «Да ведь я артист, как раз на эти съемки». Тот, конечно, не поверил, принял его за местного забулдыгу: «Знаем мы таких артистов! Пятый день здесь околачиваешься». Юра еще больше растерялся. За происходящим в стороночке наблюдали Кулиджанов с оператором Гинзбургом и, вместо того чтобы остановить директора, решили тому подыграть: мол, хулиган какой-то, первый раз его видим. И только когда директор стал звать милицию, «раскололись», сказали: «Пропустите его, пожалуйста! Это наш артист, между прочим, главную роль играет!» Директор потом долго перед Никулиным извинялся. Но вся эта история только придала Юре уверенности: признал его товарищ за того, кем и должен быть Иорданов.
А потом была экспедиция в подмосковную деревню Мамонтово. Стояло лето — время отпусков и школьных каникул, многие приезжали целыми семьями. Юра тоже приехал с женой Таней и сыном Максимом. Сняли им какую-то запущенную избушку, там все домики представляли собой грустное зрелище, выбора-то особого и не было. А ночью накануне первой съемочной смены разразилась гроза с сильным ливнем. Но к утру распогодилось. И вот на площадке начали подготовку, выставляют аппаратуру, вся деревня слышит, как по громкоговорителю актеров вызывают на грим. Появляется Таня, садится на стул и говорит: «Знаете, мне доводилось видеть протекающие крыши, ну капает в одном месте — собираешь воду в ведро, еще где-то потекло — там тазик поставишь. Но чтобы по всей крыше лило, как через решето, даже представить себе не могла. Мы с Юрой всю ночь перетаскивали с одного места на другое раскладушку с Максимом. Он так крепко спал, что даже не шелохнулся, а вот мы с Юрой до утра глаз не сомкнули». Кулиджанов переполошился: «Надо что-то решать с жильем для Никулиных, они так каждую ночь будут раскладушку с Максимом таскать, а Юра должен высыпаться, чтобы быть в форме!» Но вариантов переселить Никулиных не было. И тогда плотники, которые у нас строили декорации, починили крышу, залатали все дыры, а заодно и подправили избушку-развалюшку. Хозяева, которые сдали Никулиным жилье, были очень довольны. А дальше уже обошлось без приключений. Вечерами мы собирались с Никулиными то у нас с Левой, то у них, накрывали стол, смеялись, травили байки. Танина мама Мария Петровна приехала — Никулин тещу обожал. В какой-то момент опомнился Меркурьев, стал названивать, мол, меня не так поняли, готов приехать хоть в Мамонтово, хоть куда угодно, — только поздно спохватился.
А вот исполнительницу главной роли Инну Гулая Таня к нам в компанию так и не зазвала, хотя старалась. Инна Тане очень нравилась. Но она предпочитала компанию Люды Чурсиной, которая дебютировала в этой картине, и других девчонок. Инна могла проявить характер, хоть и совсем молоденькая была девочка. В сцене встречи Наташи с Кузьмой она придумала, что, подбегая к поезду, должна косолапить, ей казалось, что так будет выразительней. Кулиджанов согласился. А звукооператор потом ей высказал: «Некрасиво! Ты же актриса, у тебя роль главная!» Инна подобралась, как тигрица, готовая к прыжку, и дала отпор: «Если вы ничего не понимаете, то лучше молчите!» Зная ее, Кулиджанов очень беспокоился, когда нужно было ехать в Канн с нашей картиной. Лева опасался, как бы Инна там чего-нибудь не натворила, потому что в составе делегации были актрисы, которых она недолюбливала. Но обошлось. Помню, как все озаботились поисками нарядов для Инны, чтобы она достойно выглядела в Канне. Она ведь из бедной семьи, жила с мамой, отца не было. Выручила Жанна Прохоренко — она дала платье, в котором на два года раньше сама представляла в Канне «Балладу о солдате». А второе привезли Инне Никулины: они ездили с цирком на гастроли за границу, и Таня там выбрала для Инны красивое платье.
Юра с Таней, Таня с Юрой… Они всегда и во всем были вместе, их просто невозможно разделить. Правда, в Тане, может быть, была какая-то скрытая боль, что она сама недостаточно реализовалась. Она считала себя настоящей актрисой, так всегда и говорила: «Мы, актеры». И хотя она мало что сыграла, никогда не была на задворках, всегда руководила съемочной площадкой, когда Юра снимался, распоряжалась реквизитом и так далее. Они с Юрой обожали рассказывать историю своего знакомства, особенно Таня. Она училась в Тимирязевской академии. И вот у них в опытном хозяйстве родился какой-то странный жеребенок, похожий на таксу: ножки коротенькие, тело вытянутое. Решили показать это существо Карандашу — может быть, сгодится для цирка. И Таня с подружкой отправились на Цветной бульвар. «Юр, — сказал Карандаш Никулину, — посмотри, годится ли нам этот Конек-Горбунок для номера, а мне некогда». Юра к ним вышел, но оказался экспертом так себе, кому-то перепоручил это дело. «Извините, девочки, — говорит, — у меня сегодня выступление». Зато пригласил их на представление, оставил контрамарки у администратора на самые хорошие места. Как Юра потом объяснял: «Просто Таня мне сразу понравилась». В тот вечер на манеже случился какой-то сбой, и Юра попал под скачущую лошадь, его из цирка увезли на «скорой» в институт Склифосовского. А на другой день Таня поехала туда навестить Юру. Вот так у них и начался роман.
Дома у Никулиных всем руководила теща Мария Петровна — командирша, всегда с папиросой в зубах, и к телефону подходила только она: «Вас слушают! Никулина? Юрия Владимировича? А по какому вопросу? Подождите, сейчас с вами будут говорить!» Затем трубку брала Татьяна: «Да, очень интересно! И что, большая роль? Вы уверены? Какие условия?» И только если предложение казалось ей интересным, она звала к аппарату Никулина. Этот раз и навсегда установленный тещей ритуал ужасно забавлял Юриных друзей. Исаак Магитон обожал вступать в переговоры с Марией Петровной, потом что-то плел Татьяне, и когда доходила очередь до Никулина, выдавал: «Юрий Владимирович, вас беспокоят с «Мосфильма». Мы хотим, чтобы вы сыграли у нас Ивана Грозного!» Выдумывал какое-то невообразимое название картины… В трубке повисало молчание, потом Юра наконец соображал: «Изька, дурак, ты, что ли?» И оба хохотали. А потом уже хохотали все мы, когда Изя с Юрой пересказывали нам этот диалог, изображая в лицах допрос с пристрастием. У Юры с Таней был очень ухоженный, милый и всегда гостеприимный дом, там подавали блины и другие угощения. Помню, как мы у Никулиных ждали Колю Фигуровского из Кремля, где Хрущев учил деятелей искусства, как правильно снимать кино. А это событие как раз совпало с каким-то семейным праздником Никулиных, и собралась вся родня, в основном Танина: тетушки, двоюродные сестры, племянницы, а еще друзья, знакомые и даже знакомые знакомых — в общем, какое-то невероятное количество народу. И вот наконец появляется Коля. Юра бросился к нему: «Ну что?» — «А, да пляска мракобесов!» В присутствии малознакомых людей такие вещи лучше было не говорить. Но — обошлось.
Помню еще, как мы к самому Фигуровскому ездили в гости на именины (он уже перебрался в Москву), в Николин день, 19 декабря. Никулины приехали раньше нас, и Юрина черная «Волга» была припаркована во дворе, ее уже занесло снегом. И на запорошенном заднем стекле кто-то вывел: «Операция Ы!» Вот в том числе и так проявлялось народное обожание…
На новогодние праздники Никулин с Шуйдиным, бывало, выступали на елках на ВДНХ, и на такие представления невозможно было раздобыть билеты. Нас с детьми проводил туда сын Никулина Максим. Он тогда был важный такой шкет. Говорил билетерам: «Мы к Никулину идем!» — и показывал рукой на нас, мол, остальные со мной. Как-то с Максимом вышла история, я в жизни никогда больше такого ужаса не испытывала. Мой Сережа занимался в открытом бассейне «Москва», и Юра с Таней решили Максимку тоже на плавание отдать. Я повела в бассейн обоих мальчишек. У сына уже был пропуск, а Максиму нужно было купить абонемент. Он пошел в кассу. Дело вроде бы минутное. И вот я стою на бортике, жду, когда же в воде покажутся две головы.
Сережина голова появилась, а Максимкина нет. Время идет, а его все нет и нет. Бежит Сережа: «А Максим не пришел». Я к тренеру: «Пропал мальчик!» Тот так перепугался, что снарядил на поиски команду водолазов. Но, к счастью, те никого на дне бассейна не обнаружили. Я на подкашивающихся ногах помчалась в бухгалтерию, где был телефон, мобильных тогда еще не существовало: «Умоляю, разрешите позвонить!» Набираю номер Никулиных, в трубке раздается коронное Марии Петровны: «Вас слушают!» — «Максимка пропал…» — «Максимка сидит на кухне и кушает оладушки!» А вышло так. По дороге к кассе взрослые ребята отняли у него деньги, он заплакал и побежал домой, к бабушке, искать утешения. Они на улице Фурманова жили, там недалеко. Я и не заметила, как он выскочил. Юра с Таней потом меня успокаивали: «Наташ, ну ничего же страшного не случилось…» Никулин даже часто меня разыгрывал: «Опять мальчиков потеряла?»
Хорошее было время! Я сейчас часто смотрю на фотографию, на которой мы все вместе в цирке — с Левой, с Таней, с Юрой, с Максимом и уже с нашими внуками. Нас тогда Игорь Кио снял. «Когда деревья были большими» так и осталась единственной совместной картиной Кулиджанова и Никулина. Но дружили мы всю жизнь. Юра был очень благодарен Леве за эту роль. Ведь, как он шутил, после нее он «пошел по рукам» — в Никулине разглядели большого драматического артиста.
