Олег Пальмов: «Могу сказать начинающим артистам — все будет. Но не все будет хорошо»

пожалуй, самая известная цитата из киноролей санкт-петербургского артиста Олега Пальмова в образе Почтмейстера в культовом фильме Игоря Масленникова «Собака Баскервилей» из телевизионного сериала о Шерлоке Холмсе.

При этом в творческой биографии Олега Пальмова — 20 спектаклей в шести театрах страны, 30 полнометражных фильмов и сериалов, 10 моноспектаклей — от Пушкина до Житинского, несколько проектов non-fiction, а также авторская учебная программа «Свобода общения», которую он ведет около 10 лет для студентов СПБГУ в рамках дополнительного образования на факультете психологии.

— Олег Константинович, как становятся актерами?

— Мой путь в актерскую профессию был довольно последовательным. Я родился в городе Свердловске, ныне Екатеринбург. Мы жили в бывшем купеческом двухэтажном доме на «Набережной рабочей молодежи». Двор был закрыт мощными деревянными воротами, калиткой с мудреной ручкой, это я живо помню. До сих пор ощущаю даже запах этого дома. Перед воротами, снаружи, сидели неизменные бабушки, которые обсуждали всех и вся. А мы, дети, собирались во дворе ватагой, развлекались, как могли. Зачастую ребята сидели на лавочках, а я все время что-то рассказывал, изображал, иногда придумывал истории прямо на ходу. Вот отсюда все и началось. И, более того, потом, спустя много лет, я понял, что это была прямая дорожка к моим моноспектаклям, которыми я занят теперь, поработав в разных театрах страны — в Красноярске, в Москве, и, конечно, в Ленинграде, а потом Петербурге. Тогда, в детстве, я не отдавал себе в этом отчета. Это был возраст, когда живешь в любви и ласке, которыми тебя окружает семья, когда всё думается и решается за тебя. Теперь, работая над своими моноспектаклями, я говорю, что «впал в детство».

Мы с братом, который был старше меня на восемь лет, часто представляли себя героями различных произведений, играли, например, «в мушкетеров». Мама поощряла наши увлечения, и даже шила нам простенькие костюмы. Однажды мама спросила меня: «Мсье д’Артаньян, откуда у вас такой прекрасный плащ?» На что я, советское дитя, гордо ответил: «В ателье сшили!»

— Мама обиделась?

— Нет, она спросила меня с доброй иронией, подыгрывая. Наверное, хотела услышать, что плащ из Лувра, или, по крайней мере, из лавки галантерейщика Бонасье. Но я выдал вот такой неожиданный текст — «из ателье». Уже слышал к тем годам об ателье...

— Ваша мама была педагогом по образованию?

— Нет, мама была домохозяйкой, занималась семьей — детьми, потом внуками. И была очень талантливым и духовно богатым человеком. Прекрасно знала музыку, сама пела в консерваторском хоре в Свердловске (Екатеринбурге). Они оба — и папа Константин Ильич, и мама, Елизавета Дементьевна, были очень одарёнными людьми. Очень...

— А когда вы поняли для себя, что театр — это самое интересное в жизни?

— Интерес к настоящему, профессиональному театру окончательно оформился в 14-15 лет. В Свердловск приезжали разные великолепные театральные коллективы — Театр Сатиры, например. Папанов, Менглет, Весник, Аросева, Зелинская, молодые Спартак Мишулин, Андрей Миронов, как мне свезло! Видел их на сцене, на всю жизнь был впечатлён их игрой. Я бывал на всех гастрольных спектаклях. А потом в моей жизни возникла театральная студия, которой руководил Валентин Ткач, профессиональный актер, работавший тогда в Свердловском драматическом театре. И он много сделал для того, чтобы укрепить мое решение заняться актерской профессией, взял меня в свою студию, а потом помог поступить в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кино. К тому моменту Ткач сам уже учился на режиссерском отделении в ЛГИТМиК у известного театрального педагога Рафаила Рафаиловича Сусловича. Многие из наших студийцев тогда уехали в Ленинград — там была целая уральская диаспора.

— Как люди понимают, что актерство — это главное, и уже не отпустит?

— Не знаю. У всех по-разному. Многие из нашей студии актерами так и не стали...

— А вас не отпустило?

— Да, меня не отпустило.

— Актерство не отпустило, но, тем не менее, у вас ведь была попытка поступить на медицинский?

— Да. И мне кажется, я был бы неплохим врачом. В нашей семье случилась большая трагедия — болезнь моего старшего брата, Игоря. Я тогда прервал свою работу в Красноярском ТЮЗе, вернулся в Свердловск, помогал родителям ухаживать за Игорем, стал, практически,»медбратом». Научился делать уколы, делал всё, что было необходимо, соблюдал все назначения. Дома была целая лаборатория с ампулами, необходимыми лекарствами. Брат окончил свердловскую консерваторию по классу фортепьяно, был очень талантливым человеком, прекрасным поэтом, деканом свердловского пединститута. Потом — Ленинград, режиссерский факультет Георгия Александровича Товстоногова, где Игорь проявил себя и как блестящий актёр. В одну из сессий, на экзамене по актёрскому мастерству (режиссёры должны были постигать и основы актёрского дела) блистательно сыграл роль Ломова из чеховского «Предложения». Аудитория стонала от хохота. Я был на седьмом небе от счастья, поскольку способствовал его поступлению в ЛГИТМиК, уговорил поступать, даже занимался с ним, будучи сам уже студентом этого института. К сожалению, спасти брата не удалось, болезнь оказалась сильнее. У него два сына: талантливый российский пианист Вадим Пальмов и мой тёзка, Олег Пальмов, психолог от бога. Не прервалась связь времён.

Но вернемся к поступлению в медицинский. В одиннадцатом классе в школе я появлялся лишь изредка — занимался в театральной студии, вместо посещения уроков ходил в кино и театры. Кое-как сдал школьные экзамены. Не знал, по-настоящему, ничего, что нужно было для поступления в мединститут, куда я собрался поступать. В мединституте профильными считались экзамены по физике и химии. Родители пригласили педагогов, да и сам я очень увлекся. Особенно мне нравилась физика — прошел весь курс с пятого по 11 класс за месяц. Решил более ста задач. Один из наших студийцев подарил мне учебник по физике Эллиота и Уилкокса. Как мне нравилось по нему заниматься! Написано абсолютно доходчиво, для дурака. В итоге физику я полюбил всей душой, и знал ее так, что потом даже консультировал наших отличников1

Но, конечно, очень нервничал. Занимался и днём, и ночами. Даже закурил. Мама, когда увидела это (я не скрывался) — чуть в обморок не упала. Но потом сама купила мне «приличных» сигарет, чтобы «ребёнок не курил черт знает что!». Сейчас я давно уже не курю...

В итоге, поступая на медицинский, я набрал девять из десяти необходимых баллов по профильным предметам — физике и химии.

Но это были еще хрущевские времена – «дорогу солдатам, матросам, рабочим и колхозникам!» Им натягивали отметки на экзаменах, зачисляли в мединститут в первых рядах, несмотря на то, что они, зачастую, по всем предметам получали трояки. Моё поступление подвисло. А потом, довольно скоро, выяснялось, что все эти ребята — взрослые парни, им надо работать, кормить свои семьи, вести хозяйство. В результате, многие просто отказались учиться, забрали документы или перевелись на вечернее или заочное отделения. Мне тогда позвонили из института: «Приходите, у вас прекрасные баллы, мы вас зачислим». Но тут уже я сказал: «Нет, спасибо, уезжаю в Ленинград». Почему? Потому что «не отпустило».

Из-за сдачи экзаменов в медицинский, я пропустил набор в ЛГИТМиК и приехал в Ленинград уже только осенью, когда все туры и экзамены закончились. На счастье, учебный процесс ещё не начался, поскольку мой будущий курс был на морковке и картошке. Существовала в советские времена такая практика — отправлять студентов в колхозы и совхозы помогать труженикам села убирать урожаи. Курс был набран Народным артистом РСФСР, театральным педагогом, будущим Мастером нашего курса Леонидом Фёдоровичем Макарьевым. Когда-то мой отец в Ленинграде, во Дворце культуры пищевиков, занимался в театральной самодеятельности. И Макарьев иногда приглядывал за этой молодежью. Даже подписывал им свои книги. Такая книга была и у моего отца. Исходя из этого — поступок, конечно, весьма наивный — мой отец написал письмо Леониду Федоровичу с просьбой посмотреть меня. С этим письмом я и пришел к Мастеру... домой. (!) В Ленинграде. Полчаса не мог заставить себя нажать кнопку дверного звонка, но все-таки решился. Вручил ему отцовское письмо, он сказал, что как же, конечно, помнит моего родителя... Может быть и вправду помнил, отец был очень энергичным человеком, но, скорее всего, Макарьев сделал вид, что помнит – вот, истинный петербургский интеллигент — и пригласил меня в квартиру. Прочитал тут же письмо, предложил что-нибудь ему прочесть. Конечно же, я не был должно готов, поскольку готовился к поступлению в мединститут. Прочитал какую-то ересь. «Мда...», — сказал Леонид Федорович и спросил – «А куда ты поступал?» -- «В медицинский» «А что сдавал?» — «Химию, физику» «А закон Бойля — Мариотта помнишь?» -- «Конечно» -- «Расскажи!» А дело в том, что Макарьев, до служения Театру, учился и окончил металлургический факультет ленинградского Политехнического института. Химия и физика ему прекрасно были знакомы. И тут я понял, что закон Бойля — Мариотта для меня сейчас и проза, и стихотворение, и басня. И «исполнил»!

— Но как же можно актерски исполнить фразу «При постоянных температуре и массе газа произведение давления газа на его объём постоянно»?

— Можно. Главное, увлеченно. Наверное, я даже чуть педалировал. Но Леониду Федоровичу понравилось, он дал мне еще несколько дней на подготовку, и потом меня смотрели уже его педагоги. И меня приняли в ЛГИТМиК «кандидатом в студенты», а после первой сессии зачислили уже студентом.  

Леонид Федорович Макарьев, повторяю, был истинным петербургским интеллигентом. Даже внешне — всегда в костюме-тройке, безукоризненной рубашке, начищенных туфлях. Неизменный черный мундштук с сигаретой... Такой вот классический образ. О, многие дамочки сохли по нему, когда он блистал на подмостках ленинградского ТЮЗа!.. Входя в нашу 36 аудиторию, он поднимал руки и говорил — «Урну!», и мы хором читали: «Урну с водой уронив, об утёс её дева разбила...» До конца. С этого начиналось занятие по мастерству актёра. Спустя некоторое время, он уже не говорил: «Урну!», а только поднимал руки, и мы знали, что должны делать. Задавал тон, настраивал. Здорово!..

Забегая вперёд. Спустя несколько лет, во время работы в тогдашнем театре Ленинского Комсомола, ныне «Балтийском Доме», я был назначен на роль Треплева в спектакле по чеховской пьесе «Чайка». Режиссёр-постановщик — Геннадий Опорков. Роль мирового уровня! И я, ничтоже сумняшеся, тут же отправился к Мастеру, Леониду Фёдоровичу Макарьеву. Зачем? За благословением... Эту роль играл не один год.

Макарьев привил нам, студентам, одно из основных необходимых качеств — чувство вкуса. И не только в профессии, но и в жизни. Конечно же, каждый экзамен по актерскому мастерству отмечался в общежитии. Курс собирался, приезжали наши преподаватели во главе с Мастером. Обычно с двумя тортами или другими вкусностями. А мы, молодые негодяи, провоцировали их «на проявления». Однажды, к моменту их прихода, мы подготовили подносик — полчашки водки, кусочек хлеба с солью — вроде бы, все, как положено. И, когда они вошли, поднесли Мастеру, Леониду Федоровичу. Все замерли — как выкрутится? Он с минуту оценивал ситуацию — «оценка» — это наш профессиональный, актерский термин. А потом, изящно взяв эту чашку за ручку, выпил все до дна, еще немного в горле этой водкой «поиграл», отломил небольшой кусочек хлеба, закусил, и с достоинством сказал: «Ну, что же, теперь присаживайтесь, будем беседовать». Это было красиво. Даже в питие водки он преподал нам урок. Все, что делал Леонид Федорович было красиво.

Были еще два преподавателя на курсе. Я больше работал с Анатолием Самойловичем Шведерским, чем с Владимиром Викторовичем Петровым. Оба были прекрасными педагогами, потом у них были свои курсы. Петров, со временем, стал завкафедрой.

Но самую большую оснащенность, и знания, лично мне дала педагог по речи, Странгилла Шеббетаевна Иртлач. Сейчас, занимаясь моноспектаклями, часто вспоминаю ее уроки. Она была турецких кровей, с необычной, яркой внешностью. На ее уроках сценической речи мы не просто занимались техникой — «бдгу-бдго-бдга» и так далее — мы ещё делали небольшие спектакли. Например, я с одним из своих однокурсников играл чеховский рассказ «Беспокойный гость». То есть, занимаясь сценречью на её уроках мы занимались и непосредственно своим актёрским делом. Вот такова была методика Странгиллы Шебетаевны. Повторяю, она дала мне очень много. К великому сожалению, через годы я потерял тетрадь с ее упражнениями, но я все их помню по сию пору. Довожу их до сведения и моих теперешних студентов. И еще — она потрясающе пела, сама аккомпанируя себе на гитаре — русские романсы, городские песни и даже иногда блатные, одесские... И это было настоящее учение для нас — мастера показывали, как ВСЁ можно делать красиво, не пошло, не гадко. Великая им благодарность! Вот это я и называю чувством вкуса, которое нам прививали. А Странгилла Шебетаевна и посейчас стоит в моей памяти в особой «рамочке».

— Итак, вас приняли в ЛГИТМиК «кандидатом в студенты». У вас не было квартиры, не было стипендии, не было возможности поселиться в общежитии. Как вы жили, как управлялись с бытовыми задачами?

— Очень хорошие знакомые моей мамы приняли меня в своей коммунальной квартире. У них было три комнаты, одну из них они предоставили мне. На Моховой улице, почти напротив института. Иногда я прибегал домой отдохнуть, перекусить. Бывало даже в сценическом костюме. Например, в отрывке из пьесы Бориса Лавренева «Разлом» я играл председателя судового комитета крейсера «Заря» Артема Годуна. Бывалого моряка. Ну как не покрасоваться на улице в революционной тельняшке?!

Это была совершенно не свойственная мне роль. Но, в театральном институте, как и вообще в актёрском деле, надо пробовать всё. С нами могут случиться совершенно неожиданные вещи.

В студенческом общежитии я был частый гость, там друзья, сокурсники, разговоры. Мы много общались, чего греха таить, бывало, выпивали, грезили театром. Но при этом очень много работали, делали этюды, отрывки из пьес.

А на последнем, четвертом курсе — у нас был актерско-режиссерский курс, первый, «пробный шар»: наши режиссеры-студенты Олег Рудник и Юрий Мамин (Юрий Мамин — широко известный советский, российский кинорежиссёр снял такие замечательные ленты, как «Праздник Нептуна», «Фонтан», «Окно в Париж» и другие. Его высоко ценил Эльдар Рязанов), поставили с нами спектакль «Преступление и наказание». Самостоятельная работа. Помимо того, чему и так учились, и учились, поверьте, весьма усердно — еще по ночам делали и «Преступление и наказание». Роль Родиона Раскольникова мы играли в паре с одним из постановщиков, Олегом Рудником. И помню — чтобы войти в атмосферу, я дома зажигал свечи, бродил по ночам по очень неблагополучным местам тогда еще Ленинграда, вокруг канала Грибоедова, в так называемых, «местах Достоевского». Я точно знал, сколько шагов от квартиры Родиона Раскольникова до квартиры старухи-процентщицы.

Однажды мы втроём — Мамин, Михайлов и я — также, ночью гуляли по этим самым дворам и зашли в подъезд старухи-процентщицы. Разложили газетку на подоконнике то ли первого, то ли второго этажа, стоим, выпиваем, закусываем — в таком-то жутковатом месте! Гусарим, одно слово, всё нипочём. И видно — люди мы эмоциональные — градус речи изрядно повысился. В какой-то момент, я поднял голову и — о ужас! Сверху, в пролёт, на нас смотрит... растрёпанная старуха!.. Я потерял дар речи, с трудом выдавил: «ребята, наверху»... Они подняли головы... Немая сцена. Потом, неверными ручонками мы свернули нашу газетку и спешно ретировались. По сю пору мурашки по телу. Волшебные места!..

Этот спектакль получился, его очень хорошо принимала публика, мы играли его в институте на Малой сцене. Роль такого масштаба мне многое дала — спасибо Олегу Руднику, Юрию Мамину и, конечно, Виктору Михайлову, моему основному партнёру в этом спектакле, который блистательно сыграл следователя Порфирия Петровича. Благодаря этой роли Георгий Александрович Товстоногов пригласил Виктора в знаменитый БДТ. Витя сыграл не одну главную роль в фильмах Мамина, стал известным актером. Недаром потом Андрон Сергеевич Кончаловский пригласил его в свой фильм «Курочка Ряба», где он играл с Инной Чуриковой — прекрасной актрисой и замечательным человеком. И недаром после его внезапной кончины она сказала о нем много добрых слов. Ведь Виктор ушел из жизни несправедливо рано, накануне большой славы. Инна Михайловна звонила и выражала свои искренние соболезнования его семье. Это было при мне, я это слышал.

— Окончив ЛГИТМиК, вы совершили еще один неожиданный маневр — не поехали по распределению в Астрахань...

— Да, это была довольно тяжелая история. Тогда еще существовала система распределения. Мои родители — астраханцы, и меня распределяли именно в Астрахань. Тогда надо было на три года ехать туда, куда тебя направляли. Ситуация была подневольная — распределение, и вперед! Отрабатывай то, что на тебя потратило государство. Но я отказался, чем вызвал некоторый шок и даже скандал. Но, тем не менее — я ведь не просто отказался, я уехал в более сложную ситуацию, в том числе и в бытовом смысле — в Красноярск.

В те времена уже был очень популярным Красноярский театр юного зрителя, ТЮЗ. Он был практически филиалом ЛГИТМиКа. Там работали многие выпускники нашего института, ставшие потом знаменитыми артистами и режиссерами. Исаак Романович Штокбант, Геннадий Михайлович Опорков, Лариса Ивановна Малеванная, Николай Владимирович Олялин. А потом все они уехали, и надо было поднимать театр заново. И, когда приехали мы, нам было весьма непросто — они задали высокую планку качества, надо было соответствовать. А таким мастерам соответствовать трудно.

— Олег Константинович, не великий секрет для мира, что много лет вы с Ларисой Ивановной Малеванной состояли в браке. Когда и на чем сложился ваш союз?

— Я не очень люблю говорить на эту тему, но, поскольку вы задали этот вопрос, я отвечу. Это произошло, когда мы работали в театре Ленинского Комсомола в Ленинграде. Главным режиссером этого театра был ее тогдашний супруг Геннадий Михайлович Опорков. И через некоторое время, так получилось, мы с Ларисой Ивановной стали мужем и женой. Кстати, с её внуками — Светланой, Михаилом и Станиславом Опорковыми, равно, как и с моим пасынком, Александром Геннадьевичем Опорковым и его женой Оксаной, я дружен по сей день, чем очень дорожу. Светлана и Михаил называют меня дедом, а Станислав – Дедалом.

— Вы много работали вместе с Ларисой Ивановной...

— Да, уже после ухода из театра Ленинского комсомола, и нашего с ней перехода в Большой драматический театр. Дело в том, что когда мы ушли из театра Ленинского комсомола, как-то в квартире которую мы тогда снимали раздался телефонный звонок. Звонил Товстоногов с приглашением Ларисы Малеванной в БДТ! Что-то невероятное. Далее, у неё был успешный дебют там, в спектакле «Дачники». А потом, конечно же, благодаря ей и меня взяли в этот театр. Должен сказать, что Лариса Ивановна сыграла большую роль в моей профессиональной оснащённости, ведь она прекрасный режиссёр-педагог. Кстати, ЛГИТМиК она окончила как режиссёр.

Так вот, спустя время, Народная артистка РСФСР Лариса Малеванная набрала курс в ЛГИТМиК, куда пригласила меня в качестве одного из режиссеров-педагогов. Не сразу, если не ошибаюсь, а уже на третий курс, когда пришёл черёд заниматься отрывками из пьес. Потом я ставил выпускной спектакль курса «Месяц в деревне», она была режиссёром-педагогом. А затем, на базе этого курса, мы с ней организовали свой театр, как мы его называли, «Театрик» — «Муниципальный театр под руководством Ларисы Малеванной» на Васильевском острове. Название предложили студенты. Пожалуй, самый известный спектакль в репертуаре «Театрика» — «Шутка мецената» по юмористическому роману Аркадия Аверченко. Лариса Ивановна сама написала инсценировку, и сама поставила спектакль.

Чуть раньше я поставил спектакль «Мы пришли (Афган)» по пьесе Олега Ернева о «воинах-интернационалистах», как тогда их называли воевавших в Афганистане. В народе их звали «афганцы». Спектакль в сезоне 1988-1989 гг. брал, по оценке СТД первое место по зрительским симпатиям. У нас было много знакомых солдат и офицеров, вернувшихся с этой войны. И, практически, все они были изувечены. Если кто-то и сохранился физически, то душевно они были изувечены все. Их «посттравматический синдром», к сожалению, лечился только одним, исконным русским средством — водкой.

После выпуска курса из ЛГИТМиКа нас любезно приютил БДТ, там мы репетировали и выпускали спектакль на Малой сцене. Первой мы показали «Мы пришли (Афган)» Дине Морисовне Шварц, которая была тогда заведующей литературной частью БДТ и правой рукой Георгия Александровича Товстоногова, ключевой фигурой в театре. Она высоко оценила спектакль, и предложила показать его Георгию Александровичу. К нему было очень непросто пробиться. Но нам повезло (несомненно, это везение организовала Дина Морисовна!) – на прогон спектакля «Мы пришли» Георгий Александрович пришёл, и остался доволен. Мы, все, были на седьмом небе от счастья! И еще очень высокие слова о спектакле сказал нам Олег Валерианович Басилашвили, даже звонил нам домой, чтобы поделиться своими впечатлениями.

Это было во времена перестройки, в конце 80-х годов прошлого века, тогда началось своеобразное «поветрие» — организовывались множество студий, театров, театриков... Из них, кстати, вышли известнейшие сейчас Вячеслав Полунин, нынешний главный режиссер БДТ Андрей Могучий, «Комик-Трест» с несравненной Наталией Фиссон... Невозможно всех перечислить.

— Как развивалась история «Театрика»?

— Наши студийцы, ставшие актерами, начинали свою профессиональную жизнь в стенах БДТ — сразу попали в рай, в очень благоприятные условия, видели рядом наших лучших актеров. Сидишь в буфете, с дымящейся чашкой кофе, а мимо вдруг, да и пройдет, например, Кирилл Лавров — это многого стоит в юности, в начале актерской карьеры. Прекрасная Малая сцена, репетиционные аудитории, комфорт, пафос...

Правда, когда мы покинули здание БДТ, ушли комфорт и пафос и представления наших студийцев об актерской жизни совершенно изменились. Что многих несказанно удивило. Поначалу-то были претензии на уровне БДТ. Молодые артисты тогда еще не понимали, на какую тяжкую стезю они вступили.

Мне пришлось стать директором театра, потому что даже в этом утлом, бедном хозяйстве умудрялись воровать. Позже нам выделили большое помещение, 5 400 кв. метров с двором. Но здание было в разрухе, требовало комплексного капитального ремонта, больших инвестиций, которые надо было найти самостоятельно. Я встречался с массой потенциальных инвесторов, ездил в Смольный иногда по несколько раз на дню. Инвестиционный проект подразумевал передачу большей части здания в собственность инвестору, за что тот брал на себя расходы по ремонту. Это были очень тяжелые времена. Среди потенциальных инвесторов, бывало, попадались «неоднозначные» люди, да и здание было трудно очистить от тех, кто уже в нем обосновался со своими бизнесами ещё до нашего прихода. А без этой очистки невозможно было выйти на инвестиционно-тендерную комиссию. Случалось, открыто угрожали. В общем, жизнь «Театрика» в новом здании не сложилась.

— Вы еще некоторое время играли в Театре Советской армии в Москве?

— Это было задолго до «Театрика». Первый мой поход в БДТ провалился, хотя начался довольно оптимистично. Мне поручили небольшую роль в спектакле по Диккенсу «Пиквикский клуб». На репетициях моей сцены смеялись и актеры, и режиссер-постановщик, то есть, Товстоногов. Но потом, в какой-то момент, я «зажался», «законопатился». И всё пошло прахом. И тут руку протянул известный тогда на всю страну режиссер Ион Спиридонович Унгуряну, который тогда был в фаворе и раньше уже работал с Ларисой Малеванной на московском телевидении. В тот момент он был режиссёром в театре Советской Армии, куда и пригласил нас.

В Театр Советской армии я пришёл первым – Лариса Ивановна продолжала работать в БДТ и прийти должна была позже. Мне дали сначала небольшую роль, я ее сыграл, все были довольны. Потом в спектакле «Человек для любой поры» по пьесе Роберта Болта о Томасе Море, мне предложили роль Ричарда Рича, главного мерзавца. К тому моменту роль уже репетировал заслуженный артист РСФСР Герман Юшко. И, к его чести, дал мне дорогу. А его супруга, Алина Покровская, которую все мы помним, как минимум, по фильму «Офицеры», прекрасная актриса, замечательный человек и красавица, даже подсказала мне, какой костюм лучше выбрать для одного из выходов на сцену. Такое отношение в актерской среде крайне редко и говорит о высочайшей культуре и интеллигентности.

Прекрасный актер, Александр Кутепов, в спектакле «Человек для любой поры» исполнял роль Томаса Кромвеля. У нас была очень напряженная, нервная сцена с ним. Я так там «истериковал» по роли, что у меня порвался сосуд в голосовых связках. Ион Унгуряну, режиссёр-постановщик, даже опасался, смогу ли я играть премьеру?! Но, слава богу, прямо в театре был прекрасный госпиталь — нельзя забывать, что это был театр Советской Армии (наверху была казарма!), и великолепный врач, которая за неделю перед премьерой назначила мне внутривенные уколы, разные припарки на горло. Такую заботу тоже трудно забыть. Премьеру я сыграл.

— Так почему же не остались там работать?

— Для этого есть несколько веских причин и связанных не только со мной. Но, всё же, надо признать, это была стратегическая ошибка. В Театре Советской армии сформировалась могучая когорта корифеев — Петр Ильич Вешняков, Михаил Михайлович Майоров, Марк Наумович Перцовский, Владимир Михайлович Зельдин. Пристальное внимание и профессиональную оценку этих «стариков» мне, как актеру еще надо было пройти. Не пройдешь — очень скверно. Вроде бы, они отнеслись ко мне благосклонно. Народный артист РСФСР Марк Перцовский, один из них, очень отговаривал меня уезжать обратно в Ленинград: «Зачем вы это делаете? Вас приняли, вы всем все доказали, вас хвалит худсовет, у вас всё будет...» Владимир Михайлович Зельдин, с которым я начинал репетиции «Человека для любой поры» даже подписал мне премьерную афишу: «Быть может, театр Советской Армии станет для вас родным домом...» К сожалению, не случилось мне там «прописаться», жить, здравствовать и работать, но театр остался у меня в сердце. Навсегда.

— Жалеете о своем уходе из Театра Советской армии?

— Нет, хотя понимаю, что это моя стратегическая ошибка. Были времена, когда меня посещали мысли: «Что я натворил?» Часто снится, что возвращаюсь. Но с годами я научился важному свойству — ни о чем не жалеть. Ни о чем. К тому же, 15 лет работы в БДТ – тоже очень важная часть моей жизни, эти годы дали мне много чего в профессиональном смысле. Когда бы еще был шанс поработать в одном коллективе, на одной сцене с такими корифеями, как Евгений Алексеевич Лебедев, Николай Николаевич Трофимов, Владислав Игнатьевич Стржельчик? Да и с самим Товстоноговым? Кроме того, БДТ научил меня выживанию, стойкости. Качество архиважное для артиста!

В БДТ даже в массовках играли прекрасные актеры, многие из которых потом стали звездами. В спектакле «Смерть Тарелкина», где наряду с героями был и Хор, важная составляющая спектакля, и где все мы, играли, я не оговорился, именно играли, у каждого был свой характер, включая таких известных ныне актёров, как Юрий Стоянов, Сергей Лосев, ушедший уже замечательный Юрий Томошевский. После премьеры, на поклонах, Георгий Александрович сказал, указывая на нас, хористов: «Вот самый высокий Хор в мире», что-то в этом роде, намекая на уровень труппы БДТ.

— А бывало что-нибудь очевидно неприятное?

— Конечно, бывало, это неизбежно. Такая профессия — она бывает травматичной. Известна, например, история о том, как прекрасный актер Георгий Штиль, который играл в спектакле «История лошади» одного из конюхов, во время сцены убийства Холстомера ранил Евгения Александровича Лебедева. Тот играл с очень высоким давлением, в какой-то момент его качнуло, мизансцена, строго выверенная, сместилась, и Жора — так мы называли Георгия Штиля — попал ему реквизиторским ножом в висок. Кровь... Конечно, тут же дали занавес, объяснили публике ситуацию. Представляете состояние бедного Жоры? Но самое интересное, что Евгению Алексеевичу полегчало, Георгий Штиль «пустил ему кровь» — ровно так, как в давние времена лекари облегчали страдания больных при высоком давлении! Публика не расходилась до тех пор, пока ей не объявили, что с Евгением Алексеевичем всё в порядке...

Однажды я тоже пострадал — во время репетиции спектакля «Рядовые» по пьесе Алексея Дударева, мы с Юрием Демичем, не дождавшись тренера, начали самостоятельно отрабатывать сцену рукопашного боя. Он меня кинул через голову на сцену, без мата (имеются в виду не ненормативная лексика, а специальный спортивный матрас), я почувствовал острую боль в плече. Как мне потом сказали — побелел. Медпункт, скорая, Военно-медицинская академия — перелом ключицы. Почти месяц я жил в гипсовом панцире, это был не самый комфортный, но безопасный вариант лечения. Ещё гирьку в руке должен был носить – тянуть руку. Так распорядился замечательный военный хирург, полковник Дедушкин, потрясающий дядечка! Смешно, что когда у меня начала отрастать бородка — бриться я не мог из-за панциря — соседи по палате узнали во мне моего героя из фильма «Необыкновенное лето», поручика Дибича. Я играл эту роль в бородке.

Кстати, об этом фильме. Он был снят прекрасным режиссером, которого я считаю своим «крестным отцом» в кино, Григорием Георгиевичем Никулиным. К тому моменту он был уже известным режиссёром, автором фильмов «Помни, Каспар!» и «Память», позже снял «Первые радости», «20 декабря».

«Необыкновенное лето» мы снимали летом 1978 года в Псковской области, осенью — в павильонах «Ленфильма». В сцене гибели моего героя я должен был с открытыми глазами уходить под воду. После каждого дубля меня переодевали и заботливо спрашивали: «Олег, 100 грамм?» -- «Нет, глаз не тот будет», — отвечал я, и входил в следующий дубль. В фильм, правда, вошел потом другой крупный план. Так бывает в кино.

Почти сразу после этой картины режиссер Игорь Масленников пригласил меня на роль Почтмейстера в фильм «Собака Баскервилей», и этот совсем небольшой эпизод стал известным в моей кинобиографии.

Должен сказать, что в жизни мне везло с партнерами и режиссёрами — Виталий Соломин в «Собаке Баскервилей» Игоря Масленникова, Олег Басилашвили в фильме «Противостояние» Семена Арановича, Нодар Мгалоблишвили в сериале «По имени Барон» Дмитрия Светозарова, Юрий Демич в «Необыкновенном лете» Григория Никулина, Михаил Козаков в фильме «20 декабря» того же Григория Никулина, Николай Караченцов в фильме «Долгая дорога к себе» Натальи Трощенко, Евгений Дятлов в сериале «Путь меча», Анна Ковальчук в сериале «Тайны следствия». Ух!..

На сцене — Игорь Ледогоров в Театре Советской Армии, там же, на репетициях — Владимир Зельдин; Кирилл Лавров, Николай Трофимов, Валентина Ковель, Андрей Толубеев — в Большом Драматическом Театре. Тоже, ух!...

— Правда, что вы были очень дружны с Андреем Толубеевым?

— Да, правда. Не могу сказать, что мы были «не разлей вода». Скорее, большими приятелями. Для меня стал серьезным ударом его уход. Андрей, несомненно, сыграл определенную роль в моей актерской судьбе и в жизни. Когда я вернулся из Москвы, то понял, что придётся всё начинать сначала. И он очень поддержал меня. Надо сказать, что Георгий Александрович Товстоногов весьма сдержанно относился к актерским супружеским парам, и Андрей Толубеев, жена которого, Екатерина Марусяк (Толубеева) тоже работала, да и продолжает работать в БДТ, очень хорошо понимал эту ситуацию. Он первым протянул мне руку в БДТ, помогал в работе. Для меня так и осталось загадкой, не он ли настоял на моем участии в спектакле «Пиквикский клуб», куда меня ввели на роль адвоката Додсона после ухода из жизни Народного артиста РСФСР Вадима Александровича Медведева, игравшего эту роль. А Додсон и Фогг, два мерзавца-адвоката, появлялись в спектакле всегда вдвоём. В паре с Андреем было спокойно и надёжно. Слава богу, что это было, опыт просто колоссальный.

Андрей и сам работал чрезвычайно много — играл в театре, снимался, давал выездные концертные программы, в которые, бывало, приглашал и меня. Мы выступали с эстрадным номером Аркадия Хайта «Единое мнение». Играли в заводских цехах, «красных уголках», только что не на крыле самолёта... Кроме того, мы были соседями по даче, много общались, особенно, летом, купались, рыбачили, он читал мне отрывки из своей будущей книги, мы разговаривали о профессии. Благодаря ему я развивался, как артист. Считаю, что Андрей Толубеев для меня — настоящий подарок судьбы.  

— Чем вы заняты сегодня, каковы ваши планы?

— Размышляю над двумя проектами. Пока период «немоты». Надеюсь, нарушится.

— Что бы вы сказали молодым артистам о выбранном пути?

— Актерская судьба превратна, не люблю банальные слова, которыми часто завершаются разговоры с молодыми актерами — «Все будет хорошо». Я могу сказать молодым коллегам следующее: «Конечно, всё будет. Но не всё будет хорошо». Особенно, в нашей, невероятно зависимой, полной случайностей профессии. Надо неустанно работать, провоцировать везение. А господин Случай всегда выпадет.