«Мне кажется, мама не связала свою судьбу с Алешей Германом из-за того, что ждала возвращения отца. Потому что любила она его всю жизнь, хотя и сама приняла решение расстаться. И даже когда маме было 90 лет, она говорила: «А где папка? Ты знаешь, как я его люблю», — рассказывает дочь Сергея Бондарчука и Инны Макаровой, режиссер и актриса Наталья Бондарчук.
— Наталья Сергеевна, какое у вас первое детское воспоминание о вашей маме — красавице Инне Макаровой?
— Совсем маленькой я в неглиже ползала по маме. Помню мамино внимательное доброе лицо и как она протягивает мне коробочку. Там внутри — клад. Это всякие бусики, какие-то штучки. Все блестит, переливается. Не важно, что это были просто разноцветные камушки и стекляшки, а никакие не драгоценности. Мама давала мне эту заветную коробочку, и это было гораздо лучше любых игрушек. Я страшно любила мамины руки. Они были полненькие, я чуть сжимала их и говорила: «Мои булочки». От мамы всегда приятно пахло духами. Когда я подросла и мы вместе стали душиться, то наши любимые духи были из Прибалтики. Как они назывались, не помню, но замечательные. И еще мама очень любила «Красный мак», а самыми любимыми были «Быть может…» из Польши. Мама смотрелась эффектно. А как виртуозно она щелкала кастаньетами! И даже меня учила. Это были не те кастаньеты, с которыми она снималась в «Молодой гвардии».
Наши кастаньеты папа маме привез из Аргентины. Родители были очень дружны. Мы жили тогда на Новопесчаной улице, в однокомнатной квартире, которую маме дали как лауреату Сталинской премии. Помещались там впятером, то есть я, мама, папа, бабушка и няня Нюра. При этом в нашем доме двери не закрывались, поскольку с Сергеем Бондарчуком и Инной Макаровой многие дружили. Помню многочисленных гостей, как меня хватают, бросают до потолка, иногда ловят. (Смеется.) В детстве я была очень обласкана. Со временем узнала, кто эти люди: вот это — Николай Рыбников, это Алла Ларионова, это Клара Лучко, это Сергей Лукьянов, все они очень дружили с моим отцом. Кстати, с папой я проводила времени больше, чем с мамой, потому что она бесконечно снималась и выезжала с концертами.
— Вам не хватало мамы?
— Нет, ведь за мое детство взялась бабушка — писательница Анна Ивановна Герман. Она в буквальном смысле за моим дыханием следила. Специально к моменту моего рождения бабушка приехала к нам из Новосибирска. А ведь в Сибири она была очень известна. Так же, как и мой дед — человек с потрясающим голосом Левитана, трагически рано — в 34 года — ушедший из жизни. Что-то с легкими случилось. Он был одним из первых радиодикторов в стране, можно сказать первооткрывателем, и к тому же писателем. Они с бабушкой оба окончили литинститут. Писательницу Анну Герман сравнивали с Жюлем Верном. Она была бесстрашной исследовательницей Горного Алтая и Сибири и писала об этом очерки и книги. Где-то в 37-м на бабушку начались гонения, ее критиковали, писали: «Нам не нужны Анна Герман и Жюль Верн».
К тому моменту часть курса, на котором она училась, была расстреляна. Вообще, то, что происходило в Новосибирске в 37-м году, — это трудно даже описать. Бабушка никогда не возвращалась к этому вопросу, потому что смертельно боялась. Вообще-то она была бесстрашным человеком, в тайге могла сутками находиться, исследовала Алтай и свою маленькую дочку, мою маму, с собой брала. Но когда я что-то говорила о правительстве, она просто готова была ремнем меня бить, потому что в ее глазах это было смертельно опасным. Проблемы у бабушки продолжались и после войны. По сути, мама спасла бабушку, пригласив ее в Москву. И так как уже мама была известна как актриса-молодогвардейка, то к бабушке перестали цепляться.
— В каком возрасте ваша мама захотела стать артисткой?
— Начиная с четырех лет она уже выступала перед соседями на крыльце. Ей аплодировали, и она это запомнила. А когда из маленького сибирского городка Тайги они переехали в Новосибирск, мама поступила в потрясающий драматический кружок, который вела одна старая артистка. Кружок был очень сильный, там ставили всю классику от Мольера до Пушкина, и мама везде играла. Они выезжали в колхозы, играли свои постановки. А когда началась война, стали выступать в госпиталях перед ранеными солдатами. В Новосибирске бурлила жизнь. Туда эвакуировали многие театры из Москвы и Ленинграда. И вот однажды на занятие кружка к ним пришел Николай Симонов, знаменитый Петр Первый. Он увидел маму в роли Мнишек и вдруг решился на экспромт.
Подговорил молодого человека, который играл с мамой, уступить ему место, вышел на сцену и произнес: «Ты ль наконец? Тебя ли вижу я, одну со мной, под сенью тихой ночи?» Мама очень смешно рассказывала, что косички у нее поднялись дыбом, она была в шоке, но продолжила сцену: «Часы бегут, и дорого мне время — я здесь тебе назначила свиданье не для того, чтоб слушать нежны речи любовника…» Огромный Симонов и маленькая школьница. Он же ее и благословил: «Тебе нужно поступать в театральный!» Как только маме исполнилось 16 лет, она рванула через полстраны в Алма-Ату, куда был эвакуирован ВГИК. Туда приехало много девочек, но всем, кроме мамы, сказали «до свидания» и только ей разрешили остаться. Уже позже, в Москве, были экзамены, которые принимал Герасимов. Когда он маму увидел, спросил: «А какая фамилия?» — «Макарова». — «Ну не знаю, оправдает ли», — повернулся он к жене Тамаре Федоровне Макаровой. Мама оправдала…
— Как произошло их знакомство с папой?
— В 46-м году во ВГИКе появился молодой человек в гимнастерке — мой папа Сергей Бондарчук. Он до войны практически окончил актерский факультет в Ростове-на-Дону, потом воевал, демобилизовался позже многих и сразу поехал в Москву — доучиваться. На урок Герасимова его допустили просто посмотреть, и он увидел, как маленькая девочка — моя будущая мама — играет Настасью Филипповну в «Идиоте» Достоевского. Папа был потрясен ее игрой и попросился к Герасимову на курс. Прочел «Птицу тройку» Гоголя. Сергей Аполлинариевич был сражен, даже сказал папе: «Слушай, но ты же уже актер, чему я тебя буду учить?» И все же взял его на курс молодогвардейцев.
За папу там девчонки чуть не передрались, потому что он был очень видный. Тем более что на курсе сначала вообще мальчиков не было, кроме Евгения Моргунова. Когда я уже и сама стала студенткой Сергея Герасимова, он мне рассказывал о курсе, на котором учились родители. Например, об их экзамене по танцу. Во ВГИКе настолько холодно было, что трубы замерзли и сосульки спускались с потолка. Тамара Федоровна Макарова сидела на экзамене в теплом пальто. И когда педагоги увидели студентов, голодных и холодных, в трусах и в майках, с синими ногами, они сказали: «Всем пятерки! Достаточно!»…
— Говорят, отношения ваших родителей развивались стремительно?
— По поводу безумной скорости совсем не уверена. Хотя они довольно быстро после знакомства увлеклись друг другом. Папа провожал маму до общежития и максимум, который мог позволить, — поцеловать в щечку. Она была наивным ребенком. Сближались постепенно. Много общались, репетировали много совместно. Например, на экзамене по сцендвижению родители стояли в паре. Папа очень гибкий, и мама тоже. Он изображал укротителя змей, а она — змею. Имели сногсшибательный успех. Потом начались чтения «Молодой гвардии», репетиции. Сначала же был спектакль, и только потом — фильм. Герасимов дал возможность молодым режиссерам — Лиозновой, Ростоцкому и другим сделать небольшие этюды в спектакле. И Лиознова выбрала «Кармен» с моей мамой. Все смеялись: «Нельзя привить к кедру виноград».
Типа, какая мама Кармен, она же блондинка, сибирячка. Но Лиознова не слушала и для «Кармен» поставила тот самый танец, который полностью потом вошел в «Молодую гвардию». На их выпускной спектакль пришел Фадеев, увидел маму в роли Кармен и сказал: «Не знаю, какая была Кармен, но то, что это Любка Шевцова, абсолютно точно». И таким образом решилась судьба мамы. Потому что Любку должна была играть другая девушка. Там вообще очень много получилось перетасовок, например, Ульяну Громову должна была играть и первоначально играла в спектакле Клара Лучко. Но потом Герасимов нашел Нонну Мордюкову.
Снимать поехали в Краснодон. И именно там папа официально попросил руки мамы. Родители настоящих молодогвардейцев разобрали актеров по домам к себе. Мама жила у родителей Любки Шевцовой. И мама Шевцовой сокрушалась: «Что же ты выбрала такого черного, как цыган? Тяжело тебе с ним будет!» Очень мамин жених ей не понравился.
Я не знаю, играли ли они свадьбу, вряд ли, но картошечки, наверное, пожарили. Сразу в загс родители не побежали. К тому же до войны, и мама об этом знала, у папы было увлечение его однокурсницей Женей Белоусовой. Они довольно долго жили с Женей — 2—3 года. Потом началась война, они расстались, а после папа не вернулся в Ростов-на-Дону… Но однажды папа с Женей все же встретились. Она к нему приехала чуть ли не на день. А потом появился Алешка. Женя прислала папе телеграмму, мол, у тебя сын.
Отец был растерян, а мама сказала, что нужно поздравить, чтобы молоко не пропало. Она была наивной девочкой. А через несколько лет Женя привезла Алешку к порогу квартиры, где жили родители. Никаких документов не было, что это сын Бондарчука. Но он очень был на папу похож, и мама настояла, чтобы Алешу записали на фамилию отца. Ведь так — справедливо. Для этого отец развелся с мамой, расписался с Белоусовой, записал Алешу на себя. Через год, в 50-м году родилась я. Белоусова с разводом тянула, но они все же развелись. И родители поженились снова. Мама к этому относилась вполне нормально.
— То есть никакой женской хитрости, лукавства у нее не было?
— Нет. Просто она понимала: раз родился ребенок, он не может быть без отца. Мама всегда такая была. Ее же хорошо воспитала бабушка, на благородных книгах, на благородных фильмах, героических и так далее. И к Феде, и к Алене мама очень тепло относилась. Она даже говорила, что, если бы они с папой не развелись, у ее любимого Сережи не было бы таких прекрасных детей. Мама была удивительно благородным человеком.
— Как они жили с Сергеем Федоровичем?
— Как я понимаю, очень счастливо, несмотря на то что сначала были почти нищими. Представляете, они ютились то в какой-то бытовке, то у друзей, то в Театре киноактера ночевали. Потом поселились в подвале и видели из окошка ноги людей, стоящих в очереди в кассу кинотеатра за билетами на «Молодую гвардию». Огромная очередь выстраивалась по всей ширине улицы… Когда после многочисленных писем и просьб они зажили в отдельной квартире, им казалось, ничего лучше и быть не может…
После «Молодой гвардии» маму приглашали во МХАТ, и у нее была дилемма: либо стать театральной актрисой, либо сохранить себя для кино. А она всю жизнь мечтала именно сниматься в кино. И мама отказалась от МХАТа. Ролей в кино у нее, к счастью, было много: «Сельский врач», «Дело Румянцева»…
— А потом легендарная «Высота»!
— Там появилась совершенно новая героиня, которой не знал наш кинематограф: такая шкодная, хулиганистая девчонка, которая на высоте била чечетку и пела: «А я не мамина, а я не папина, я на улице росла...» Резкая, курящая, с наколкой на руке. Это же нонсенс — в советское время ляпнуть: «Отвяжись ты со своим комсомолом!» Эта героиня была такой Гаврош, к которому мама прыгнула от героической Любки Шевцовой. Доказав: Макарова может сыграть все что угодно. Но лично для меня самым главным ее фильмом стал «Дорогой мой человек». Эта картина впервые рассказывает об интеллигенции. Раньше в кинематографе существовала только интеллигенция до 17-го года. И вот теперь показали новую интеллигенцию. Герой — хирург, уникально сыгранный Баталовым. Мамина героиня — геолог. В маминой судьбе это сложный фильм. Перед самым началом съемок они с папой расстались. Мама поехала на съемки «Дорогой мой человек», а папа — снимать свой первый фильм — «Судьба человека».
— Как можно, когда трагедия в собственной жизни разыгрывается, сконцентрироваться на работе?
— Для мамы работа была спасением. То, как она сыграла Варю с ее непрекращающейся любовью к человеку, с которым она рассталась, — это уникально совершенно. Интересно, что в фильме мамин возлюбленный женится на другой, и папа женился на другой… О папином романе со Скобцевой маме доносили. Сам он скрывал и разводиться не собирался. Можно было как-то переждать, перетерпеть, как многие терпели. Но мама не умеет врать, закрывать на что-то глаза… После войны ко всем мужчинам, особенно молодым, не инвалидам, было большое внимание со стороны женщин. А если это еще известный артист! На папу женщины вешались… Возможно, он поэтому просил маму, чтобы она ездила с ним в экспедиции на съемки… Но мама не могла быть при папе постоянно, не могла всю жизнь следовать за ним и быть его тенью. Это означало бы предать ту девочку из Сибири, которая мечтала стать артисткой… Мама не предала себя саму, свою мечту…
— В ее жизни ведь тоже появлялись другие мужчины?
— Например, Алеша Герман. Молодой человек, кудрявый, кареглазый, красивый до невозможности. Он был на 12 лет моложе ее. И он влюбился просто смертельно в маму и приезжал к ней из Ленинграда в Москву, знакомился со мной, дарил какие-то игрушки. Мне он понравился безумно, больше, чем маме. И потом, когда через много лет мы вместе с ним ехали в поезде и вспоминали прошлое, я ему призналась: «Я в вас была влюблена по уши». Он хохотал. Мама так и не связала с ним жизнь…
Еще был какой-то морской офицер, который ей подарил кортик, за что мог и под трибунал пойти. В маму влюблялись очень серьезные люди. Но они не устраивали ее ни по каким статьям. Мне казалось, и кажется до сих пор, что мама так отнеслась к Алеше Герману и к другим из-за того, что все же ждала возвращения отца. Потому что любила она его всю жизнь. И даже когда маме было 90 лет, она говорила: «А где папка? Ты знаешь, как я его люблю». Расставание было для нее очень серьезным ударом. И хотя мама сама приняла решение расстаться, до конца так и не поверила, что он ушел навсегда.
— А Сергей Федорович?
— Я не хочу вдаваться в эту тему, чтобы никого не обидеть и не задеть. Мама осталась для него очень близким человеком. Он всегда ею интересовался, следил за успехами. Вот, например, картина «Женщины», где снималась мама, и папины первые две серии «Войны и мира» вышли практически одновременно. И «Женщины» в прокате поначалу обскакали «Войну и мир». Представляете?! Настолько это был популярный и любимый народом фильм. И папа сказал про маму: «Талантище!» — Ему очень понравились и фильм, и роль. Никакой профессиональной ревности не было, только восторг.
— У Инны Макаровой замечательных ролей много…
— Да, хотя и проблемы случались в ее творческой судьбе. Например, мама дружила с Людмилой Гурченко. И у той в какой-то момент простой был, а потом она неожиданно вырвалась вперед. Просто Гурченко вдруг стала соответствовать веку. Артистка, которая умеет петь, танцевать, — почти кафешантан... И пошли одна роль за другой, одна за другой. И мама с ней на какие-то роли пробовалась вместе, но выигрывала всегда Гурченко.
— Расскажите, как мама все-таки нашла новую любовь…
— С тех пор как появился в ее жизни Михаил Перельман, а они 42 года вместе прожили, мама была как за каменной стеной. Это было ее возрождение как женщины, это было ее возрождение как личности. Миша — лучший пульмонолог страны, профессор, академик, он был одним из руководителей Первого меда. Его называли «вторым Николаем Пироговым». Этот грандиозный человек не просто маму любил, он ходил на все ее премьеры, не пропускал никаких публикаций о ней. И в то же время у него был свой мир, совершенно другой — мир хирургии. Мише из года в год помогала одна и та же ассистентка — Наталья Королева, дочь нашего конструктора ракет Сергея Королева. Наталья тоже была крупнейшей личностью, и с ней Михаил Израилевич Перельман шел от одной уникальной операции к другой. Они стали лауреатами всех Государственных премий, каких только возможно.
— Как же ваша мама встретилась с Михаилом Израилевичем?
— Это произошло, как ни странно, в Новосибирске. И через много лет они рассуждали, что судьба могла их соединить еще в молодости. Но этого не случилось. Они должны были прожить полжизни друг без друга и встретиться зрелыми, состоявшимися людьми… Мама обратилась к Мише за консультацией. Ей нужно было спасать свою маму, мою бабушку. А он помог и бабушке, и ей самой, потому что мама и сама страдала от астмы и камня в почках… Со всем этим Миша разобрался довольно быстро. И с тех пор как они стали жить вместе, Миша каждый год возил маму в Крым, в Ореанду. И следил за тем, чтобы она правильно дышала, чтобы астматических серьезных приступов у нее не было…
— Они быстро поженились?
— Миша был женат и не разводился со своей женой. В той семье росли сыновья-близнецы, один из которых был тяжело болен… Официально мама с Мишей так и не оформили отношения.
— Надо же, я не знала, что не было официального брака!
— У них не стояло штампов в паспортах, но они просто долгие годы жили в любви, у них была уникальная семья. Мама вставала ровно в шесть утра, чтобы приготовить Мише завтрак. Она всегда провожала его, всегда его встречала. Они вместе ходили в театры. Она им гордилась, а он гордился ею. И когда хоронили Мишу, по-моему, Наталья Королева, его верная ассистентка, сказала: «Спасибо вам, Инна Владимировна, за то, что вы украсили Мише столько лет его жизни». До последнего Михаил Израилевич работал. У него были гениальные руки. Как клещи. Я ужасно боялась здороваться с Мишей за руку, потому что он мог чуть ли не сломать руку. Он мне объяснял, что, вот, ты знаешь, я должен сосуд держать в своих руках, чтобы он не лопнул. Это были руки хирурга. Удивительно, но фильм «Дорогой мой человек», в котором главный герой — хирург, как будто снят про Мишу. Представляю, сколько сейчас, в пандемию, Перельман мог бы людей спасти. Он и тогда-то спасал невероятно много. Люди, больные запущенным раком легких, жили после его операций по двадцать лет…
— У вашей мамы кроме актерского таланта был еще талант находить мужей-гениев.
— Да, это есть. Но дело в том, что гению нужно соответствовать. Мама настолько гордилась Мишей, что подчинила свою жизнь ему. Она пошла на то, на что не шла с отцом. В этих отношениях она не сделала никакой женской ошибки. Сама наша квартира была полностью подстроена под Мишины интересы. Я очень уважала Мишу, любила его по-своему. Он был веселым в общении, любил анекдоты. При этом блестяще знал четыре языка и читал лекции по всему миру. Уникальный человек. И мама рядом с ним была счастлива.
Мама прожила огромную жизнь, 93 года. Но когда ушел Михаил Израилевич, это подкосило ее здоровье. Первые годы она постоянно плакала. Потеряла какой-то ориентир. И я стала вытаскивать ее в разные города на выступления. Слава богу, ее везде любили и приглашали. Потом я ее снимала в «Тайне Снежной королевы», мы уехали в Австрию…
— Вы ведь не раз маму снимали…
— У нее не было мужа-режиссера, но у нее стала режиссером дочь. Вместе с моим тогдашним мужем Колей Бурляевым мы еще в своем дипломном фильме «Пошехонская старина» по Салтыкову-Щедрину сняли маму. И она замечательно сыграла главную женскую роль. У нее всегда были самостоятельные решения, потому что к этому приучил нас всех Герасимов. Он говорил: «Роль выстраивает актриса». Дальше у нас с мамой был исключительный красивый период жизни в Крыму, когда я снимала «Детство Бемби» и «Юность Бемби». Мама играла тетушку Неттлу, старшую олениху. Рядом в роли Бемби снимался наш с Колей Бурляевым сын Ванечка, которого мама не просто любила, а боготворила. Это любимый мужчина в ее жизни. Сейчас он известный композитор, а тогда был маленьким мальчиком, и мы с мамой его жалели: мол, нагрузки у него большие, приходится и сниматься, и учиться в школе, и еще заниматься на фортепиано. Мама очень мне помогала с Ваней. Так же, как когда-то ей самой помогала моя бабушка. А когда мы с Колей расстались, она взяла Ваню к себе домой жить. Помню, как мама страшно переживала, когда он в 18 лет влюбился. Просто сидела и плакала на балконе. Я удивлялась: «Мама, ну что же ты так переживаешь?» — «Ты говорила, что он Дева, что он поздно женится… А вот, его уже и нет!»
— Каким женским секретам научила вас мама? Она ведь была элегантной, ухоженной, всегда прекрасно выглядела.
— Научила она меня многому. Например, почему я выгляжу моложе своих лет? Это мама с 18 моих лет мне говорила: «Береги кожу, это главное. Если водой умылась — сразу кремчик на лицо». Помню, как ребенком я испугалась, увидев маму в крови, с какими-то сгустками на лице. Оказалось — маска из клубники. Я потом сделала такой эпизод в «Пошехонской старине» — там невеста лежит, намазанная творогом, и объясняет, что это для цвета лица.
Вроде бы у советских женщин кофта с юбкой — единственное, что было. Но у мамы всегда имелись туалеты. Всегда! Недаром она стала первой артисткой, которую пустили сниматься за границу. И пусть это была всего лишь Болгария, мама постаралась оттуда привезти если не сами наряды, то материальчики. В нашей с ней жизни очень рано появился Зайцев Слава. Он присматривал за нами и за границу без своих вещей не отпускал. В то время было очень плохо с обувью, и мы Славе привозили из всех стран, где побывали, туфли. Он нам платья, а мы ему — обувь, такой обмен. А когда уже появился Миша в маминой жизни, он всегда привозил ей из заграничных поездок что-то красивое, в разных странах покупал сумочки. Мама тоже была много раз за границей, не только с соцлагере, но и в Англии, во Франции... Она прекрасно владела английским, а будучи уже в возрасте, сама выучила французский. Очень любила читать детективы в оригинале, а на французском было много литературы подобного рода.
Мама много что любила и в чем разбиралась. Вологодское кружево, меха… Еще любила всякие чашечки, хрусталь. Очень много хрусталя она навезла, тогда это было модно. Мама свою квартиру трехкомнатную отделала по своему вкусу, там была и старинная мебель, и современная. Она все это любила, потому что ничего подобного в ее юности не было. И еще мама любила вкусно поесть — для человека, который когда-то испытал голод, еда имеет значение. Но тут у мамы все было скромно: «Ой, моя любимая картошечка с селедочкой. Ой, моя любимая гречка». Она держала себя в форме. Бывает, что актер махнул на себя рукой, если не снимают. А мама, когда не снималась, выезжала на концерты. Без работы она не могла… И она самостоятельно занималась первой книгой, которая вышла в свет еще при ее жизни, — это была переписка с ее мамой, моей бабушкой. Мама хотела продолжить книгу, но сил ей не хватило, и продолжила я. К счастью, я успела ей все прочесть, и мамочка все одобрила. Книга называется «Инна Макарова. Родом из Сибири. Моя биография».
Несмотря на внешнюю хрупкость, мама была очень сильной и целеустремленной… Представляете, она одна построила дачу, на которой мы сейчас всей семьей спасаемся от эпидемии.
— И как она строила?
— Когда-то мы с бабушкой жили на пустом неогороженном участке, в сараюшке из каких-то горбылей, с керогазом. А потом мама привезла откуда-то черепицу. Потому что дом под черепицей — это красиво. Но черепица сгнила, поскольку ее не на что было положить, да и не делали таких крыш в СССР. В общем, мама мыкалась, мыкалась, пока не купила просто финский домик. Он внутри нашей дачи так теперь и стоит. Там две комнаты и две терраски по бокам. Когда родился Ваня, мама сделала пристроечку, когда родилась моя дочь Маша, мама сделала второй этаж. Когда Ваня решил переселиться на дачу, он сам еще достроил пристройку. И дача вытянулась, как корабль… Сейчас там живет еще семья моего двоюродного брата, сына маминой сестры Нины. Так что у нас не дача, а настоящий Ноев ковчег…
Новый, 2020 год мы встречали еще вместе с мамой. Она прочла свое любимое стихотворение — «Высокий дождь» Елизаветы Константиновны Стюарт (эта поэтесса — бабушкина подруга юности, ее называли сибирской Ахматовой). Перед уходом мама уже не очень ясно осознавала происходящее вокруг. Вернее, она будто бы существовала в двух мирах. Для нее все были живы: и Герасимов, и папка, и все, с кем ее сводила жизнь, кого она любила… И это хорошо!
— Жизнь продолжается…
— В комнате, которая была маминой последние два года, теперь живут трое ее правнуков — Машины дети. А всего по нашему дачному участку разгуливает пять моих внуков, одна только девочка и четыре мальчика. И я шучу, что мировой чемпионат по футболу перенесен в Новодарьино, на мой участок. Левому нападающему — Марку — уже два года… На маминой даче детский щебет, а весь пол в игрушках. Да, конечно, жизнь продолжается!
