Игорь Золотовицкий: «Кольнуло: «А вдруг это все?»

«А дальше все было прекрасно. На второй день врачи мне пива предложили, на третий — я встал.»
Татьяна Зайцева
|
05 Июля 2010
Фото: Марк Штейнбок

«Когда, провожая меня, жена сказала: «Ну давай, держись, мы за тебя кулачки зажали», у меня внутри кольнуло: «А вдруг это все? Вдруг больше никогда не увижу ни ее, ни детей?!» И на всякий случай про себя попрощался с ними», — вспоминает Игорь Золотовицкий историю четырехлетней давности… А ведь актеру не единожды довелось оказаться, что называется, на краю...

Игорь с сестрой Светланой и родителями Софьей Григорьевной и Яковом Соломоновичем. 1965 г.
Игорь с сестрой Светланой и родителями Софьей Григорьевной и Яковом Соломоновичем. 1965 г.
Фото: Фото из семейного альбома

– Все произошло ночью, под утро. Помню, просыпаюсь оттого, что мама хватает меня на руки прямо в одеяле. Спросонья ничего не понимаю, вижу только, что по стене возле моей кроватки расползаются трещины — как паутина. Не спуская меня с рук, мама бежит на улицу, сзади — папа с моей старшей сестрой. Во дворе толпятся люди. Вой сирен, какой-то странный запах — то ли гари, то ли пороха. Дышать трудно, глаза слезятся. Все кричат: «Война! Началась война! Куда бежать?!» Паника жуткая. Вопли. Никто ничего не понимает. Из окон летят какие-то вещи, свертки. Не отрываясь смотрю на наш дом. Несколько минут он трясется, словно живое существо, после чего обрушивается: треск, грохот, облака пыли, воронка. Вслед за ним начинают валиться окрестные дома… Много позже мы узнаем, что оказались в эпицентре печально известного ташкентского землетрясения, случившегося в апреле 66-го года.

Мне тогда было пять лет… Через несколько часов стали подъезжать грузовики. С них стаскивали бочки с водой, продукты, вещи, какие-то огромные тюки, оказавшиеся военными палатками, в которых все мы первое время ночевали. Когда завершилась неразбериха, мы перебрались к папиной сестре, дом которой чудом уцелел, и почти год жили в ее семье. Удивительно, но ни у кого не было ощущения безысходности. Родители мои свято верили в то, что наша страна не бросит людей, попавших в беду, на произвол судьбы — непременно поможет, спасет. И, надо сказать, не ошиблись. Государство действительно нас спасло. За год был построен целый микрорайон, и мы переехали в новый дом. Причем вместо прежних полутора комнат наша семья получила трехкомнатную квартиру, неловко сейчас даже сказать, совершенно бесплатно.

И я там прожил до 17 лет.

— Игорь Яковлевич, а какие пути-дороги привели вашу семью в Ташкент?

— Родители мои оказались там во время войны. Чудом уцелели. Папа — из-под Смоленска. Когда в 41-м году началась фашистская оккупация, люди спасались как могли. Кто успевал, запрыгивал в проезжавшие мимо последние советские поезда, детей прямо на ходу просто закидывали туда. Мой дед Соломон смог таким образом спасти своих детей, но сам эвакуироваться не успел. Погиб, лежит в братской могиле… А мама — с Украины, из-под Кривого Рога, из крестьян. У нее тоже все родные оказались разбросаны по миру. Сама она с братом очутилась в Ташкенте, а двух ее сестер перевезли в Польшу, после чего одна из них попала в Израиль, другая в Америку…

Папа мой всю жизнь проработал механиком на железной дороге. Очень простой был человек, по убеждениям — абсолютный коммунист. Мама тоже советскую власть любила, хоть в партии и не состояла. Повкалывав много лет на заводе, она каким-то образом попала в торговлю. Сначала работала в кафе-мороженом при ташкентском Центральном парке, а потом перешла в гостиницу «Россия» — заведовала буфетом при кассе аэрофлота. Гарантирую: если не весь Ташкент, то полгорода Соню знали. И мама всех знала. И это было здорово, потому что в Ташкенте без знакомства, без протекции жить невозможно. Разумеется, в нашей семье добытчиком была мама, благодаря ей наш дом всегда был полной чашей. Конечно, мы понимали, что с торговли она, как говорится, что-то имела. А как иначе, если ее официальная зарплата составляла 80 рублей?

 «...И тогда мне все стало понятно: Вера меня элементарно разыграла. Развела, просто как лоха!»
«...И тогда мне все стало понятно: Вера меня элементарно разыграла. Развела, просто как лоха!»
Фото: Марк Штейнбок

При этом для мамы ее «навар» был делом совершенно естественным, нормальным, ей даже в голову не приходило считать это каким-то нарушением. Помню, весело так говорила: «Сегодня опять проверка у меня была, из ОБХСС приходили. Прекрасно пообщались, обо всем договорились. Все остались довольны». Мама была не просто коммуникабельной, это — человек-праздник, человек-оркестр. Будучи по природе своей актрисой, умела убедить кого угодно в чем угодно. Свободолюбивая, невероятно остроумная, обожала застолья с песнями… Ушла из жизни в 93-м году. Нелепо. Мама была грузная и легла в клинику худеть. Там ей что-то вкололи и, видимо, занесли какую-то гадость. Начался абсцесс, поднялась температура, жар. Сгорела за четыре дня. Я не успел к ней — прилетел, а она уже умерла…

Папа пережил маму на семь лет. После ее смерти очень сильно сдал. Он так любил маму, что, оставшись один, совсем перестал бороться за жизнь. Для него все потеряло смысл, потому что смыслом его жизни была его Соня. Как-то я ему сказал: «Папа, ну чего ты, все-таки у тебя дети, внуки», но он горько так мне ответил: «Ты не обижайся, но без нее мне ничто не в радость...»

Вообще родители мои были людьми очень шумными, громкими. Обожая друг друга, беспрестанно ссорились, кричали. Оба красавцы: папа — вылитый Тихонов, мама — точь-в-точь Мордюкова, с длинной косой. Еврейские традиции в нашей семье не культивировались, разве только одна — нас воспитывали по принципу: дальних родственников не бывает, все они — близкие. Когда я уже перебрался в Москву, часто плакался маме: «Мам, я не в состоянии принимать всех приезжающих, ну просто не могу!»

Она по-настоящему обижалась. Нет, это даже не обида была, а полное и категоричное непонимание: «Игорь, так ты, значит, зазнался?! Как это возможно не встретить тетю Тамару из Хмельницкого?» Я говорю: «Мама, но я ее даже не помню». — «Ты что?! Она же тебя в колясочке нянчила!» И  взывала к папе: «Яша, ты представляешь, наш сын не хочет встретить Тому! Кого мы вырастили…»

Воспитание было очень консервативным. Скажем, в семь часов вечера вся семья обязательно должна была обедать. Причем обед полноценный — с первым, вторым, третьим, с салатами и арбузами. Хочу не хочу, буду не буду не допускалось. Съедать должны были все, что ставилось на стол. Нас с сестрой держали в жестких рукавицах, вольности не дозволялись.

Света до десятого класса ни разу даже на танцах не была, прогул школы считался чем-то невероятным. И все-таки, по большому счету, родители нас не прессовали. При всей простоте у них было понимание того, что детям надо давать возможность попробовать себя. А меня и прессовать было бессмысленно, потому что с того момента, как в пятом классе я начал заниматься в драмкружке, никакой другой профессии, кроме актерской, для себя даже не представлял. Поэтому после окончания школы поехал с папой (ему как железнодорожнику полагались льготы на проезд) в Москву подавать документы в театральные вузы. Но мы опоздали — прием закончился. Пришлось возвращаться. Чем заниматься до следующего года, я даже не представлял. И тут сосед говорит: «Пойдем к нам на авиационный завод, деньги хорошие будешь получать». Я и пошел — слесарем-ремонтником токарных и фрезерных станков.

Сергей Земцов, Григорий Мануков и Игорь Золотовицкий в культовом спектакле «Чинзано». 1989 г.
Сергей Земцов, Григорий Мануков и Игорь Золотовицкий в культовом спектакле «Чинзано». 1989 г.
Фото: Фото из семейного альбома

Сначала был учеником, а потом перешел в ранг слесаря второго разряда. Через месяц получал уже 150 рублей — по тем временам очень хорошие деньги. Единственный минус работы — вставать приходилось в пять утра. А так все отлично было. Там такие деды работали, словами не передать! Например, дядя Толя, мой учитель, — ему тогда было лет 60, вообще былинный персонаж. На первой нашей встрече дал мне задание открутить болтики. И я в течение всего дня гаечными ключами с невероятными усилиями выворачивал болты, которые он легко закрутил вручную. Правда, рука у него была размером с мою голову. Ну и другие мужики соответствующие. Помню, после того как я получил первую зарплату, спрашивают: «Ну так что, обмывать будем?» Конечно же я «выставился».

Все расселись и… набухались — как положено: с чувством, с толком, с расстановкой, наливая «по палец», занюхивая и закусывая. Но мне не налили, сказали: «Рано еще, мал слишком».

— Для первой любви в то время тоже еще не доросли?

— Нет, как раз тогда я был очень сильно влюблен. В сестру моей подруги из драмкружка. Безумно любил эту девушку, со всей силой юношеской страсти. Просто боготворил ее. Собирался жениться, Майя была согласна. Все вокруг умилялись: ну как есть — Ромео и Джульетта. При этом отношения у нас были исключительно целомудренными. Когда на следующий год я поступил в Школу-студию МХАТ, Майя приехала ко мне в Москву, мы с ней гуляли, строили планы на будущее. Обещала ждать моего возвращения. Я думал о ней денно и нощно, ее фотография постоянно стояла на моей тумбочке в общежитии.

Приятели подсмеивались, говорили: «Ты чего, всерьез, что ли? Забудь, она сейчас наверняка уже с другим встречается». Я возмущался: «Как вам не стыдно так думать!..» На зимние каникулы поехал домой. С подарками из столицы. Приезжаю, а Майя меня не встречает, вместо нее на перроне — ее сестра. Глаза прячет. Чувствую, что-то не то. Спрашиваю про Майю, и она говорит: «Не надо тебе больше вспоминать о ней, она вышла замуж…» Как дошел домой, не помню. Запомнилось только, что дома рыдал — долго, безутешно. Мама ругала эту Майю последними словами, плакала вместе со мной, пыталась всячески успокоить меня, но все было бесполезно. Я переживал ужасно. Заболел даже — тяжело, с высокой температурой, с бредом. Настоящая горячка была, вообще не знал, как жить дальше…

Время, конечно, вылечило, но я стал другим человеком. Разумеется, влюблялся, встречался с девушками, но относился ко всему этому как-то иначе. Циничнее, что ли… Во всяком случае, таких возвышенных, романтических чувств не испытывал больше никогда в жизни.

— О женитьбе тем более не задумывались?

— Вынужден был задуматься. Дело в том, что Олег Николаевич Ефремов, пригласив меня после института работать во МХАТ, сказал: «Московская прописка нужна обязательно, без этого в театр взять не смогу. Ищите». И моя хорошая подруга журналистка Ленка Мясникова, просто святой человек, помогла мне, выручила. Мы с ней расписались, после чего она прописала меня у себя. Что вообще невероятно. Я очень ей благодарен за наш фиктивный брак, ведь тогда получение прописки в Москве было для меня вопросом жизни и смерти — от этого зависело, смогу ли я остаться в профессии или нет.

Вера Харыбина, тогда еще актриса Театра сатиры. 1988 г.
Вера Харыбина, тогда еще актриса Театра сатиры. 1988 г.
Фото: Фото из семейного альбома

А тогда ведь в театральной жизни все только закручивалось, да еще как! Как раз началось студийное движение, самодеятельные коллективы стали превращаться в профессиональные театры-студии. И когда мы с моими товарищами — Ромой Козаком, Сашей Феклистовым, Гришей Мануковым, Сережей Земцовым — поняли, что нас не очень-то спешат занимать в главных ролях, Рома предложил нам самим сделать спектакль — «Чинзано» по пьесе Людмилы Стефановны Петрушевской, в театре-студии «Человек». Спектакль получился. Он имел умопомрачительный успех, стал культовым в театральном репертуаре времен перестройки, на него ходила вся Москва. Вскоре нас стали приглашать за границу. И началось наше великое турне по миру — с 1988-го по 1992 год мы объездили 25 стран.

Феерический был период. Вот только до сих пор ненавижу «Чинзано», даже запах этого вермута терпеть не могу, и все из-за дураков-иностранцев. По правилам принимающая сторона должна обеспечить исходящий реквизит. Нам на каждый спектакль нужно было восемь пустых бутылок. Пустых, понимаете?! А они этого не понимали и всякий раз покупали для нас полные. И мы этот «Чинзано» сливали в банки, в уже опорожненные бутылки и после спектакля, естественно, выпивали его. А ничего другого за неимением денег позволить себе купить не могли… Эх, если бы в те времена платили гонорары, как мы разбогатели бы! Но тогда приходилось работать бесплатно. Только суточные нам выдавали. Экономили на всем, тушенку таскали с собой, сосиски китайские в банках. Помните, были такие?

Иностранцы спрашивали: «Вы так любите сосиски?» Мы бодро отвечали: «Еще бы! Русскому без сосисок — смерть, нам день ни в день, если сосиску не съедим…» В каждой стране активно занимались спекуляцией. На суточные покупали какую-то электронику, в Москве продавали. В Америке взяли на троих один компьютер, здесь реализовали и на вырученные деньги купили машину. В Венесуэле палехскими шкатулками торговали. В общем, крутились как могли… И вдруг нам подфартило. Во время выступлений в Париже мы подружились с переводчицей. Очень красивая женщина — мулатка, с острова Мартиника. Посмотрев «Чинзано», Эвлин предложила нам организовать гастроли у себя на родине. Мы поехали. Карибский бассейн, с ума сойти! Остров — просто какой-то рай, лучше я ничего в жизни не видел. Кстати, там мы побили все рекорды посещаемости зрительных залов — на последнем спектакле в зале сидело два человека при том, что нас, артистов, на сцене было трое.

(Смеясь.) Все-таки десять спектаклей для такого крошечного островка чересчур много… Тем не менее Эвлин эти гастроли не разочаровали, и она сделала нам предложение, от которого невозможно было отказаться. Оказывается, ей удалось договориться с владельцем частной театральной школы в Париже о нашем там преподавании. Это был 92-й год, русские тогда всех интересовали. В итоге нам предложили для начала провести так называемый стаж, проще говоря, трехнедельный курс — без всякого оформления разрешения на работу, кстати. Мы попробовали, занимались по программе первого курса Школы-студии — этюдами, тренингами… В конце показали результат, который был одобрен. И в течение нескольких лет мы стали постоянно ездить в Париж.

С сыновьями Алексеем и Александром
С сыновьями Алексеем и Александром
Фото: Марк Штейнбок

Жили на квартире наших друзей-французов, которая все время пустовала. Но постепенно эти поездки становились все более обременительными, поскольку, слава Богу, пришли времена, когда уже и в нашей стране стало возможно нормально работать и зарабатывать. И потихонечку мы нашу зарубежную преподавательскую деятельность свернули.

— Игорь Яковлевич, а что это вы рассказываете только о работе? Раз вы человек семейный, значит, встретили все-таки женщину, благодаря которой решились нарушить обет безбрачия. Как, кстати, это произошло?

— Мы с Гришкой Мануковым ехали из Питера в Москву, с кинопроб возвращались. С нами в купе оказалась симпатичная девушка Вера.

Естественно, мы достали водочку, под пряники стали ее выпивать, барышню угостили. Разговорились и в беседе конечно же расфуфырились, распушились, прямо такими валетами стали. А что, ребята молодые, почему бы не повоображать? А Вера скромно так сидела, все больше слушала нас. О себе сказала только, что студентка, готовится стать художницей. А мы-то — уже настоящие артисты, работаем во МХАТе, выступаем по Москве с капустниками, а потому уверены: от общения с нами девушка просто обомлела. Она и правда смотрела на нас с неподдельным интересом. На прощание сказала: «А у меня в вашем театре есть приятель, Сережа Колесников». Спустя некоторое время я спросил у Сережки: «Ты знаешь такую девчонку, Верку Харыбину?» Он отвечает: «Конечно, она ого-го какая крутая! У нее машина, родители за границей. Отец — доктор физико- математических наук, занимается радиолокацией, несколько лет преподавал в Китае.

Там, в Пекине, Вера и провела свое детство, практически с рождения...» Я говорю: «Подожди, при чем здесь это, сама-то она, кажется, в Суриковском учится?» «Ты дурак, что ли? — смеется он. — Она классная актриса, играет в Театре сатиры…» Мне все стало понятно: Вера нас элементарно разыграла. «Как же так, — заговорило во мне ущемленное самолюбие, — развела нас, просто как лохов!» И я решил ее разыскать — попенять чтобы. Мир тесен, нашел через знакомых и прямо с ходу пригласил на свой день рождения, который наша компашка — Рома Козак, Сашка Феклистов, Ленка Майорова, царство ей небесное, — планировала отмечать за городом. И вот 18 июня мы все поехали на шашлыки. На станцию Петушки — у нас там есть облюбованное место. С Веркой я договорился встретиться на перроне.

Жду, ее нет. Потом-то я узнал, что она опаздывает всегда, но тогда мне это было неведомо. Решил, что пренебрегла. Короче, прождал ее часа полтора, потом плюнул и пошел на нашу поляну. Развели мы с ребятами костер, сидим, выпиваем, и вдруг появляется Вера. Подходит как ни в чем не бывало. «Здравствуйте!» — говорит. Я просто обалдел. «А как ты нас нашла, — спрашиваю, — ведь со станции можно было пойти в любом направлении?» «Не знаю, — смеется, — как-то догадалась, что вы здесь». Ну и все. Слово за слово, и пошло-поехало… Дальше начались ухаживания, за ними пришла пора близких отношений, потом мы на какое-то время разбежались, а когда снова встретились, наступила вторая волна нашего романа, тут уж нас накрыло окончательно. Сначала встречались у меня на съемной квартире. А потом как-то незаметно я стал жить у Веры.

«Я попрощался с жизнью. А когда вернулся назад, увидел: мои родные здесь, рядом со мной. Один сын держит за руку, другой говорит: «Я тебя люблю, папа», жена смотрит с нежностью… Как же это важно — знать, что, когда с тобой что-то случится, те, кого ты любишь, непременно окажутся рядом»
«Я попрощался с жизнью. А когда вернулся назад, увидел: мои родные здесь, рядом со мной. Один сын держит за руку, другой говорит: «Я тебя люблю, папа», жена смотрит с нежностью… Как же это важно — знать, что, когда с тобой что-то случится, те, кого ты любишь, непременно окажутся рядом»
Фото: Марк Штейнбок

Женились мы, когда она была на девятом месяце. (Смеясь.) На свадьбе тарелочка с едой очень удобно располагалась у невесты на животе. Полный дом народу собрался, классно гуляли, весело. Все нажрались, конечно, как водится. В общем, нормальная актерская свадьба получилась...

А о рождении Алешки я узнал очень забавно. Повез Веру в роддом — натер ей морковку, яблочко, помог собраться, и мы поехали. Приезжаем, а она как увидела тапочки рожениц с запекшейся кровью, у нее началась истерика: «Не надо! Я сама! Не оставляй меня!» Успокаиваю как могу, объясняю: «Ты же знаешь, что я должен уехать». А я действительно вечером улетал с театром на гастроли в Японию. Прилетели в Токио, только зашел в номер, звонок: «Вас беспокоят из посольства Советского Союза. Игорь Яковлевич, поздравляем, у вас родился сын!»

Это мой друг послал телеграмму… Вернулся я домой через две недели. Привез Алешке какие-то офигительные вещи, соски, погремушки, памперсы. У нас ведь в стране ничего не было. Ох, и экономили же мы эти памперсы — стирали их, вытаскивали внутренности и засовывали внутрь наши подгузники… Как же быстро время бежит! Алешка уже совсем взрослый. Учился на факультете журналистики МГУ, но, будучи на пятом курсе, вдруг пошел поступать в Щукинское училище. Нас с мамой посвятил в это, только когда поступил. Сейчас уже второй курс окончил. Мне, конечно, приятно, что сын все сделал сам, но на самом деле это ужасно... Я же понимаю, сколько ему предстоит пережить с этой профессией — такой зависимой, такой неблагодарной. Где каждый раз надо доказывать, что ты что-то значишь, что- то умеешь, и постоянно бороться за то, чтобы быть нужным.

От этого выматываешься, устаешь дико, но как только в работе наступает пауза, ты паникуешь, кажется, что тебя вышибли за борт. Одним словом, профессия — чудовищная. Меня вот спасает преподавание в Школе-студии МХАТ. Студенты — это все-таки колоссальная отдушина.

— Да ладно, а сколько замечательного в актерской жизни — веселые вечеринки, капустники, пресловутые актерские розыгрыши, наконец... А вам вообще грех жаловаться — в театре востребованы, телевидение вниманием не оставляет — достаточно вспомнить многосерийный телепроект Первого канала «Севастопольские рассказы», который вы вели. А недавно еще выпустили в качестве режиссера на сцене МХТ гоголевскую «Женитьбу».

— Где я как раз и стал жертвой розыгрыша. Вообще-то меня, как человека циничного и ироничного, разыграть очень трудно, но Стоянов все-таки сумел. Почти до припадка довел, бессовестный. На репетиции, а Юра в спектакле играет Кочкарева, я ему случайно наступил на ногу. Ну бывает — извинился, и мы разъехались по домам. Вечером звоню ему по какому-то вопросу, трубку берет жена и говорит: «Игорек, сейчас Юра не может подойти, мы в травмпункте. Как только ему гипс наложат, он тебе перезвонит». — «Почему гипс, что случилось?!» — «Так ты же ему наступил на ногу, оказалось, перелом пальца». Я просто обалдел: «Да ладно, Ленка, не валяй дурака, что на самом деле произошло-то?» — «Не волнуйся, ничего страшного, ну мизинец, заживет. Ой, не могу больше разговаривать». И связь прервалась. Я думаю: «Ну ни фига себе. Нет, не может быть». Звоню опять, а она: «Подожди еще немного, там заканчивают гипсовать.

Да, кстати, Юра просил узнать, у вас в МХТ есть медицинская страховка? Все-таки у него производственная травма». Я по-настоящему занервничал. Звоню через полчаса, берет трубку Юра. Я говорю: «Юр, хорош шутить. Ты же шутишь, да?!» «Ты что, — возмущается, — какие шутки?! Да успокойся, не переживай так. Мы уже выходим из травмпункта. Гипс всего на две недели положили, все нормально». Я все еще продолжаю с сомнением бормотать: «Юр, ты чего, с ума сошел, что ли?» — но уже в ужасе понимаю, что это правда... Запаниковал дико. Короче, когда они поняли, что у меня буквально начинается приступ, Юрка сообщил: «Да ладно, мы тебя разыграли. Скажи еще спасибо, что сейчас раскололись, я-то хотел на следующий день в театр в гипсе прийти, у меня травматолог знакомый есть...» — Судя по вашему рассказу, жена Юрия Стоянова вполне адекватна мужу по части приколов и розыгрышей.

А в вашей семье как? Какая у вас семейная атмосфера?

— У нас всегда был очень шумный дом. В нашей двухкомнатной квартире собиралось по 30—40 человек. Как-то, помнится, Тбилисский театр имени Руставели пришел полным составом, и мы до четырех утра пели с грузинами русские частушки. Обычно гости приходили импровизационно, что нам очень нравилось и что всегда удивляло наших иностранных друзей. А по-моему, это норма: позвонили, сказали: «Мы идем к вам» — и пришли. Спонтанные тусовки — это классно. Сейчас у нас, конечно, чуть потише стало, компашки собираются гораздо реже, но все равно мы с Верой остаемся людьми тусовочными. И дети в этом смысле в нас пошли. Младший, Саня, ему 12 лет, собирает дома по 30 человек из школы, да и Алеша тоже любит большие тусы.

Иногда звонит: «А вы не могли бы переночевать на даче?..» А вообще-то мы с женой совершенно разные. Она по сути своей — барышня из позапрошлого века, а я (смеясь) — такой чувачок сегодняшнего дня. К примеру, Вера не может заснуть, если где-то слышится хоть малый шорох. Вот вода из крана через комнату за стенкой будет капать — все, для нее нет сна. А по мне чем шумнее, громче, тем лучше. Без музыки в наушниках, без включенного телевизора ни за что не усну. Очень люблю шум вокруг, да и сам не прочь иногда поорать. Без причины. Просто я по природе своей очень вспыльчив, нетерпим, а с возрастом стал еще и ужасно ворчлив. Но при этом, как бы я ни орал, дети на меня почему-то спокойно реагируют, зато если Верочка сорвется — сразу скисают. Боятся ее. А она несправедливость не выносит.

И если кто-то из нас что-то пообещал, но не сделал, возмущается страшно: «Как ты мог?! Ты же дал слово!» Мне кажется, можно было бы быть более снисходительной, но она так не умеет. Очень принципиальная. У нее какое-то гипертрофированное неприятие несправедливости, безответственности. Вера и к работе своей относится сверхответственно. Она сейчас в театре не играет. Окончив во ВГИКе факультет режиссуры, занимается кино- и телепроектами. Была одним из режиссеров сериала «Адъютанты любви», сняла двухсерийную картину «Грустная дама червей», несколько документальных фильмов, на канале «Культура» сделала отличный проект по Одоевскому… А вообще я могу сказать одно: мне очень повезло с женой. Мы вместе уже 22 года, и у нас получилась отличная семья. Конечно, мы время от времени ссоримся, а потом миримся, а затем опять ссоримся.

Но все это не имеет никакого значения. Главное состоит в том, что мы все — родные. Как воздух нужны друг другу и во всем друг друга поддерживаем.

Особенно остро я это прочувствовал четыре года назад, когда мне пришлось делать операцию на сердце. Все началось ни с того ни с сего. Вдруг я стал испытывать какой-то дискомфорт в области сердца, особенно когда находился в горизонтальном положении. Мне посоветовали обратиться к кардиологам. Я сходил, обследовался, и врачи сказали, что у меня порок митрального клапана, а значит, необходимо делать операцию. С мыслью об этом я прожил два года, после чего мои друзья — по гроб жизни им обязан — помогли мне организовать операцию в Германии. Вера поехала со мной. И пацаны тоже. Жили они в гостинице при больнице, по очереди дежурили около меня…

Конечно, сначала мне было страшновато, хотя я и оптимист. Но это нормально. Любой человек, соглашаясь на операцию и подписывая документ типа «в моей смерти прошу никого не винить», невольно нервничает. Даже когда заверяют в том, что у них смертность от таких операций составляет 0,005 процента, все равно думаешь: «А если именно я окажусь в этой тысячной доле?» И когда Верочка, провожая меня в операционную, сказала: «Ну давай, держись, завтра все закончится благополучно, мы за тебя кулачки зажали», на секунду кольнуло: «А вдруг это все? Вдруг больше никогда их не увижу?!» И невольно про себя попрощался с ними. На всякий случай… И совершенно напрасно. Клиника, в которой я оказался, это какое-то чудо. Для них 160 операций в неделю на открытом сердце — норма. А какие условия, уход! Из самых неприятных и болезненных ощущений мне вспоминается только доставание из меня трубочки, которая заменяет дыхание.

А дальше вообще все было прекрасно. На второй день врачи мне пива предложили, на третий — я встал и пошел, а на седьмой — меня уже выписали в реабилитационный центр… Говорю же, это фантастика. Когда выписывали, я спросил: «Ну и что мне теперь можно делать, что нельзя? Как жить дальше?» — и доктор ответил: «Живите обычно. А про операцию просто забудьте». И я забыл. Меня прооперировали 19 июля, 27 августа я уже репетировал со студентами, а в сентябре мы сыграли спектакль… А теперь я думаю: возможно, та ситуация была мне дана для того, чтобы я смог прочувствовать нюансы, на которые раньше совсем не обращал внимания? Вот попрощался я с жизнью, а потом вернулся назад и увидел: мои родные здесь, рядом со мной. Один сын держит за руку, другой говорит: «Я тебя люблю, папа», жена смотрит с нежностью…

А это ведь так важно — быть уверенным в том, что, когда с тобой что-то случится, те, кого ты любишь, непременно окажутся рядом. И скажу вам честно: такая уверенность более чем достаточна для того, чтобы чувствовать себя счастливым.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram
Ретроградный Меркурий расставил капканы: как сократить риск фатальной ошибки с 27 марта
В начале второго весеннего месяца Меркурий снова идет на попятную, путая планы и провоцируя конфликты между близкими людьми. Во время ретроградности планеты не стоит начинать новых проектов, а также вести важные переговоры. Подписание документов и вообще посещение государственных инстанций лучше отложить на потом.




Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог