«У меня не хватило благородства и мужества признаться, что это не мое объяснение в любви, а Филатова. В это время Лёня в мужском туалете, как в ожидании приговора, ходил от окна к двери и курил одну сигарету за другой. Не сразу, но тем же вечером, мучаясь совестью, я во всем признался», — рассказывает актер и музыкант, народный артист России Владимир Качан.
Однажды я очень подвел Лёню Филатова — моего друга и соседа по студенческому общежитию. Лёня тогда был безнадежно и пылко влюблен в Наташу Варлей. Причем влюбился он с первого взгляда на экран, еще до того как увидел Наташу в жизни. Я хорошо помню тот день, когда мы с ним смотрели «Кавказскую пленницу» в Доме актера. Выходим с Лёней в толпе зрителей, у всех радостные лица, один Филатов мрачный. Спрашиваю: «Лёня, что с тобой? Такой фильм замечательный!» А он говорит: «Что фильм! Ты видел, какая девушка?» Это, конечно, удивительно, потому что мало ли каких красавиц мы видели в кино: Монику Витти, Лолиту Торрес, Джину Лоллобриджиду… Но Филатова сразила Варлей.
А вскоре случилось чудо: недосягаемая Наташа прямиком с экрана переместилась в наше Щукинское училище. Будучи по профессии артисткой цирка, Наташа решила продолжить кинокарьеру, вот и пришла к нам учиться. Она тогда уже собиралась замуж за Колю Бурляева, но влюбленного Лёню это не остановило. Для знакомства с Наташей у нас был разработан сложный план: поджидаем ее в коридоре, два наших товарища оттесняют тех, кто будет сопровождать Варлей, а я с гитарой наготове завлекаю Наташу в пустую аудиторию и там пою ей песню. Эту песню — «Вертится земля», с отсылом к «Песне о медведях» из «Кавказской пленницы», мы с Лёней будто специально написали для этого случая. Так уже было много раз: стихи Филатова, музыка моя. Но эта песня особая: она должна была стать Лёниным признанием в любви. Речь там шла о том, что Бог, вертя Землю, как гончарный круг, переплетает судьбы людей, но иногда ошибается:
Перепутал год,
Перепутал век, —
И тебе не тот
Выпал человек.
Он не виноват.
Я не виноват.
Для тебя Монмартр,
Для меня Арбат.
Бог еще для нас
Не придумал дня...
Спев, я должен был сказать Наташе, что это все — от лица Лёни. Конечно, было бы лучше, если бы сам Филатов эту песню и спел, но Лёня стеснялся, да и петь он толком не умел. Вот и понадеялся на меня. А я подвел… Меня сбило Наташино смущение. Мы тогда не знали еще, что она тоже поэт и тонко воспринимает другой талант. Глядя в Наташины глаза, обращенные ко мне, я не смог признаться, что это не мое объяснение в любви, а Филатова. В это время Лёня в мужском туалете, как в ожидании приговора, ходил от окна к двери и курил одну сигарету за другой. Не сразу, но тем же вечером, мучаясь совестью, я во всем признался ему. Он обиделся, конечно, жутко и ночью написал стихи, на которые я потом взял и совершенно цинично опять сочинил песню. А между тем в этих стихах выразились Лёнины обида и возмущение:
Как посмел безумный тот
Дивных слов моих коснуться!
Он все так же ест и пьет,
Как и за день до кощунства…
Как любовь твоя слаба,
Мой восторженный товарищ,
Если все мои слова
Ты крадешь и повторяешь.
Но Лёня ошибся, дело было не в том, что я сам влюбился в Наташу, мы с ней вскоре стали и до сих пор остаемся настоящими друзьями, живым опровержением тезиса, что между мужчиной и женщиной не бывает дружбы. Я просто растерялся, как говорится, язык не повернулся…
Что касается стихов, Лёня сочинял их еще задолго до поступления в Щукинское. И в Москву из своего Ашхабада привез целую кипу рукописей. Вообще-то он планировал поступать во ВГИК, на режиссерский факультет. О кино Филатов знал все, мог, не задумываясь, назвать год выпуска картины, фамилии режиссера, оператора и даже исполнителей эпизодических ролей в любом фильме мирового кино — большинство из которых никогда не видел. Приехав в Москву, Филатов узнал, что на экзамены во ВГИК он уже опоздал. Вот Лёня и рванул в Щукинское училище, где они как раз начинались. Правда, на актерский… При поступлении Лёня читал свои стихи, которые сам пренебрежительно-иронично называл стишками. Однако у приемной комиссии «стишки» имели успех. Так мы с ним и оказались в одной комнате номер 39 в общежитии на Трифоновской улице… Нашими соседями были Сергей Вараксин, Леонид Пярн и Борис Галкин, популярный сегодня артист. Последние двое, как и я, приехали из Риги. Таким образом, в комнате нас было пять человек, а Лёню вдохновение посещало каждую ночь. Вот ему и приходилось сочинять стихи на общей кухне. Как сейчас помню Лёню, поджавшего под себя левую ногу и закуривающего через каждые пять минут новую сигарету, среди кастрюль, картофельных очистков и окурков. В этой неудобной позе, в экологическом кошмаре, который он сам себе устраивал, Лёня писал в своей тетрадке удивительно красивым почерком. Ну а я за его спиной нетерпеливо ждал, когда стихотворение будет закончено, зная, что торопить или заглядывать через плечо категорически запрещается. Почти сразу я стал пробовать сочинять музыку на его стихи. Первая наша песня была «Ночи зимние», про любовь. Неожиданно для нас она получила сумасшедший успех в стенах общежития. Сколько слез было пролито под эту песню, сколько страданий пережито, сколько выпито! А вот «Оранжевый кот» принес нам успех уже в масштабах города. На сочинение этой песни мы потратили аж пятнадцать минут, и она потом пелась во всех вузах Москвы…
Жили мы весело, в общежитии то и дело завязывались студенческие романы и не прекращались дружеские посиделки, сопровождавшиеся чтением стихов, песнями под гитару и выпиванием. Помню, как-то раз мы что-то хорошо и долго отмечали, потом свалились спать. И вот Боря Галкин проснулся, подошел к окну глотнуть свежего воздуха и обнаружил за занавеской полную бутылку водки и тарелку с черным хлебом. Это была наша заначка, о которой мы забыли. Издав какой-то дикий победный клич, Боря увидел низкое солнце за окном и восторженно воскликнул: «Ребята, что вы спите, посмотрите, какой красивый рассвет!» Но Филатов разбил романтичность момента: «Боря, успокойся. Это не рассвет, это — закат»…
При таком ритме и образе жизни к экзаменам приходилось готовиться в авральном режиме. Все, что не успели прочесть, мы распределяли между собой, а в последнюю ночь пересказывали друг другу содержание книг. Время от времени раздавался глухой стук: это чья-нибудь голова падала от усталости и недосыпа на раскрытую книгу.
А как выручал нас на экзаменах Лёнин литературный талант! Ведь студентам нужно было постоянно готовить какие-то отрывки. А для того чтобы подобрать достойную сценку, нужно было еще перелопатить горы литературы. Тогда Лёня стал сам писать отрывки для себя и близких друзей. Это были эпизоды из несуществующих пьес. Так на свет появились мифический итальянский автор Нино Палумбо и польский драматург Ежи Юрандот. Подразумевалось, что они малоизвестны у нас в стране из-за железного занавеса, а за рубежом — знаменитости. Расчет был нагл и точен, ни у кого из педагогов не хватило бы смелости признаться, что этих драматургов они не знают. Все боялись показаться невеждами, вот и сидели с умными лицами и говорили: «Ежи Юрандот? Как же, помню, хороший автор. В библиотеке у меня, кажется, есть, надо освежить в памяти».
Однажды наша наглость перешла уже всякие пределы, и мы решили сыграть отрывок из якобы еще не опубликованной пьесы самого Артура Миллера. Филатов отлично мог улавливать и имитировать стиль любого автора. Педагоги вновь отметили нашу работу, сказав при этом, что драматургия Артура Миллера так сильна, что в его пьесах просто невозможно играть плохо. И вот тут наш чистый, простодушный, замечательный Боря Галкин не выдержал: «Вообще-то, это все наш Лёня Филатов написал». Боря всем сердцем желал хорошего, хотел, чтобы Филатова тоже похвалили, но он совершенно не подумал о том, в какое глупое положение ставит педагогов.
Повисла неловкая пауза. Ректор Борис Евгеньевич Захава побагровел и стал тяжело дышать. Другие педагоги уставились кто в стол, кто в окно — кто от смущения, а кто еле сдерживая смех. «Что ж вы из нас идиотов-то делаете? — с горечью спросил кто-то из них. — Ну сказали бы, что Лёня пишет, мы бы только рады были». Тут мы, не осознавая, что только усугубляем ситуацию, стали наперебой извиняться и признались, что и другие отрывки тоже Лёня написал, а Нино Палумбо и Ежи Юрандота не существует. В конечном итоге все уладилось, но, кажется, Борис Евгеньевич Захава так никогда полностью и не простил Лёне обмана.
Тем временем у Филатова с Наташей Варлей развивались довольно мучительные для него отношения. Она все никак не могла выбрать между несколькими талантливыми людьми (кроме Коли и Лёни был еще один претендент). Своими переживаниями она делилась со мной, писала мне очень искренние и доверительные письма карандашом… Они были больше похожи на дневник.
Помню, как всей нашей институтской компанией мы ездили в Ригу на зимние каникулы. Наташа жила у меня, то есть в коммуналке у моих родителей. Мы потеснились и отдали ей одну из двух наших комнат. А Лёня останавливался, по-моему, у Бори Галкина. В Риге к нашей компании присоединился мой одноклассник и друг детства Михаил Задорнов, он ведь тоже рижанин. Мы гуляли по Старому городу и во время одной такой прогулки набрели на какой-то подвал, куда тут же и залезли в поисках подземных ходов. Попутно в этом подвале мы играли в снежки, благо снегу намело и туда.
Правда, снежки были какими-то слишком твердыми, но мы ничего не заподозрили. Потом мы вылезли оттуда и побрели по узким улочкам в кафедральный собор. Там шла служба. Мы постояли минут пять, и тут на нас начали оборачиваться. Сначала мы не поняли, что смущает прихожан, но вскоре и сами ощутили, что мы пахнем. Выскочили из собора, осмотрели друг друга и обнаружили, что все-таки снежки были не совсем снежками… Оказывается, в темноте подвала мы зачерпывали снег пополам с какими-то засохшими экскрементами. Мишка Задорнов потом на своих концертах рассказывал эту историю…
Потом мы еще не раз ездили в Ригу, правда, уже без Наташи. Лёнька познакомился со всеми нашими друзьями и подругами, у него даже случился роман с латышкой по имени Инара, очень красивой брюнеткой. Этой Инарой увлекалась вся наша компания, но она предпочла Филатова, и ее можно понять — он был эрудированнее, интереснее нас, да и немного взрослее...
Через несколько лет фильм «Экипаж» возвел Филатова на пьедестал героя-любовника, несмотря на его очевидную субтильность. Лёне на этом пьедестале было несколько неуютно, он говорил: «Они что, все с ума посходили?! Я ведь даже не на каждом пляже рискую раздеться». Но женщины его любили. Многих даже не беспокоило, что Лёня был женат…
Его первой женой стала Лида Савченко, они вместе работали в Театре на Таганке, куда Лёню взяли после института (его в качестве автора и актера приглашал к себе и Аркадий Райкин, но Филатов выбрал «Таганку», что неудивительно — супермодный театр!). Как и все его женщины, Лида была очень привлекательной. Но не думаю, что они были счастливы вместе. С ее стороны чувствовался постоянный прессинг, она ревновала Филатова: как актриса — к кинославе, а как жена — к женщинам и друзьям. Годы были молодые, все же выпивали тогда, но Лида на порог не пускала Лёнькину «пьющую» компанию, в том числе и меня. Так что я ее не успел по-настоящему узнать…
Потом на «Таганке» началась череда самых громких в театральном мире скандалов. Кто бы мог подумать, что такое случится с театром, олицетворяющим в СССР свободу… В 1984 году Юрий Любимов покинул страну, его лишили гражданства. В театр художественным руководителем назначили Анатолия Эфроса, которого Филатов категорически не принял. Для Лёни Театр на Таганке был домом. А как можно постороннему войти в чужой дом, не спросив согласия хозяев? Вместе с Вениамином Смеховым и Виталием Шаповаловым Лёня в знак протеста перешел в «Современник». Эфрос же не вынес атмосферы постоянных интриг артистов и осуждения общественности: умер от инфаркта. Это стало для Филатова настоящей личной трагедией. Лёнька до конца жизни раскаивался в том, что был жесток и несправедлив по отношению к Эфросу.
После него худруком стал Николай Губенко, и Филатов вернулся под крышу «Таганки», но продлилось это недолго, так как через пару лет Любимов вернулся. Но это был уже другой Юрий Петрович… Поработав на Западе, он решил приватизировать театр и сократить труппу. Представляете состояние актеров, которые преданно ждали своего учителя? Лёня с его обостренным чувством справедливости не смог отмолчаться, хотя ему самому участь быть «выброшенным» из труппы не грозила. На одном из собраний он прямо высказал мастеру все, что думал.
После чего ему ничего не оставалось, как только уйти из театра вместе с «лишними» актерами, а также с несколькими звездами: например, Губенко и Шацкой. В том же здании, за стеной они основали свой театр — «Содружество актеров Таганки». Я уверен, что на Лёнькино здоровье все эти события оказали самое пагубное, необратимое воздействие. По мотивам «таганковских» событий Филатов написал сценарий «Сукины дети» и в 1990 году снял по нему фильм в качестве режиссера. Наконец-то сбылась его мечта о режиссуре, но, к сожалению, на продолжение этого пути Лёне уже не хватило здоровья.
Одну из ролей в своем фильме он отдал Нине Шацкой, которая к этому времени стала его второй женой. Нина тоже считалась ведущей актрисой любимовского театра. Они с Лёней полюбили друг друга, будучи несвободными (Нина была замужем за Валерием Золотухиным). Девять лет Филатов и Шацкая встречались тайно, и никто, даже самые близкие друзья, об этом не догадывались. Нина с Лёней долго мучились, не желая строить свое счастье на несчастье супругов. Но жить порознь становилось все невыносимее, и в конце концов они решились сжечь за собой мосты. До раскола «Таганки» все четверо — Лёня, Нина, Валера и Лида — продолжали играть на одной сцене, но со временем страсти как-то улеглись.
Именно Шацкая стала главной любовью Лёни. Я убежден, что в жизни каждого мужчины может быть сколь угодно женщин, но есть среди них одна — самая главная, назначенная судьбой. Для Лёни этой женщиной совершенно точно стала Нина...
