«Иван Грозный»: устаревшая классика, которую почитают во всем мире

«Иван Грозный» (1944-1945) Сергея Эйзенштейна снова вышел в отечественный кинотеатральный прокат. Отреставрированная «Мосфильмом» историческая драма об одноименном русском правителе, снятая в эвакуации в тяжелейшие военные годы, будет продемонстрирована в октябре в ряде российских городов: в одних покажут только первую серию, в других – сразу обе. Пересматривая картину на большом экране, ловишь себя на крамольной мысли, которую не пристало произносить вслух в цивилизованном обществе, но озвучить все же стоит. «Иван Грозный», да простят автора этих строк почтенные коллеги, чрезвычайно скучное, безнадежно устаревшее и вызывающее недоуменное разочарование зрелище.

В российских школах (пока) нет предмета «история кино», но очевидно, что, если бы такой там был, Эйзенштейн точно почитался бы в священном ряду непререкаемых авторитетов и железобетонных классиков, а его наиболее известные работы – «Броненосец Потемкин», «Александр Невский» и «Иван Грозный» – непременно фигурировали бы в списках картин, обязательных к просмотру. Как «Евгений Онегин» или «Герой нашего времени» – в хрестоматийном курсе русской литературы. Беда в том, что если Пушкин и Лермонтов до сих пор способны вызывать читательский интерес и трепет, переходящий в восторг от наслаждения большим искусством (что важно – без дополнительной подготовки), то практически любая из картин Эйзенштейна выглядит сегодня как забронзовевший памятник, к которому принято относиться с гипертрофированным уважением, но чьи художественные достоинства уже не выглядят бесспорными. «Иван Грозный» – яркий тому пример.

Удачные сценарные и режиссерские находки Эйзенштейна (так, он мастерски оттягивает момент знакомства зрителя с главным героем face to face, а работа с тенями в фильме – отдельный вид искусства) на протяжении всей картины исправно нивелируются самим же автором. Прекрасная во всех отношениях работа художника-постановщика и художника по костюмам (Леонид Гайдай немало взял оттуда для своего «Ивана Васильевича…», его Бунша – вылитый Владимир Андреевич) провоцирует воображение живо представить, сколь впечатляюще открывающие сцены фильма выглядели бы в цвете (последний ненадолго появится во второй серии). Но убитому черно-белой пленкой буйству красок здесь прямо противоречат сыгранные безо всяких полутонов и глубины, лишенные малейшего обаяния недоброжелатели главного героя – от иностранных гостей и угрюмых бояр до царской тетки Ефросиньи, которую по неловкой ошибке сперва принимаешь за странного вида мужчину.

Фальшивая актерская игра вкупе с нарочито театральными мизансценами – едва ли не главная ахиллесова пята картины, которая хоронит любые преимущества фильма, будь то блестяще подобранная фактура, оригинальное кадрирование или смелый жанровый микс второй серии, где демоническая хореография, напоминающая бесовскую пляску в аду (неслучайно этот эпизод решен в цвете), запросто рифмуется с традицией древнерусского литературного плача. Преданные почитатели Эйзенштейна и умудренные глубоким пониманием материала киноведы могут возразить, что это неотъемлемая часть авторского замысла, сюрреалистичный атрибут жанра или признак страшной эпохи. Возможно, так и есть. Да только что с того, если предлагаемые условия игры начинают раздражать уже на стадии дебюта? Карикатурные персонажи и ходульная драматургия, деланные паузы и картинные возгласы, экзальтированные гримасы и многозначительные взгляды в сторону – наблюдать с интересом и сопереживанием на протяжении почти трех часов за этой скверной театральщиной, усугубленной обилием крупных планов, решительно невозможно. Да и к чему делать какие бы то ни было скидки, если до исторической драмы Эйзенштейна и одновременно с ней в мире было снято множество прекрасных фильмов, которые живо и натурально выглядят до сих пор? Вспомните хотя бы «Двойную страховку» (1944) Билли Уайлдера, вышедшую на экраны в один год с первой серией «Ивана Грозного».

На этом проблемы фильма не иссякают. Масштаб истории здесь безвозвратно похищен ее камерным воплощением, а визуальное повествование конфликтует с павильонной статикой. На фигуру Эйзенштейна вот уже около века молятся монтажеры всего мира, но ирония судьбы в том, что камера в «Иване Грозном» движется настолько скупо и неохотно, что многочисленные монтажные переходы по крупности выглядят чрезвычайно неудачно. Грубых склеек, режущих глаз, у Эйзенштейна действительно предостаточно: виной тому не только статичная камера, обнажающая любые огрехи мизансцены, но и небрежное расположение объектов в соседних кадрах, из-за чего последние попросту плохо стыкуются друг с другом. Правда в том, что в современном кино, которое часто порицают за несоответствие классическим стандартам прошлого, такое вряд ли простили бы даже начинающему режиссеру-постановщику, ведь это основы профессии, основы ремесла. Это тем более удивительно, если учесть, что Фрэнсис Форд Коппола открыто ориентировался на опыт «Ивана Грозного» при монтаже «Крестного отца» (1972).

То же, к слову, касается и музыки. В фильме Эйзенштейна ее много, и написал ее не кто-нибудь, а Сергей Прокофьев. Но большие имена, как известно, сами по себе еще не залог успеха, и навязчивый саундтрек «Ивана Грозного», несмотря на свою внушительную продолжительность, совсем не цепляет зрительский слух, чего не скажешь о звуковом ряде того же «Крестного отца» или, например, лучших режиссерских работ Чарли Чаплина. Послушайте, в конце концов, как уместно, органично и дозированно встроен вальс Дмитрия Шостаковича в открывающие кадры последнего шедевра Стэнли Кубрика «С широко закрытыми глазами» (1999).

Удивительно, но при всей своей жуткой архаичности «Иван Грозный» для России фильм чрезвычайно актуальный. Чего только стоит прозорливое замечание ливонского посла «Сильным будет – все признают», прозвучавшее на экране в 1944-м и отозвавшееся эхом в поразившем мировое сообщество геополитическом событии, происшедшем в Крыму 70 лет спустя. В боевом кличе «На Казань!» отчетливо слышен призыв «На Берлин!», а рефрен второй серии «Сирота я покинутый, любить-жалеть меня некому» прекрасно отражает тяжкое вневременное бремя единоличной власти над огромной страной. Именно в этом на самом деле и заключается главное достоинство картины: устарев как экранное зрелище, она поразительно точно перекликается с днем сегодняшним. Как ни прискорбно признавать, это, пожалуй, единственный ракурс, при котором «Иван Грозный» Сергея Эйзенштейна все еще представляет подлинную ценность для современного зрителя.