Они поженились восемнадцатилетними, на втором курсе театрального института. За сорок лет дважды расставались — а снова встретившись, просили друг у друга прощения и прощали. Делали это искренне, поэтому входили в новую старую жизнь без потерь.
— Константин, немногие даже из числа поклонников знают, что вы сын Владимира Воробьева, который считается родоначальником отечественного мюзикла; автора любимых несколькими поколениями фильмов «Остров сокровищ», «Свадьба Кречинского», «Труффальдино из Бергамо». Не думаю, что вы скрываете родство...
— Да нет, конечно! Что вы! Другое дело — не кричу об этом на всех углах. Я очень горжусь отцом, масштаб личности и таланта которого по-настоящему стал мне понятен уже после его ухода.
В каждом папином спектакле: и в «Отражении» о блокадном Ленинграде, и в мюзиклах по трилогии Сухово-Кобылина, и в музыкальной комедии «Мерси, или Старинный водевиль» по повести Окуджавы — да во всех без исключения! — присутствовала пронзительность. Качество, почти не встречающееся в современном театре, тем более музыкальном. Сама жизнь отца была пронзительной — и даже его смерть.
Когда началась война, он был совсем маленьким, но запомнил, как ехал в кузове грузовика через Ладожское озеро, а в небе кружили немецкие бомбардировщики. Чтобы не бояться их гула и взрывов снарядов, дети засыпали — включалась защитная реакция.
Бабушка Настя до конца дней корила себя, что не смогла спасти старшего сына, умершего во вторую блокадную зиму. Она работала на заводе и однажды из-за непрекращающихся обстрелов несколько дней не могла попасть домой. Пятилетний папа трое суток провел в квартире с мертвым братишкой.
По сей день фильмы и спектакли о блокаде меряю отцовским «Отражением», а услышав песню, в которой умирающая девушка рассказывает историю своей любви, всегда плачу. Наверняка видел более высокохудожественные вещи, чем у отца, но ни одна так не трогала.
Талантами бог наградил его сполна. Помимо того что папа имел безусловный режиссерский дар, он прекрасно разбирался в музыке и сам ее сочинял, писал либретто, киносценарии, стихи, играл на десятке инструментов, замечательно рисовал, собирал-клеил макеты парусников и кораблей...
О том, что масштаб личности отца соизмерим с его многочисленными дарованиями, свидетельствуют хотя бы обстоятельства, при которых он оставил руководство театром.
На постановки Владимира Воробьева невозможно было достать билеты, тем не менее не всем в труппе нравилась эстетика мюзикла, которую главный режиссер Театра музкомедии привнес в театр и развивал на протяжении полутора десятилетий. Часть актеров ратовала за оперетту «в чистом виде», и отец, почувствовав, как внутри коллектива тлеет конфликт, предложил: «Давайте устроим голосование. Если будет перевес недовольных хотя бы в один голос, я уйду».
Его ошибкой было разрешить голосовать не только актерскому составу, но и билетерам, гардеробщицам, швеям, боготворившим старых опереточных артистов, которые в большинстве своем и желали возвращения «чистого жанра». Перевес ностальгирующих по прежним временам был мизерный — но в тот же день отец написал заявление. Актеры, которым, несмотря на непростой характер главрежа, нравилось с ним работать, умоляли остаться, но отец был непреклонен: «Нет. Я сам предложил голосование». Согласитесь, это поступок. Кто бы еще пошел на такое? Я подобных примеров не знаю.
Ольга: Конечно, это был драматический момент. Помню, в один из тяжелых дней пришла навестить Владимира Егоровича еще в старую квартиру на Фонтанке. Мама Кости Тамара Ильинична была в отъезде, а хозяин сидел на кухне — в халате, небритый, с орехоколом в руке — за огромным столом, заваленным скорлупками грецких орехов. Владимир Егорович не курил и не пил, потому не мог прибегнуть к привычным для многих творческих людей методам снятия стресса. Сомневаюсь, что колка орехов здорово помогла при сумасшедшей энергетике Владимира Егоровича, беспрерывном фонтанировании идеями, которые теперь оказалось некуда применить... Но он не был потерян, озлоблен — напротив, я видела перед собой красивого и мудрого человека.
