— Мы вас расстреляем, мадемуазель, — с изысканной вежливостью заявил Роз Валлан галантный подтянутый нацист. — Мне кажется, вы слишком часто толчетесь там, где вам не место. Что вы делаете в этом зале?— Вытираю здесь пыль. Картины не могут находиться в пыли; я отвечаю за оставшиеся экспонаты. Это моя работа.
Зря у Роз слетело с губ слово «оставшиеся», но немец не обратил на эту деталь внимания. Конечно, смерти ей не избежать — в конце концов ее или расстреляют на месте, или отправят в газовую камеру, уж как повезет. Что будет без нее с родным домом — парижской Национальной галереей Jeu de Paume?
Роз Валлан сидела за своим рабочим столом и безучастно смотрела в окно на унылый пейзаж: голые деревья, ветер, осень...
Когда-то она так любила парижскую осень, но теперь обреченно наблюдала ее из окна, а за спиной пулеметными очередями, насилием, грохотом, лаем издевалась над ее слухом ненавистная немецкая речь. Раньше она любила этот язык так же, как и парижскую осень. Осень тоже стала немецкой — холодной, пронизывающей, темной. Париж оккупирован нацистами, и у Роз такое чувство, словно она заброшена в самое сердце тьмы, в логово врага. Но ведь так оно и есть. Изо всех французских служащих Национальной галереи немцы почему-то оставили только ее одну. Возможно, потому, что приняли то ли за уборщицу, то ли за лаборантку, никому из них и в голову не пришло, что мадемуазель Валлан — куратор и ведущий научный сотрудник музея, один из самых известных во Франции искусствоведов.
До этого Роз много лет работала куратором средневекового искусства в Лувре, и ее мнением дорожит сам Жак Жожар, директор Национальных музеев Франции.
Огромное золоченое зеркало внизу у входа ежедневно отражало полноватую приземистую женщину в круглых очках и с «прилизанной» прической. Роз уже за сорок, и она не выглядит ни на день моложе своих лет; впрочем, скудный рацион военного времени, возможно, все же пошел ей на пользу — она похудела и теперь снова влезает в свои старые платья. Но это, в сущности, ничего не меняет, прозвище «синий чулок» накрепко прилипло к ней еще с юности. Какое все это имеет теперь значение? Каждый вечер она возвращается из музея домой, в свою маленькую квартирку в Пятом округе, по опустевшему, испуганному городу.
Каково сознавать, что ты совершенно одна, что у тебя никого нет — ни семьи, ни детей, ни даже родителей, а единственную страсть твоей жизни — величайшие произведения искусства, живописи — нацистские воры грабят, вывозят или уничтожают? Галерея Jeu de Paume с 1939 года разорена и закрыта для французов — ее превратили в хранилище произведений искусства, которые подлежали отправке в Германию. В бывших выставочных залах теперь беспорядочно свалено то, что немцы награбили по всему Парижу — от Лувра до маленьких музеев и частных коллекций. Фюрер очень любит искусство... Кто бы мог подумать, что бездарный художник, не принятый в свое время в венскую Академию художеств, бульдожьей хваткой вцепится в изобразительное искусство и пожелает устроить в своем родном городе Линце самый богатый в мире музей!
С другой стороны, не так давно, в июле 1942-го, прямо во дворе галереи нацисты устроили аутодафе: жгли «дегенеративное» современное искусство — Пикассо, Брака, а заодно Леже, Матисса… Глядя, как пламя взвивается вверх, пожирая бесценные картины, нацисты гоготали и чокались бокалами с шампанским. Роз Валлан в немом шоке взирала на это из открытого окна, не замечая, что из глаз у нее льются слезы.
— Мадемуазель плачет от радости? — полюбопытствовал какой-то высокий офицерский чин.
Роз сжала губы, чтобы не плюнуть ему в морду.
— Что французские женщины смыслят в искусстве?
