Она кинулась к Жожару — предупредить, сообщить номер поезда, который ни в коем случае нельзя обстреливать! Жака не оказалось на месте. Где искать Роримера, она не знала — американец всегда находил ее сам. В отчаянии она бросилась на вокзал, там немцы уже начали погрузку картин; не зная, что делать, Роз ворвалась в буфет: взять кипятка и немного успокоиться. Вдруг с другой стороны мелькнула знакомая широкоплечая фигура: Джеймс!
— Ложись! — раздался чей-то пронзительный крик, и их накрыло взрывной волной.
Она очнулась и обнаружила, что Роример гладит ее по голове, как маленькую, и приговаривает по-французски с легким английским акцентом: «Ничего, ничего…» Она зарыдала, уткнувшись ему в плечо. Все замороженные, заторможенные чувства вырвались наружу, словно прорвало плотину.
Они целовались посреди разгромленного буфета, как два подростка, а потом, обнявшись и не расцепляя рук, пошли по Парижу, не обращая внимания на сирены воздушной тревоги. Это был самый счастливый день и час в ее жизни, никогда еще Роз не чувствовала себя до такой степени живой; даже пару раз мелькнула мысль: не жалко, даже если ее сейчас убьют, — все самое главное в жизни уже свершилось. С этих пор Джеймс стал приходить к ней домой, иногда оставался на ночь. Ей было стыдно, что она, француженка, так неловка и неопытна в любви, но его нежность все искупала.
Наступил момент, когда Роз, сильно волнуясь, торжественно передала Роримеру заветную тетрадку, где ее круглым аккуратным почерком тщательно было записано, какую картину из какого музея или из какой частной коллекции в какое хранилище Германии повезли.
Рассказала и про оригинал «Праведных судей», якобы хранившийся у Буньеса. Кто он такой? Роример пояснил: эсэсовец — помощник Геринга и Гитлера, доктор искусствоведения.
В августе 1944-го войска союзников освободили Париж. Однако примерно за неделю до того, как нацисты убрались из музея, Валлан подслушала разговор, из которого стало ясно, что Гитлер приказал вывезти все ценности из баварского замка Нойшванштайн и перепрятать. Замерев на месте, Роз навострила уши. Она стояла ни жива ни мертва за чуть приоткрытой дверью, и если бы кто-нибудь сейчас открыл ее настежь, отскочить уже не успела бы — ее пристрелили бы на месте... Глупо — в самом конце войны... Обидно, ведь теперь она живет не только ради этих сведений — у нее появился любимый человек.
Господи, хоть бы пронесло; но вроде немчура плотно прилепила свои задницы к креслам, да и навеселе уже. Что? Ей не послышалось? Однако густой баритон повторил: «Из Нойшванштайна все везут в Альтаусзее, в соляную шахту».
— В соляную шахту, представляешь?! — вне себя от волнения кричала Роз Роримеру вечером. — Что алтарю ван Эйков делать в соляной шахте?
— Взорвать хотят, сволочи, — буркнул Роример. — Надо спешить.
Прощались наспех.
— Я тебя жду, жду, — все повторяла Роз, улыбаясь и плача. — Мы ведь с тобой встретимся около нашего алтаря, да?
— Конечно! Встретимся у алтаря! — бодро пообещал Роример, и они расстались.
Однако путь американского лейтенанта до Альтаусзее оказался довольно долог. Eго непосредственный командир, тоже офицер–искусствовед, британец Роберт Поузи долго уточнял верность сведений о соляной шахте, поскольку от разведки поступала самая противоречивая информация. В конце концов Поузи не обязан принимать на веру подслушанный некоей Роз Валлан разговор пьяных немцев. Но то, что узнала Роз, все-таки подтвердилось.
Роример писал ей в редких письмах о том, что с ним происходило. Они уже вошли в Германию; что касается оригинала «Праведных судей», якобы висевшего в гостиной у Германа Боньеса, то Джеймс Роример и Роберт Поузи лично прибыли на загородную виллу эсэсовца под Триром; на стенах Боньеса они увидели множество награбленных шедевров, но, увы, оригинала «Праведных судей» среди них не оказалось.
