Она уже почти забыла, кто вообще такая, еще немного — и ей не удастся даже вспомнить свое имя, и теперь девушка время от времени твердила его про себя, словно молитву: «Дина Верни, Дина Верни, Дина Верни…» Сколько ей лет, она еще помнит? Кажется, 24 года. Это много или мало? Много — ведь она уже столько всего повидала, столько пережила! Кто вспомнит о ней, кроме несчастных родителей?
Разве что Аристид Майоль, ее Пигмалион, великий французский скульптор.
Теперь понятно, зачем он десятки раз воссоздавал Дину в бронзе и в камне: не затем ли, что ей суждено рано умереть? Что касается Майоля, у них была любовь… Была? Да, потому что ее жизнь окончена, и ей нельзя, она просто не смеет ни о чем жалеть, она знала, что делает, знала, как рискует...
Камера, в которую грубо втолкнули Дину, была не больше восьми метров, и 15 человек вплотную прижимались друг к другу, не в силах вытянуть ни руку, ни ногу. Вонь стояла невыносимая — смесь пота, грязного белья, испражнений. Повсюду ползали вши, но никто не обращал на это никакого внимания. Людей колотило от страха, животный ужас читался в обезумевших глазах, иногда кто-то начинал стонать или в припадке безумия бормотать что-то нечленораздельное... Оказавшись в этом аду, Дина поначалу пыталась улыбаться, даже песню затянула, но смолкла, не допев и первого куплета: ей показалось, что она совершила кощунство, нарушив ритуал похорон, происходивший в душе каждого из попавших в страшную ловушку людей, — они не сомневались, что никогда не выйдут отсюда живыми.
К 1943 году парижская тюрьма Френ, занятая гестапо, была печально известна необычайной жестокостью по отношению к заключенным, но Дина Верни еще не знала об этом, казалось: самое страшное, что может ей угрожать, — это быстрая расправа, расстрел — по крайней мере в начале войны нацисты поступали с евреями и обвиненными в антифашистской деятельности именно так. К быстрому выстрелу в спину она была почти готова, поэтому, когда ее вызвали из камеры и повели к машине, не сомневалась — везут расстреливать.
— Название твоей организации? Главари? Адреса?
Усатые следователи в форме СС говорили по-французски, и это был настоящий шок. Ее сразу начали бить, и она захлебнулась хлынувшей из носа кровью. В камеру Дину зашвырнули грубо, словно мешок с барахлом, она была без сознания, тяжелая, обмякшая, едва живая. Постепенно сознание возвращалось, всплывали обрывки образов, голоса… Откуда-то раздался ее звонкий, заразительный смех. Неужели ей весело? Еще как! Она же всегда была самой заводной девчонкой в компании!
...Остывшее западное солнце золотит красноватую обивку гостиной. В большой смежной комнате, дверь которой приоткрыта, стоят несколько подрамников с натянутыми холстами, тут же палитра, высокие кисти в жестяном стакане, испачканные красками тряпки…
15-летней Дине не терпится сунуть нос именно туда, ведь она еще никогда не была в настоящей мастерской художника. Но пока приходилось принужденно улыбаться воззрившимся на нее с любопытством трем бородачам. Все старые, ну, если помягче, пожилые, и который из них скульптор Аристид Майоль? Ведь именно к нему прислали Дину. Наугад выбрав одного из троицы и почему-то решив, что это именно тот, кто ей нужен, Дина смело направилась к высокому мужчине и протянула вспотевшую ладонь:
— Вы месье Майоль? Я Дина, вам про меня говорил месье Дондель.
Мужчины рассмеялись. Оказалось, Майоль — другой, самый старый и тихий, смотревший на нее со странной мальчишеской застенчивостью. А тот, кому она решительно протянула руку, — тоже художник, но зовут его ван Донген; последний — лысый, в очках — это Андре Жид, знаменитый писатель.