Наверное, поэтому так и не удосужился купить особняк побольше. Пришлось бы нанимать специальных людей для поддержания порядка в его отсутствие и, значит, открывать свою жизнь для чужих глаз, превращая уютную норку в тот же отель, только для одного-единственного постояльца.
Кто же ожидал, что все так изменится? За последние два года Вин по-настоящему привязался к своему дому, но все-таки стеснялся говорить незнакомым людям, что там всего две спальни. По голливудским меркам он, можно сказать, бомж!
Прихватив из машины дорожную сумку, облепленную огрызками багажных талонов из аэропортов бразильского Рио и пуэрто-риканского Сан-Хуана, Вин направился к входной двери и нажал на кнопку звонка.
Конечно, у него есть ключи, но так приятно знать, что кто-то ждет этого звоночка и торопится тебе открыть!
— Вин! — Тонкие смуглые руки обвиваются вокруг его шеи, горячие губы прижимаются к губам. — Господи, Вин, ну на кого ты похож….
Палома отступает на шаг, чтобы окинуть придирчивым взглядом свое сокровище, которое, улыбаясь, топчется на пороге. Ну точь-в-точь солдат-контрактник, приехавший домой на побывку из какой-нибудь взбесившейся банановой республики. Впрочем, даже самому дорогому костюму не под силу заставить Вина выглядеть респектабельно — он просто создан для трикотажных маек не первой свежести, джинсов, пыльных кожаных курток и тяжеленных солдатских ботинок.
А Вин не спешит заходить в дом, завороженный красотой своей подруги.
На улице сгущаются сумерки, и Палома стоит в дверном проеме, как в раме, окутанная мягким светом из прихожей. На ум приходит сравнение с диснеевской принцессой, которую колдовством забросило в наш мир, слишком грубый для ее хрупкого очарования.
— А на кого я похож? — рокочет Вин, удивляясь, как быстро двадцатишестилетняя Палома забыла о шестнадцати годах разницы в возрасте и освоила строгие материнские интонации.
— Если я была бы полицейским, я бы тебя арестовала, — шутливо сообщила она и снова прижалась к его груди.
— И кто тебе мешает? — рассмеялся Вин. — Только пусть это будет домашний арест. Как поживает наш ангел?
Палома с улыбкой качает головой. Она знает: этот вопрос вертелся у него на языке с того момента, как она открыла дверь.
— Тебя ждет. — Палома отстраняется, пропуская Вина в дом. — Только сначала сними ботинки и вымой руки!!!
Но он уже стоит на коленях посреди прихожей, протягивая руки к дочери. Двухлетняя Хания вытаскивает изо рта ногу игрушечной коровы, которая помогала ей скрасить ожидание, и со всех ног бросается в объятия отца. В могучих руках Вина кроха сама смотрится как игрушка — изящная куколка с медовой кожей и бантом в темных кудрях.
— Папа! — от радости Хания колотит коровой по лысой голове отца, но тот готов стерпеть от нее и не такое.
— Вин, прошу тебя, — говорит Палома, дав этим двоим пообниматься вдоволь. — Я больше не могу смотреть, как ты возишь чистым ребенком по пыльной одежде, в которой несколько часов сидел за рулем. Прими душ и тискай ее сколько угодно. Мне нужно отлучиться ненадолго, так что покорми ее ужином и уложи спать. У вас целый вечер впереди.
Вин неохотно выпускает из рук дочь. «С тех пор как родилась Хания, меня невозможно вытащить из дома, — признавался он репортерам. — Раньше я вылетал как пробка из бутылки, но теперь у меня дочь, — и мой дом стал раем, который я не хочу покидать. Больше всего на свете мне нравится быть отцом».
Паломе еще несколько раз пришлось напомнить Вину, что он собирался в душ. Наконец из ванной комнаты до нее доносятся долгожданные звуки льющейся воды. Хания со своей коровой устраивается дежурить под дверью, бросая на мать укоризненные взгляды.
— Ты к нам надолго? — кричит Палома.
— Пока на пару дней. Но мы переехали снимать в Калифорнию, так что я буду неподалеку.
— Вот видишь, — говорит Палома дочери. — Наиграетесь еще.
С удовольствием подставив тело под тугие теплые струи, Вин думает о своей пока еще маленькой семье. Иногда он корит себя за то, что слишком долго тянул, лишая себя удовольствия таких вот бурных встреч и замирания сердца при взгляде на дочь после разлуки.