При жизни Германа на «Ленфильме» господствовал его культ. Утром меня встретила помощница режиссера Ольга. На безобидный вопрос, у кого сейчас снимаюсь, не без гордости назвал фамилию Михалкова... Я в долю секунды понял, что большего хамства и наглости допустить не мог: «Никогда, слышите, ни-ког-да не называйте эту фамилию при Алексее Юрьевиче. Это же так очевидно!»
Виктюк кричал на меня так, что стекла запотевали: «Бездарность! Убожество!! Ноль!!!» Классический тиран, на репетициях превращавший актеров в промокашки. Порой хотелось обложить его матом и даже ударить, но удерживала мысль, что работаем мы все-таки с гением. А буквально на следующий день я мог услышать: «Маленький, гениально!» И все мгновенно прощал. Вероятно, это и был его творческий метод: довести артиста почти до звериного исступления и тут же вытащить из него энергию, необходимую для воплощения сумасшедших театральных смыслов. Именно Виктюк подарил мне веру в то, что я имею право профессионального пребывания на сцене.
Откуда берется тяга к лицедейству? Пожалуй, в моем случае сработали гены. Мама Татьяна Владимировна Шаврина и отец Сергей Никифорович Юматов в конце сороковых вместе окончили Оперно-драматическую студию Станиславского в Москве. А запланирован я был во время гастролей на Дальнем Востоке, на острове Шикотан, по рассказам — в бамбуковой роще.
Родился в 1951 году в Москве на Соколе и до семи лет скитался с родителями по провинциям: Сталинабадская оперетта, старейший в России Ярославский театр имени Волкова, Оренбургский драматический. В закулисном детстве было множество очевидных преимуществ. Например непререкаемый авторитет во дворе. Мои сверстники жгуче мне завидовали, потому что отец часто приносил из театра оружие из реквизита. Пистолеты и автоматы хоть и были деревянными, но выглядели как настоящие.
Но комфортное пребывание в театре имело и обратную сторону. Сидя на спектаклях, я категорически, на весь зал не хотел, чтобы маму — Саньку — забирали в белогвардейскую контрразведку в «Интервенции», ну а когда папа — капитан корабля — под героическую музыку «погибал» в «Караване», моему зрительскому горю вообще не было предела. Как назло, они часто попадали на сцене в сложные жизненные обстоятельства, поэтому я орал везде: в партере и директорской ложе, за кулисами и даже под сценой. Когда же во время действа раскачал за веревку огромный настоящий колокол, терпение руководства лопнуло и родители перестали брать меня на работу.
В Оренбурге театр снимал для нашей семьи коммуналку. Две комнаты наши, в третьей — соседка по имени Мелисса Владимировна, которая, разумеется, тут же превратилась в Милицию. Когда родители уходили на спектакль, я оставался запертым. Старушка Мелисса иногда вела со мной переговоры. Однажды искры из печки в нашей комнате попали на дрова — полыхнуло солидно. Я без признаков паники постучал в закрытую дверь и спокойно объявил:
