И, что называется, засучил рукава. Анатолий Васильевич был невероятный трудяга. Он разрешил восстановить «Мастера и Маргариту», «Дом на набережной», который считал лучшим любимовским спектаклем, вернул на сцену в новой редакции свой «Вишневый сад». Труппа ездила на гастроли, мы — единственный театр в мире, получивший на Белградском фестивале «БИТЕФ» два Гран-при. Один «Таганка» получила за «Гамлета», другой — за «Вишневый сад». Эти увесистые железяки, которые Кшиштоф Занусси остроумно называет «дурностоями», долго украшали кабинет Любимова.
Эфрос начал ставить «На дне», предложив Лене Филатову роль Васьки Пепла. Еще он решился на потрясающий эксперимент — объединил в одном спектакле Аллу Демидову, Зину Славину, Ольгу Яковлеву и Анастасию Вертинскую.
Как же Эфрос с ними работал! В «Прекрасном воскресенье для пикника» по Теннесси Уильямсу одна играла лучше другой. Со мной он начал репетировать мольеровского «Мизантропа».
Анатолий Васильевич был еще более жестким человеком по отношению к артистам, чем Любимов. Но в отличие от Любимова никогда этого не показывал. Леонид Броневой рассказал, что они с Эфросом не здоровались, но репетировали в полном согласии. Броневой предрекал, что под руководством этого мастера «Таганка» станет лучшим театром в Европе. Тем не менее Филатов, Смехов и Шаповалов объявили о своем уходе в «Современник». Мне кажется, Эфрос сделал ошибку, публично заявив, что актеры испугались кропотливой психологической работы над ролями.
Этого ему не простили. Леня однажды в сердцах сказал нашей общей знакомой Галине Волиной — редактору «Сельской молодежи»: «Эфрос бездарь, местечковый режиссер, он поссорил актеров Театра на Таганке и лишил работы мою жену. Единственное, чего я хочу, чего жду, его смерти, его физической смерти».
Может, на самом деле Филатов так не думал, но слово не воробей... Я потом ходил к ребятам в «Современник» на спектакль по пьесе Миши Рощина. Сидел в антракте и плакал: на что они променяли «Таганку»?
Я колебался, но мои сомнения рассеяла старейший реквизитор театра Ирина Ивановна — бывшая балерина, интеллигентнейшая женщина, она относилась ко мне как к сыну, ухаживала, вечно поила какими-то компотиками, а я называл ее мамой.
Так вот она сказала: «Не уходите отсюда, здесь тени ваших товарищей. Верность Любимову заключается не в том, что вы перейдете в другой театр, а в том, что сохраните его репертуар».
Был момент, когда раздраженный сложившейся ситуацией, а еще тем, что у меня ничего не получалось в «Мизантропе», я явился в театр с утра пораньше и все же положил на стол директора заявление об уходе. Отправился восвояси и столкнулся с Эфросом в тамбуре служебного подъезда.
—Ты куда? — спросил он. — У нас же репетиция.
—Домой. Я написал заявление об уходе, — и стал что-то путано объяснять.
—Погоди, погоди, что за... — Анатолий Васильевич говорил что-то отвлеченное, а потом вдруг заявил: — Ты трус, ты не доверяешь ни Мольеру, ни мне, ни себе.
Вот истинная причина твоего ухода, а не х...ня, которую ты мне сейчас здесь плетешь. Я, конечно, могу тебя отпустить, но мой совет: походи, погуляй. А потом возвращайся на репетицию. Ты такого еще не играл, обещаю — это будет твоя лучшая роль.
Через полчаса я уже стоял на сцене, все было забыто. Спектакль вышел, моя вторая жена Тамара Владимировна, вкусу которой я бесконечно доверяю, считает, что Мизантроп действительно моя лучшая роль. А партнерша Ольга Яковлева — актриса, славящаяся сложным характером, — призналась Инне Ульяновой: Золотухин — лучший в ее жизни партнер, даже по сравнению с Колей Волковым.
Времена менялись. Горбачевская Перестройка была в полном разгаре.
Николай Губенко стал министром культуры СССР. Однажды Михаил Сергеевич с Раисой Максимовной пришли на «Мизантропа». После спектакля Горбачев долго говорил с Эфросом. А мы обратились к нему с просьбой вернуть Любимова. Коллективное письмо подписали все актеры, кроме Ивана Бортника, тот сказал: «Не верю, что шеф вернется».
Послание наверх артисты-иезуиты предложили подписать и Эфросу. С этой бумагой послали к нему меня. Я пошел, но думал, что не подпишет.
—Конечно, давайте, — сразу же откликнулся он.
—Зачем вам это, Анатолий Васильевич?
—Но это же культурная акция, Любимов волен выбрать любую сцену.