Юрий Стоянов: «Меня обменяли на ящик гвоздей»

«У меня какая-то странная история. Мне вроде бы везет в жизни, а потом — бах! — и долго-долго не везет».
Варвара Богданова
|
19 Сентября 2012
Фото: Марк Штейнбок

«Нам надо вместе работать. Уходи из своего БДТ» — эти слова Ильи Олейникова прозвучали для меня не только кощунством, но и абсолютной бессмыслицей. БДТ был тогда одним из лучших театров страны!» — рассказывает соведущий легендарной передачи «Городок» Юрий Стоянов...

— C Илюшей Олейниковым мы познакомились на одном сборном концерте в ленинградском Доме журналиста — выступали перед работниками какого-то завода. Точно к своему номеру прибежали четыре невеселых человека.

Я сразу понял: эстрадные монстры. У всех были портпледы — складные сумки для концертного костюма, редкая для того времени вещь. А это, между прочим, большая проблема: как дотащить «кормильца». «Кормильцем» называли единственный приличный костюм, в котором выступаешь. Так вот, четверо грустных артистов и отчебучили свой номер — профессионально, слаженно и, как говорится, на холостом пару. Было понятно, что у них сегодня это не первый концерт. Илья среди этой четверки был как бы паровозом. Остальные — хорошие актеры — шли гарниром. Сидели мы в одной гримерной. Поприветствовали друг друга, рассказали пару формальных анекдотов. Они побежали дальше — впереди еще два выступления. Если бы вы спросили Илью о той нашей встрече, он бы вам рассказал, что в этот день познакомился с сыном Стржельчика. Он мне сам потом признался.

Когда я был молодым, у меня наблюдалось определенное внешнее сходство с этим замечательным артистом. А по Питеру в то время ходили слухи о тайном сыне Стржельчика.

Вторая встреча произошла на съемках фильма «Анекдоты». Замечательный режиссер и очень славный человек Виктор Титов объединил самых знаменитых героев анекдотов, собрав их всех в одном сумасшедшем доме. Илья играл Максима Горького, а я — царя Александра I. И тут нас с Илюшей сплотила общая беда — и у меня, и у него было очень мало текста. На почве ненависти к автору сценария и к режиссеру мы тогда и начали общаться. Один из съемочных дней, 10 июля, совпал с днем моего рождения. Я знал, что положено проставляться, угощать коллег. И я принес на площадку рюкзак всякого спиртного, кое-какую закуску, чтобы отметить.

Илья тоже притащил портфель разной снеди. Я удивился, спрашиваю его: «А ты-то почему?» Вместо ответа слышу тот же вопрос. «У меня сегодня день рождения», — говорю. «И у меня день рождения. Покажи паспорт». Илья очень серьезно это сказал. Как будто уже тогда почувствовал что-то неслучайное в совпадении дат. Я показал. Мы мило улыбнулись, выпили, а потом стали дружить семьями.

Наша бескорыстная дружба продолжалась года полтора. Я имею в виду, что в это время мы не обсуждали возможность наших совместных проектов. Что нас объединило, мне непонятно. Я и Илья — люди из совершенно противоположных миров, плохо между собой уживающиеся. Я продолжал работать в одном из лучших театров страны — на тот момент БДТ еще оставался таковым. Илья выступал на эстраде, что для театральных артистов всегда считалось чем-то несерьезным, побочным заработком, отхожим промыслом.

Маленькому Юре один год
Маленькому Юре один год
Фото: Фото из личного архива Юрия Стоянова

Когда он уезжал на гастроли, я спрашивал его: «На халтуру?» Илья всегда говорил: «Это для тебя халтура. Для меня — работа». В силу некоторых национальных особенностей он человек очень практичный. Я должен был встречать его из дальних поездок. В конце 80-х, во времена натурального обмена, вместо денег Илюша привозил на продажу бензопилы, токарные и фрезеровочные станки, дрели, партии китайских кроссовок. Один раз в заколоченном ящике прибыл мотоцикл «К-750» с коляской — мы его выгружали, когда поезд уже отогнали на запасные пути. Однажды я пригласил Илью в театр на спектакль «Амадеус», в котором играл главную роль. Он посмотрел и сказал: «Уходи отсюда. Нам надо вместе работать».

Для меня это прозвучало не только кощунством, но и абсолютной бессмыслицей. Даже обсуждать не стал это предложение. Я посмотрел в Театре эстрады программу с Илюшиным участием, которая называлась «Смех-шок». После чего вышел в состоянии полнейшего шока, без смеха. Думал: «Господи, неужели когда-нибудь я смог бы в этом участвовать?!» Ровно через два года я выходил на сцену в таком же концерте. Наш совместный сценический дебют состоялся в Драматическом театре Вышнего Волочка. Конферансье вышел на сцену и спросил: «Друзья, кто из вас знает программу «Городок»?» С таким воодушевлением он задал вопрос, словно само собой разумелось, что в зале должен подняться лес рук. Руки подняли три человека. Можно себе представить ощущение, с которым я впервые вышел на эстраду.

«Попей вина, Больше ничего нет»

Профессию свою я всегда воспринимал как данность.

Вот сколько себя помню — наверное, лет с трех-четырех знал, что стану актером. При Одесской киностудии существовала Студия киноактера для ребят 9—10-х классов. Туда отбирали детей, которые могут понадобиться для съемок. С нами занимались профессиональные режиссеры и преподаватели. До меня там учились Лариса Удовиченко, позже — Олег Школьник, смешной, толстый, стал популярным после участия в телепередаче «Джентльмен-шоу». На самом деле он серьезный драматический артист. Я сыграл в этой студии короля в постановке «Обыкновенное чудо». Значит, во мне — худеньком смазливом мальчике — разглядели задатки характерного актера. Играл очень серьезно, не хохмил, но получилось неплохо, все смеялись.

«Кем станет Юра?» — этого вопроса в принципе перед родителями не стояло. Пока учился в школе, у них еще теплились робкие надежды, что сын все же поступит в медицинский институт. Но к выпускному классу эти иллюзии окончательно развеялись. Папа мой был очень известный в городе хирург-гинеколог, доцент медицинского института. В Одессе считалось, что если оперироваться по женской части, то только у Николая Георгиевича Стоянова. И папа страшно много работал, вечно пропадал на каких-то вызовах — либо в городе и окрестностях, либо, если какой-то сложный случай, санитарная авиация его уносила. Мама — завуч школы, у нее собрания, педсоветы… Мне всегда казалось, что я жил в обеспеченной семье, с достатком. Ну а что такое достаток по тем временам? Кооперативная трехкомнатная квартира в хрущевке, то есть купленная за свои деньги, и большая библиотека.

С папой Николаем Георгиевичем и мамой Евгенией Леонидовной на отдыхе в Умани. 1967 г.
С папой Николаем Георгиевичем и мамой Евгенией Леонидовной на отдыхе в Умани. 1967 г.
Фото: Фото из личного архива Юрия Стоянова

Машина у моего отца появилась, когда ему было уже хорошо за сорок. За границу было ездить нельзя, мир мои родители не увидели.

На окраине Одессы находился дом, в котором жили наши болгарские родственники — родители моего папы. Ну какой дом? Маленькая хибарка, сложенная из сырого ракушечника — другого строительного материала не было. Знаете, как говорят: упал болгарин с арбуза, разбился и погиб. Эта шутка вполне характеризует отношение к земле моих предков. Они же все мичурины были. На крошечном огородике у них обязательно должно расти все: помидоры, красный перец, синенькие — баклажаны. И хотя бы три куста винограда, из которого потом делалось домашнее сухое вино. Чудовищная кислятина, которая окружала меня с детства. Одесса ведь не Франция и не Италия.

Там другое солнце. У моих было 120 кустов! Чтобы вырастить этот виноград, нужно очень постараться. Дешевле вино купить. Но нет — это ритуал, это от предков. Когда я просил попить, мне говорили: «Попей вина. Больше ничего нет». И обязательно кусок брынзы на столе. Как бы трудно семья ни жила, существовали незыблемые вещи: по воскресеньям общие застолья, и Рождество, и Пасха. Даже Новый год не так отмечали, как вот эти праздники. У папы было еще две сестры, мои тетушки, но высшее образование родители смогли дать только ему.

К сожалению, папы уже нет в живых, он умер почти 20 лет назад. А мамочка жива-здорова. С ней у меня всегда были легкие отношения. Хотя она не из тех мам, которые готовы порвать каждого ради сына. Отнюдь. В любой ситуации, в любой истории правы все, кроме меня.

Даже теперь, когда я звоню ей в Одессу и рассказываю о своей работе — о репетициях в театре или съемках, она спрашивает: «Так тобой довольны?» Родители помогали мне очень долго. Я уже работал в театре, у меня были жена и дети, потом другая жена. Порой не хватало денег, чтобы дожить до зарплаты, жрать нечего — все как у всех в то время. Но всегда существовал тыл, который назывался «родители». Я знал, что могу позвонить в Одессу и 100 рублей мне придут, причем срочным, а не обычным переводом.

Меня обменяли на ящик гвоздей

У меня какая-то странная история. Мне вроде бы везет в жизни, а потом — бах! — и долго-долго не везет. Поступил в ГИТИС. Прекрасно. У нас подобрался очень сильный курс, мы выпустили шикарный выпускной спектакль, который, не преувеличиваю, стал событием в театральной Москве: «Много шума из ничего».

Я попал в лучший театр страны, в БДТ к Товстоногову. Грандиозно! И тут — стоп, тпру… Следующие 17 лет полетели в тартарары. Через год после моего прихода в БДТ я загремел в армию. Хотя слово это — «армия» — даже не маячило на моем горизонте. Работа в таком статусном театре давала определенные гарантии. Я был очень занят в репертуаре, пусть в эпизодах, в массовке — молодые рожи ведь нужны. Знаете, в театре каждый человек на счету, даже если он с балалайкой просто выходит на две минуты постоять на сцене — заменить эту балалайку непросто. Максимум, что грозило, — служба в Ансамбле песни и пляски Ленинградского военного округа, база которого находилась в 10—15 минутах ходьбы от здания БДТ. И я твердо знал, что вечерами буду играть свои спектакли.

Почти за 20 лет существования программы «Городок» Стоянову пришлось вжиться в несколько сотен образов
Почти за 20 лет существования программы «Городок» Стоянову пришлось вжиться в несколько сотен образов
Фото: Фото из личного архива Юрия Стоянова

Когда мне и моему однокурснику Юре Томошевскому пришли повестки, вызвал нас заместитель директора театра и сказал: «Значит, идете в военкомат. Где надо, распишитесь, а вечером обязательно на репетицию, ребята. Пропускать нельзя!» Мы пришли на сборный пункт в какой-то заброшенный костел. А там — тысячи людей! И в воздухе висит ощущение беды. Лица у всех невеселые. 79-й год, вот-вот начнется война в Афганистане, поэтому гребли всех. Выходят прапорщики, выкрикивают номера, кого-то куда-то уводят. Парнишка рядом с нами стоял, уверял, что служить он будет в театре Балтфлота. Его вызвали в кабинет, он оттуда вышел с совершенно белым окаменевшим лицом. Назвали наши с Юрой фамилии, после непродолжительной бюрократической процедуры посадили в автобус с черными задернутыми шторами. Час везли.

Куда — неизвестно, но понятно, что мы уже в Ленинградской области. Затемно добрались в какую-то военную часть. Первый, кого мы там встретили, — жутчайшего вида солдат в грязной засаленной робе с затравленным взглядом. Он говорит нам: «Пацаны, у вас есть что-то такое, что бы и вам не надо было, и нам бы пригодилось?» — как на паперти. Дальше подошел милый вежливый лейтенант, обращавшийся к нам на «вы». Выяснилось, что привезли нас в поселок Песочное, в полк имени Ленинского комсомола, в школу сержантов. Мобильных еще не существовало. Но и простого телефона тоже нет. Сообщить домой, в театр — объяснить, что случилось, где ты есть, — невозможно. Лейтенант говорит: «Ребята, вы прилягте. Утром найдем вам форму, помоетесь, приведете себя в порядок…» Вошли в казарму — темнота, под потолком горит тусклая синяя лампочка.

Во сне что-то бормочут, как будто бредят, 18-летние дети. Все очень странно, тревожно. В этой темноте я вдруг нащупал абсолютно свободную, заправленную чистым бельем койку. Разделся, лег. Только начал засыпать, зажигается свет, и крик на всю роту: «Куда ты, падла, на кровать героя улегся?! Осквернил, тра-та-та, святыню!» Оказывается, я лег на мемориальную кровать, стоящую на постаменте. И над моей головой свежевыкрашенный бронзовой краской бюст и табличка: «Гвардии лейтенант такой-то навечно зачислен в список роты»… Вот так началась служба. Это что-то страшное. Закрытая территория в лесу, часовой на вышке, и никакой связи с внешним миром. Время идет — дни, недели, месяцы, а за нами с Юрой никто не приезжает. Тогда мы решили написать Товстоногову письмо. Ночью, лежа под нарами, выводили огрызком карандаша на вырванном из тетради листе: «Дорогой Георгий Александрович!

На сцене МХТ с партнерами по спектаклю «Женитьба» Ириной Пеговой и Станиславом Дужниковым
На сцене МХТ с партнерами по спектаклю «Женитьба» Ириной Пеговой и Станиславом Дужниковым
Фото: ИТАР-ТАСС

Заканчивая ГИТИС у лучших педагогов, а потом придя к вам, в лучший театр страны, мы никак не ожидали, что будем писать это письмо, лежа на грязном полу в казарме. Получается по Станиславскому — правда жизни. Если играешь нищего в «На дне», сходи в ночлежку. Но актеры МХАТа имели возможность после этого принять ванну. У нас такой возможности нет…» Помощница Георгия Александровича Ирина Шимбаревич рассказывала потом, что, когда Товстоногов прочитал наше послание, больше всего его поразили не тон и претензии, которые мы ему выставили, а количество ошибок, нами сделанных. «До какого состояния можно довести людей с высшим образованием, чтобы они так безграмотно писали. Нэмэдленно их найти», — распорядился он. На следующий же день у нас был заместитель директора БДТ.

Спустя три месяца мы с Томошевским впервые появились в театре.

Пришли за кулисы — худые, стриженные наголо, в хэбэшной солдатской форме. Спектакль заканчивался, после поклонов мимо нас равнодушно шли артисты, и ни один не здоровался. А надо сказать, что нас очень любили в театре. Просто не узнали. Пройдя несколько шагов, каждый останавливался, оглядывался, всматривался в наши лица… Через мгновение все женщины вскрикивали: «А?а?а!» — и закрывали рот рукой. Многие плакали. Мужчины сочувственно кивали. Вот во что можно превратить человека за короткий промежуток времени. Нас обменяли на ящик гвоздей, десять банок краски и лампы. Рассказывали, что командир полка, увидев все это богатство, воодушевленно заявил: «Господи, я же теперь все посты освещу, у меня теперь свет на вышках будет гореть!»

А лампы были мощные, театральные… Нашу доблестную службу мы с Юрой продолжили на Дворцовой площади Санкт-Петербурга. Там при Управлении ВВС создали музыкальный коллектив. Все делали вид, что его участники — авиационные специалисты, на самом деле там были профессиональные актеры, музыканты, певцы. Когда утром в нашу казарму стучался прапорщик, он тихо говорил: «Прошу прощения. Подъем»…

Дров я наломал порядочно, но расплатился  за все...

Все-таки история Золушки или Гадкого утенка у меня в БДТ не совсем выстраивается. Во-первых, потому, что на багаже тех лет я существую до сих пор. Речь не о профессиональных навыках, их-то как раз в БДТ я и не получил. Но то, что видел, слышал, с какими людьми общался, дружил, все мне пригождается.

Я как автомобиль, у которого вроде бы кончился бензин, начинаю немножечко пробуксовывать. Но достаточно включить память, и оказывается, что ни фига не кончился, полный бак… А во-вторых, ролей шесть за эти годы все же я сыграл. Правда, почти все они доставались мне в результате злоключений коллег: заболел актер или запил, тогда в спектакль вводили меня. Один случай мне помнится до сих пор. У меня тогда был большой провал — несколько лет ни одной интересной работы. И тут буквально накануне премьеры я получил не очень большую, но все же роль в спектакле «На всякого мудреца довольно простоты». После генерального прогона Товстоногов, как обычно, попросил всех выйти на сцену. Мне он сказал: «Юра, вы большой молодец, и я очень рад. Знаю, вам важно было это услышать, а мне важно сказать.

«С Леной сначала все было непросто. Ведь у нас были семьи. Встречались на съемной квартире или в гостиничном номере...»
«С Леной сначала все было непросто. Ведь у нас были семьи. Встречались на съемной квартире или в гостиничном номере...»
Фото: Марк Штейнбок

И еще я бы хотел, чтобы все, кто стоит на сцене, тоже это услышали». В его словах много чего читалось: «Не теряйте надежды. Я вас увидел. Пусть все это знают!» Статус мой в театре моментально поменялся. На следующий день меня перевели в другую, более удобную, гримерную. Пожалуй, на этом перемены моей судьбы в БДТ закончились. Георгий Александрович уже начал болеть, а через несколько лет умер. Думаю, Товстоногову я всегда казался сытым благополучным мальчиком, для которого профессия — баловство и который с легкостью играет чужими жизнями: бросил жену, двоих детей. Во всяком случае, на его месте я бы думал именно так... Я бы сказал, что у меня две биографии. Одну я прожил как артист. Там были провалы, роли, которых я теперь, возможно, стесняюсь. Но ни за один поступок в профессии мне не стыдно. Я не совершил ничего аморального.

В отличие от своей жизни, где дров я наломал порядочно…

Человеческая память странно устроена. Вот сейчас, когда я знаю, что мои бывшие жены живут счастливо и все у них в порядке, мне кажется, что и у меня с ними вроде как все шло неплохо. Во всяком случае, я никогда не говорю, что в первой половине жизни я был несчастлив. Наоборот, хорошая у меня получилась жизнь, замечательная, интересная. Но я совершил несколько трагических ошибок. Первую — по молодости лет, когда не послушался родителей и рано женился. Вторую — фатальную, когда влюбился и ушел из семьи… Я потом расплачивался за это. За все ведь в жизни платишь. Сыновей вырастил и воспитал другой мужчина. Мой второй брак оказался несостоятельным. Хотя мы прожили больше 10 лет… А потом в моей жизни появилась Лена — моя третья жена.

Не то чтобы к моменту встречи с ней во мне существовала потребность кого-то полюбить и тут Лена подвернулась. Нет. Просто, я бы сказал так, если бы мы с ней не встретились — это было бы страшно. Однажды в нашем офисе раздался телефонный звонок. Из Москвы звонила женщина: представилась, сказала, что ее фирма готова предложить спонсорскую помощь программе «Городок». Я как раз собирался быть в Москве через несколько дней, пригласил ее на наш концерт в Театр эстрады. После концерта Лена пришла за кулисы… Иногда думаю: «Почему же мы так поздно познакомились? И как бы все сложилось, если бы наша встреча произошла раньше? На что ушло полжизни?» Но сослагательное наклонение, как известно, не работает. И почему поздно?! 98-й год, мне чуть за сорок. Сначала все было непросто.

Ведь у нас были семьи. Полтора года Лена приезжала ко мне из Москвы, я летал к ней. Встречались на съемной квартире или в гостиничном номере. Но как-то постепенно все устаканилось, утряслось. Лена — моя жена, и перед вами счастливый человек. У нас три дочки. Ксюша уже окончила Высшую школу менеджмента в питерском университете, сейчас проходит практику в Шереметьево. Настя учится в одиннадцатом. Первые две уже взрослые, третья — в моем любимом возрасте, смешная. Как ляпнет что-нибудь... Не так давно были в Париже, я ее, бедную, потащил в Лувр. Но не учел, что больше 45 минут ребенку такого возраста тяжело там находиться, Катя устала. Когда вышли на улицу, спрашиваю ее с отцовским пафосом: «Катюша, какая картина тебе понравилась больше всего?» Она говорит: «Та, на которой написано «Выход»!»

Бесплатный душ от Табакова

Я не выходил на сцену репертуарного театра очень давно, а тут вдруг довелось!

И сразу — в МХТ! Отнесся я к этому, как к веселому приключению. Только так у меня что-то получается. Чувство ответственности мне очень вредит. С режиссером спектакля Игорем Золотовицким — симпатичным, смешливым и легким человеком — мы подружились на съемках сериала «Ландыш серебристый». Я заметил, что иногда сходишься с людьми не потому, что любишь одно и то же. У нас с Игорем много общего среди того, что мы НЕ любим. Девять лет мы дружили. А на десятом году Игорь стал мне рассказывать, что хочет ставить «Женитьбу» Гоголя. Ни словом, ни намеком не давая мне понять, что хотел бы занять меня в постановке. Я участвовал в этих беседах, слушал его.

Во время очередного разговора на секунду задумался и потом сказал: «Слушай, Игорек, редкое ты дерьмо». Он опешил: «Почему?» — «Ты мне, не самому последнему в нашей стране артисту, год рассказываешь, как хочешь поставить эту пьесу. А тебе не кажется, что я мог бы в ней неплохо сыграть?!» И бросил трубку. Бывает со мной такое — найдет, и все. Потом могу месяц делать вид, что у меня телефон не работает. Он перезвонил: «Ты идиот, с ума сошел? Я тебе не предлагал, потому что не представлял, что ты будешь рассматривать мое предложение — поработать в театре! На хрена тебе это нужно?» Я сказал: «Нужно. Иногда необходимо принимать душ. Театр для меня — бесплатный душ». Подобралась замечательная компания. Треть репетиционного времени мы просто валяли дурака, болтали. На самом деле актерская психика так хитро устроена. Что-то тебе подсказывает, что надо хохмить, веселить друг друга, рассказывая анекдоты.

Для чего? Для того, чтобы люди, с которыми ты работаешь, стали тебе родными. Только тогда ты сможешь максимально раскрыться…

Помню, идет репетиция. Согласно мизансцене «женихи» выстроились в очередь, чтобы быть представленными Агафье Тихоновне. Передо мной — Стасик Дужников. Вы его себе представляете, да? Он выше меня на голову, килограммов 160 весит, размах в плечах — метр, не меньше. В общем, стоит, облаченный в огромный черный фрак. Я смотрю на него, смотрю, потом не выдерживаю, шепчу Сереже Беляеву (актеру «Табакерки»): «Представляешь, когда я с родителями жил в Одессе, у нас была кухня такого размера» — и показываю на могучую Стасикову спину. Сережа смотрит на Дужникова, прикидывает количество квадратных метров и складывается пополам от хохота…

«Иногда думаю: «Почему же мы с Леной так поздно встретились? На что ушло полжизни?» С другой стороны, сейчас у нас три дочки, и я абсолютно счастливый человек»
«Иногда думаю: «Почему же мы с Леной так поздно встретились? На что ушло полжизни?» С другой стороны, сейчас у нас три дочки, и я абсолютно счастливый человек»
Фото: Марк Штейнбок

Эта шутка потом разошлась по театру, и бедный Стасик так и остался у нас под кодовой кличкой «кухня».

Но вот отыграли премьеру. Зал принимал замечательно. Аплодисменты в конце, цветы… Я — счастливый, довольный — иду по коридору в гримерную, навстречу мне Олег Павлович Табаков. «Ну, — думаю, — сейчас получу порцию похвалы и от художественного руководителя МХТ». Он ко мне подходит, я улыбаюсь в предвкушении… и тут Табаков по-отечески снисходительно треплет меня по плечу и говорит: «Ну, ничего, ничего… Не отчаивайся». И проходит мимо. Кошмар. «Не отчаивайся» — это значит: «Старик, соберись, провалы бывают разные, случаются и такие…» У меня шок. Я так напился в тот вечер! Вскоре понял, что Олег Павлович пошутил. Но с педагогической точки зрения это очень верный ход.

Для меня комплимент — как сахар для диабетика. И Табаков меня правильно почувствовал: ну что, мол, ты такой весь из себя медийный?! Давай-ка обратно на первый курс!

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram
Великий пост 2024: как правильно соблюдать и меню на каждый день
В 2024 году Великий пост, который является самым строгим и главным из всех постов в православной традиции, начался в понедельник — 18 марта и заканчивается Великой Субботой — 4 мая.




Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог