Юрий Стоянов: «Меня обменяли на ящик гвоздей»

«У меня какая-то странная история. Мне вроде бы везет в жизни, а потом — бах! — и долго-долго не везет».
Варвара Богданова
|
19 Сентября 2012
Фото: Марк Штейнбок

«Нам надо вместе работать. Уходи из своего БДТ» — эти слова Ильи Олейникова прозвучали для меня не только кощунством, но и абсолютной бессмыслицей. БДТ был тогда одним из лучших театров страны!» — рассказывает соведущий легендарной передачи «Городок» Юрий Стоянов...

— C Илюшей Олейниковым мы познакомились на одном сборном концерте в ленинградском Доме журналиста — выступали перед работниками какого-то завода. Точно к своему номеру прибежали четыре невеселых человека.

Я сразу понял: эстрадные монстры. У всех были портпледы — складные сумки для концертного костюма, редкая для того времени вещь. А это, между прочим, большая проблема: как дотащить «кормильца». «Кормильцем» называли единственный приличный костюм, в котором выступаешь. Так вот, четверо грустных артистов и отчебучили свой номер — профессионально, слаженно и, как говорится, на холостом пару. Было понятно, что у них сегодня это не первый концерт. Илья среди этой четверки был как бы паровозом. Остальные — хорошие актеры — шли гарниром. Сидели мы в одной гримерной. Поприветствовали друг друга, рассказали пару формальных анекдотов. Они побежали дальше — впереди еще два выступления. Если бы вы спросили Илью о той нашей встрече, он бы вам рассказал, что в этот день познакомился с сыном Стржельчика. Он мне сам потом признался.

Когда я был молодым, у меня наблюдалось определенное внешнее сходство с этим замечательным артистом. А по Питеру в то время ходили слухи о тайном сыне Стржельчика.

Вторая встреча произошла на съемках фильма «Анекдоты». Замечательный режиссер и очень славный человек Виктор Титов объединил самых знаменитых героев анекдотов, собрав их всех в одном сумасшедшем доме. Илья играл Максима Горького, а я — царя Александра I. И тут нас с Илюшей сплотила общая беда — и у меня, и у него было очень мало текста. На почве ненависти к автору сценария и к режиссеру мы тогда и начали общаться. Один из съемочных дней, 10 июля, совпал с днем моего рождения. Я знал, что положено проставляться, угощать коллег. И я принес на площадку рюкзак всякого спиртного, кое-какую закуску, чтобы отметить.

Илья тоже притащил портфель разной снеди. Я удивился, спрашиваю его: «А ты-то почему?» Вместо ответа слышу тот же вопрос. «У меня сегодня день рождения», — говорю. «И у меня день рождения. Покажи паспорт». Илья очень серьезно это сказал. Как будто уже тогда почувствовал что-то неслучайное в совпадении дат. Я показал. Мы мило улыбнулись, выпили, а потом стали дружить семьями.

Наша бескорыстная дружба продолжалась года полтора. Я имею в виду, что в это время мы не обсуждали возможность наших совместных проектов. Что нас объединило, мне непонятно. Я и Илья — люди из совершенно противоположных миров, плохо между собой уживающиеся. Я продолжал работать в одном из лучших театров страны — на тот момент БДТ еще оставался таковым. Илья выступал на эстраде, что для театральных артистов всегда считалось чем-то несерьезным, побочным заработком, отхожим промыслом.

Маленькому Юре один год
Маленькому Юре один год
Фото: Фото из личного архива Юрия Стоянова

Когда он уезжал на гастроли, я спрашивал его: «На халтуру?» Илья всегда говорил: «Это для тебя халтура. Для меня — работа». В силу некоторых национальных особенностей он человек очень практичный. Я должен был встречать его из дальних поездок. В конце 80-х, во времена натурального обмена, вместо денег Илюша привозил на продажу бензопилы, токарные и фрезеровочные станки, дрели, партии китайских кроссовок. Один раз в заколоченном ящике прибыл мотоцикл «К-750» с коляской — мы его выгружали, когда поезд уже отогнали на запасные пути. Однажды я пригласил Илью в театр на спектакль «Амадеус», в котором играл главную роль. Он посмотрел и сказал: «Уходи отсюда. Нам надо вместе работать».

Для меня это прозвучало не только кощунством, но и абсолютной бессмыслицей. Даже обсуждать не стал это предложение. Я посмотрел в Театре эстрады программу с Илюшиным участием, которая называлась «Смех-шок». После чего вышел в состоянии полнейшего шока, без смеха. Думал: «Господи, неужели когда-нибудь я смог бы в этом участвовать?!» Ровно через два года я выходил на сцену в таком же концерте. Наш совместный сценический дебют состоялся в Драматическом театре Вышнего Волочка. Конферансье вышел на сцену и спросил: «Друзья, кто из вас знает программу «Городок»?» С таким воодушевлением он задал вопрос, словно само собой разумелось, что в зале должен подняться лес рук. Руки подняли три человека. Можно себе представить ощущение, с которым я впервые вышел на эстраду.

«Попей вина, Больше ничего нет»

Профессию свою я всегда воспринимал как данность.

Вот сколько себя помню — наверное, лет с трех-четырех знал, что стану актером. При Одесской киностудии существовала Студия киноактера для ребят 9—10-х классов. Туда отбирали детей, которые могут понадобиться для съемок. С нами занимались профессиональные режиссеры и преподаватели. До меня там учились Лариса Удовиченко, позже — Олег Школьник, смешной, толстый, стал популярным после участия в телепередаче «Джентльмен-шоу». На самом деле он серьезный драматический артист. Я сыграл в этой студии короля в постановке «Обыкновенное чудо». Значит, во мне — худеньком смазливом мальчике — разглядели задатки характерного актера. Играл очень серьезно, не хохмил, но получилось неплохо, все смеялись.

«Кем станет Юра?» — этого вопроса в принципе перед родителями не стояло. Пока учился в школе, у них еще теплились робкие надежды, что сын все же поступит в медицинский институт. Но к выпускному классу эти иллюзии окончательно развеялись. Папа мой был очень известный в городе хирург-гинеколог, доцент медицинского института. В Одессе считалось, что если оперироваться по женской части, то только у Николая Георгиевича Стоянова. И папа страшно много работал, вечно пропадал на каких-то вызовах — либо в городе и окрестностях, либо, если какой-то сложный случай, санитарная авиация его уносила. Мама — завуч школы, у нее собрания, педсоветы… Мне всегда казалось, что я жил в обеспеченной семье, с достатком. Ну а что такое достаток по тем временам? Кооперативная трехкомнатная квартира в хрущевке, то есть купленная за свои деньги, и большая библиотека.

С папой Николаем Георгиевичем и мамой Евгенией Леонидовной на отдыхе в Умани. 1967 г.
С папой Николаем Георгиевичем и мамой Евгенией Леонидовной на отдыхе в Умани. 1967 г.
Фото: Фото из личного архива Юрия Стоянова

Машина у моего отца появилась, когда ему было уже хорошо за сорок. За границу было ездить нельзя, мир мои родители не увидели.

На окраине Одессы находился дом, в котором жили наши болгарские родственники — родители моего папы. Ну какой дом? Маленькая хибарка, сложенная из сырого ракушечника — другого строительного материала не было. Знаете, как говорят: упал болгарин с арбуза, разбился и погиб. Эта шутка вполне характеризует отношение к земле моих предков. Они же все мичурины были. На крошечном огородике у них обязательно должно расти все: помидоры, красный перец, синенькие — баклажаны. И хотя бы три куста винограда, из которого потом делалось домашнее сухое вино. Чудовищная кислятина, которая окружала меня с детства. Одесса ведь не Франция и не Италия.

Там другое солнце. У моих было 120 кустов! Чтобы вырастить этот виноград, нужно очень постараться. Дешевле вино купить. Но нет — это ритуал, это от предков. Когда я просил попить, мне говорили: «Попей вина. Больше ничего нет». И обязательно кусок брынзы на столе. Как бы трудно семья ни жила, существовали незыблемые вещи: по воскресеньям общие застолья, и Рождество, и Пасха. Даже Новый год не так отмечали, как вот эти праздники. У папы было еще две сестры, мои тетушки, но высшее образование родители смогли дать только ему.

К сожалению, папы уже нет в живых, он умер почти 20 лет назад. А мамочка жива-здорова. С ней у меня всегда были легкие отношения. Хотя она не из тех мам, которые готовы порвать каждого ради сына. Отнюдь. В любой ситуации, в любой истории правы все, кроме меня.

Даже теперь, когда я звоню ей в Одессу и рассказываю о своей работе — о репетициях в театре или съемках, она спрашивает: «Так тобой довольны?» Родители помогали мне очень долго. Я уже работал в театре, у меня были жена и дети, потом другая жена. Порой не хватало денег, чтобы дожить до зарплаты, жрать нечего — все как у всех в то время. Но всегда существовал тыл, который назывался «родители». Я знал, что могу позвонить в Одессу и 100 рублей мне придут, причем срочным, а не обычным переводом.

Меня обменяли на ящик гвоздей

У меня какая-то странная история. Мне вроде бы везет в жизни, а потом — бах! — и долго-долго не везет. Поступил в ГИТИС. Прекрасно. У нас подобрался очень сильный курс, мы выпустили шикарный выпускной спектакль, который, не преувеличиваю, стал событием в театральной Москве: «Много шума из ничего».

Я попал в лучший театр страны, в БДТ к Товстоногову. Грандиозно! И тут — стоп, тпру… Следующие 17 лет полетели в тартарары. Через год после моего прихода в БДТ я загремел в армию. Хотя слово это — «армия» — даже не маячило на моем горизонте. Работа в таком статусном театре давала определенные гарантии. Я был очень занят в репертуаре, пусть в эпизодах, в массовке — молодые рожи ведь нужны. Знаете, в театре каждый человек на счету, даже если он с балалайкой просто выходит на две минуты постоять на сцене — заменить эту балалайку непросто. Максимум, что грозило, — служба в Ансамбле песни и пляски Ленинградского военного округа, база которого находилась в 10—15 минутах ходьбы от здания БДТ. И я твердо знал, что вечерами буду играть свои спектакли.

Почти за 20 лет существования программы «Городок» Стоянову пришлось вжиться в несколько сотен образов
Почти за 20 лет существования программы «Городок» Стоянову пришлось вжиться в несколько сотен образов
Фото: Фото из личного архива Юрия Стоянова

Когда мне и моему однокурснику Юре Томошевскому пришли повестки, вызвал нас заместитель директора театра и сказал: «Значит, идете в военкомат. Где надо, распишитесь, а вечером обязательно на репетицию, ребята. Пропускать нельзя!» Мы пришли на сборный пункт в какой-то заброшенный костел. А там — тысячи людей! И в воздухе висит ощущение беды. Лица у всех невеселые. 79-й год, вот-вот начнется война в Афганистане, поэтому гребли всех. Выходят прапорщики, выкрикивают номера, кого-то куда-то уводят. Парнишка рядом с нами стоял, уверял, что служить он будет в театре Балтфлота. Его вызвали в кабинет, он оттуда вышел с совершенно белым окаменевшим лицом. Назвали наши с Юрой фамилии, после непродолжительной бюрократической процедуры посадили в автобус с черными задернутыми шторами. Час везли.

Куда — неизвестно, но понятно, что мы уже в Ленинградской области. Затемно добрались в какую-то военную часть. Первый, кого мы там встретили, — жутчайшего вида солдат в грязной засаленной робе с затравленным взглядом. Он говорит нам: «Пацаны, у вас есть что-то такое, что бы и вам не надо было, и нам бы пригодилось?» — как на паперти. Дальше подошел милый вежливый лейтенант, обращавшийся к нам на «вы». Выяснилось, что привезли нас в поселок Песочное, в полк имени Ленинского комсомола, в школу сержантов. Мобильных еще не существовало. Но и простого телефона тоже нет. Сообщить домой, в театр — объяснить, что случилось, где ты есть, — невозможно. Лейтенант говорит: «Ребята, вы прилягте. Утром найдем вам форму, помоетесь, приведете себя в порядок…» Вошли в казарму — темнота, под потолком горит тусклая синяя лампочка.

Во сне что-то бормочут, как будто бредят, 18-летние дети. Все очень странно, тревожно. В этой темноте я вдруг нащупал абсолютно свободную, заправленную чистым бельем койку. Разделся, лег. Только начал засыпать, зажигается свет, и крик на всю роту: «Куда ты, падла, на кровать героя улегся?! Осквернил, тра-та-та, святыню!» Оказывается, я лег на мемориальную кровать, стоящую на постаменте. И над моей головой свежевыкрашенный бронзовой краской бюст и табличка: «Гвардии лейтенант такой-то навечно зачислен в список роты»… Вот так началась служба. Это что-то страшное. Закрытая территория в лесу, часовой на вышке, и никакой связи с внешним миром. Время идет — дни, недели, месяцы, а за нами с Юрой никто не приезжает. Тогда мы решили написать Товстоногову письмо. Ночью, лежа под нарами, выводили огрызком карандаша на вырванном из тетради листе: «Дорогой Георгий Александрович!

На сцене МХТ с партнерами по спектаклю «Женитьба» Ириной Пеговой и Станиславом Дужниковым
На сцене МХТ с партнерами по спектаклю «Женитьба» Ириной Пеговой и Станиславом Дужниковым
Фото: ИТАР-ТАСС

Заканчивая ГИТИС у лучших педагогов, а потом придя к вам, в лучший театр страны, мы никак не ожидали, что будем писать это письмо, лежа на грязном полу в казарме. Получается по Станиславскому — правда жизни. Если играешь нищего в «На дне», сходи в ночлежку. Но актеры МХАТа имели возможность после этого принять ванну. У нас такой возможности нет…» Помощница Георгия Александровича Ирина Шимбаревич рассказывала потом, что, когда Товстоногов прочитал наше послание, больше всего его поразили не тон и претензии, которые мы ему выставили, а количество ошибок, нами сделанных. «До какого состояния можно довести людей с высшим образованием, чтобы они так безграмотно писали. Нэмэдленно их найти», — распорядился он. На следующий же день у нас был заместитель директора БДТ.

Спустя три месяца мы с Томошевским впервые появились в театре.

Пришли за кулисы — худые, стриженные наголо, в хэбэшной солдатской форме. Спектакль заканчивался, после поклонов мимо нас равнодушно шли артисты, и ни один не здоровался. А надо сказать, что нас очень любили в театре. Просто не узнали. Пройдя несколько шагов, каждый останавливался, оглядывался, всматривался в наши лица… Через мгновение все женщины вскрикивали: «А?а?а!» — и закрывали рот рукой. Многие плакали. Мужчины сочувственно кивали. Вот во что можно превратить человека за короткий промежуток времени. Нас обменяли на ящик гвоздей, десять банок краски и лампы. Рассказывали, что командир полка, увидев все это богатство, воодушевленно заявил: «Господи, я же теперь все посты освещу, у меня теперь свет на вышках будет гореть!»

А лампы были мощные, театральные… Нашу доблестную службу мы с Юрой продолжили на Дворцовой площади Санкт-Петербурга. Там при Управлении ВВС создали музыкальный коллектив. Все делали вид, что его участники — авиационные специалисты, на самом деле там были профессиональные актеры, музыканты, певцы. Когда утром в нашу казарму стучался прапорщик, он тихо говорил: «Прошу прощения. Подъем»…

Дров я наломал порядочно, но расплатился  за все...

Все-таки история Золушки или Гадкого утенка у меня в БДТ не совсем выстраивается. Во-первых, потому, что на багаже тех лет я существую до сих пор. Речь не о профессиональных навыках, их-то как раз в БДТ я и не получил. Но то, что видел, слышал, с какими людьми общался, дружил, все мне пригождается.

Я как автомобиль, у которого вроде бы кончился бензин, начинаю немножечко пробуксовывать. Но достаточно включить память, и оказывается, что ни фига не кончился, полный бак… А во-вторых, ролей шесть за эти годы все же я сыграл. Правда, почти все они доставались мне в результате злоключений коллег: заболел актер или запил, тогда в спектакль вводили меня. Один случай мне помнится до сих пор. У меня тогда был большой провал — несколько лет ни одной интересной работы. И тут буквально накануне премьеры я получил не очень большую, но все же роль в спектакле «На всякого мудреца довольно простоты». После генерального прогона Товстоногов, как обычно, попросил всех выйти на сцену. Мне он сказал: «Юра, вы большой молодец, и я очень рад. Знаю, вам важно было это услышать, а мне важно сказать.

«С Леной сначала все было непросто. Ведь у нас были семьи. Встречались на съемной квартире или в гостиничном номере...»
«С Леной сначала все было непросто. Ведь у нас были семьи. Встречались на съемной квартире или в гостиничном номере...»
Фото: Марк Штейнбок

И еще я бы хотел, чтобы все, кто стоит на сцене, тоже это услышали». В его словах много чего читалось: «Не теряйте надежды. Я вас увидел. Пусть все это знают!» Статус мой в театре моментально поменялся. На следующий день меня перевели в другую, более удобную, гримерную. Пожалуй, на этом перемены моей судьбы в БДТ закончились. Георгий Александрович уже начал болеть, а через несколько лет умер. Думаю, Товстоногову я всегда казался сытым благополучным мальчиком, для которого профессия — баловство и который с легкостью играет чужими жизнями: бросил жену, двоих детей. Во всяком случае, на его месте я бы думал именно так... Я бы сказал, что у меня две биографии. Одну я прожил как артист. Там были провалы, роли, которых я теперь, возможно, стесняюсь. Но ни за один поступок в профессии мне не стыдно. Я не совершил ничего аморального.

В отличие от своей жизни, где дров я наломал порядочно…

Человеческая память странно устроена. Вот сейчас, когда я знаю, что мои бывшие жены живут счастливо и все у них в порядке, мне кажется, что и у меня с ними вроде как все шло неплохо. Во всяком случае, я никогда не говорю, что в первой половине жизни я был несчастлив. Наоборот, хорошая у меня получилась жизнь, замечательная, интересная. Но я совершил несколько трагических ошибок. Первую — по молодости лет, когда не послушался родителей и рано женился. Вторую — фатальную, когда влюбился и ушел из семьи… Я потом расплачивался за это. За все ведь в жизни платишь. Сыновей вырастил и воспитал другой мужчина. Мой второй брак оказался несостоятельным. Хотя мы прожили больше 10 лет… А потом в моей жизни появилась Лена — моя третья жена.

Не то чтобы к моменту встречи с ней во мне существовала потребность кого-то полюбить и тут Лена подвернулась. Нет. Просто, я бы сказал так, если бы мы с ней не встретились — это было бы страшно. Однажды в нашем офисе раздался телефонный звонок. Из Москвы звонила женщина: представилась, сказала, что ее фирма готова предложить спонсорскую помощь программе «Городок». Я как раз собирался быть в Москве через несколько дней, пригласил ее на наш концерт в Театр эстрады. После концерта Лена пришла за кулисы… Иногда думаю: «Почему же мы так поздно познакомились? И как бы все сложилось, если бы наша встреча произошла раньше? На что ушло полжизни?» Но сослагательное наклонение, как известно, не работает. И почему поздно?! 98-й год, мне чуть за сорок. Сначала все было непросто.

Ведь у нас были семьи. Полтора года Лена приезжала ко мне из Москвы, я летал к ней. Встречались на съемной квартире или в гостиничном номере. Но как-то постепенно все устаканилось, утряслось. Лена — моя жена, и перед вами счастливый человек. У нас три дочки. Ксюша уже окончила Высшую школу менеджмента в питерском университете, сейчас проходит практику в Шереметьево. Настя учится в одиннадцатом. Первые две уже взрослые, третья — в моем любимом возрасте, смешная. Как ляпнет что-нибудь... Не так давно были в Париже, я ее, бедную, потащил в Лувр. Но не учел, что больше 45 минут ребенку такого возраста тяжело там находиться, Катя устала. Когда вышли на улицу, спрашиваю ее с отцовским пафосом: «Катюша, какая картина тебе понравилась больше всего?» Она говорит: «Та, на которой написано «Выход»!»

Бесплатный душ от Табакова

Я не выходил на сцену репертуарного театра очень давно, а тут вдруг довелось!

И сразу — в МХТ! Отнесся я к этому, как к веселому приключению. Только так у меня что-то получается. Чувство ответственности мне очень вредит. С режиссером спектакля Игорем Золотовицким — симпатичным, смешливым и легким человеком — мы подружились на съемках сериала «Ландыш серебристый». Я заметил, что иногда сходишься с людьми не потому, что любишь одно и то же. У нас с Игорем много общего среди того, что мы НЕ любим. Девять лет мы дружили. А на десятом году Игорь стал мне рассказывать, что хочет ставить «Женитьбу» Гоголя. Ни словом, ни намеком не давая мне понять, что хотел бы занять меня в постановке. Я участвовал в этих беседах, слушал его.

Во время очередного разговора на секунду задумался и потом сказал: «Слушай, Игорек, редкое ты дерьмо». Он опешил: «Почему?» — «Ты мне, не самому последнему в нашей стране артисту, год рассказываешь, как хочешь поставить эту пьесу. А тебе не кажется, что я мог бы в ней неплохо сыграть?!» И бросил трубку. Бывает со мной такое — найдет, и все. Потом могу месяц делать вид, что у меня телефон не работает. Он перезвонил: «Ты идиот, с ума сошел? Я тебе не предлагал, потому что не представлял, что ты будешь рассматривать мое предложение — поработать в театре! На хрена тебе это нужно?» Я сказал: «Нужно. Иногда необходимо принимать душ. Театр для меня — бесплатный душ». Подобралась замечательная компания. Треть репетиционного времени мы просто валяли дурака, болтали. На самом деле актерская психика так хитро устроена. Что-то тебе подсказывает, что надо хохмить, веселить друг друга, рассказывая анекдоты.

Для чего? Для того, чтобы люди, с которыми ты работаешь, стали тебе родными. Только тогда ты сможешь максимально раскрыться…

Помню, идет репетиция. Согласно мизансцене «женихи» выстроились в очередь, чтобы быть представленными Агафье Тихоновне. Передо мной — Стасик Дужников. Вы его себе представляете, да? Он выше меня на голову, килограммов 160 весит, размах в плечах — метр, не меньше. В общем, стоит, облаченный в огромный черный фрак. Я смотрю на него, смотрю, потом не выдерживаю, шепчу Сереже Беляеву (актеру «Табакерки»): «Представляешь, когда я с родителями жил в Одессе, у нас была кухня такого размера» — и показываю на могучую Стасикову спину. Сережа смотрит на Дужникова, прикидывает количество квадратных метров и складывается пополам от хохота…

«Иногда думаю: «Почему же мы с Леной так поздно встретились? На что ушло полжизни?» С другой стороны, сейчас у нас три дочки, и я абсолютно счастливый человек»
«Иногда думаю: «Почему же мы с Леной так поздно встретились? На что ушло полжизни?» С другой стороны, сейчас у нас три дочки, и я абсолютно счастливый человек»
Фото: Марк Штейнбок

Эта шутка потом разошлась по театру, и бедный Стасик так и остался у нас под кодовой кличкой «кухня».

Но вот отыграли премьеру. Зал принимал замечательно. Аплодисменты в конце, цветы… Я — счастливый, довольный — иду по коридору в гримерную, навстречу мне Олег Павлович Табаков. «Ну, — думаю, — сейчас получу порцию похвалы и от художественного руководителя МХТ». Он ко мне подходит, я улыбаюсь в предвкушении… и тут Табаков по-отечески снисходительно треплет меня по плечу и говорит: «Ну, ничего, ничего… Не отчаивайся». И проходит мимо. Кошмар. «Не отчаивайся» — это значит: «Старик, соберись, провалы бывают разные, случаются и такие…» У меня шок. Я так напился в тот вечер! Вскоре понял, что Олег Павлович пошутил. Но с педагогической точки зрения это очень верный ход.

Для меня комплимент — как сахар для диабетика. И Табаков меня правильно почувствовал: ну что, мол, ты такой весь из себя медийный?! Давай-ка обратно на первый курс!

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram
Китайский гороскоп с 19 марта по 4 апреля
«В китайской метафизике вторая часть марта 2024 года является очень противоречивым периодом, который «просит» нас быть тише, но «заставляет» быть громче. На самом деле это время большой проверочной работы над собой. Все обстоятельства заставляют нас проявлять грубую силу, а их большой замысел в том, чтобы открыть свое сердце и дать себе стать собой, при этом быть сильным, быть услышанным, быть заметным в легкости и простоте», — говорит практикующий астролог Ба-Цзы, создатель школы китайской астрологии, мастер фэншуй и тетапрактик Наталия Гурьянова.




Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог