Вячеслав и Егор Зайцевы: долгий путь друг к другу

О том, что же послужило причиной многолетнего конфликта, отец и сын рассказали каждый свою историю…
Татьяна Зайцева
|
15 Февраля 2012
Фото: Марк Штейнбок

Бывает, что двум самым близким людям трудно понять друг друга. Обиды и недоразумения разводят искренне любящих людей в разные стороны, и преодолеть расстояние со временем становится все труднее… Любовь никуда не уходит, но как ее выразить, если тебя будто бы не слышат? Вот и у Вячеслава Михайловича Зайцева с сыном Егором на протяжении многих лет общение складывалось непросто — хотя оба кутюрье работают в одном Доме моды. О том, что же послужило причиной многолетнего конфликта, отец и сын рассказали каждый свою историю… Сын: Память избирательна.

Какие-то фрагменты жизни сохраняются в ней ярко, отчетливо, а другие отсеиваются в далекие запасники. Детство я вспоминаю в цвете — ярко-желтом или оранжевом. Сохранилось ощущение счастливого солнечного состояния. Мы с родителями живем очень скромно, в коммуналке на «Аэропорте». Они оба — художники по костюмам. Папа работает в Доме моделей на Кузнецком Мосту, мама — в Цирке на проспекте Вернадского. Дома всегда акварель, гуашь, карандаши, разноцветная бумага. Это здорово, и я тоже бесконечно рисую. Родители шьют мне какие-то необыкновенные вещи, сами раскрашивают ткани. Таких фасонов и рисунков в те годы не было и в помине… Папа вспоминается огромного роста, мы идем с ним, держась за руки, и поем песню Пахмутовой «Нежность». На нем какая-то смешная ушанка... Помню, как в нашу комнату вдруг стала приходить куча народу: иностранные журналисты, манекенщицы, фотографы.

Егор: «Детство я вспоминаю в цвете — ярко-желтом или оранжевом. Мы с родителями живем очень скромно, в коммуналке на «Аэропорте». Когда я учился во втором классе, папа из моей жизни исчез. Солнечный, оранжево-желтый период закончился навсегда. Наступил серый»
Егор: «Детство я вспоминаю в цвете — ярко-желтом или оранжевом. Мы с родителями живем очень скромно, в коммуналке на «Аэропорте». Когда я учился во втором классе, папа из моей жизни исчез. Солнечный, оранжево-желтый период закончился навсегда. Наступил серый»
Фото: Фото из семейного альбома

Все теребят папу, о чем-то расспрашивают, фотокамеры вспыхивают слепящим светом. Мне, малолетнему, такая суета очень нравится. Кручусь среди гостей, ползаю по головам, всем мешаю... Потом узнал, что такой международный интерес к папе возник после того, как он показал скандальную для «совка» коллекцию цветных телогреек, юбок из павловопосадских шалей и валенок, расписанных гуашью (здесь все это восприняли как фарс и надругательство над советской женщиной). Несколько лет спустя — я тогда учился во втором классе французской школы — папа из моей жизни исчез.

Отец: Детские годы Егора были для меня самым счастливым периодом в жизни. Мы очень любили друг друга. Я сочинял ему потрясающие сказки, он мог завороженно слушать их без конца.

Наша общая сказочная жизнь закончилась, когда Егору было девять лет. По настоянию тещи, которая постоянно вторгалась в нашу с Маришей жизнь, жена выгнала меня из дома. В никуда. «Все, — сказала, — ты свободен, мы нашли другого мужа…» Будучи уже известным художником, я оказался на улице. Приютил меня на первое время товарищ. Я дико страдал оттого, что потерял сына. На следующий день позвонил ему: «Сынок, здравствуй». — «Здравствуй. Пап, а ты придешь?» — «Нет, к сожалению, пока не смогу, но мы будем с тобой видеться, попытаюсь это организовать. Так что до встречи». И вдруг он говорит: «Пап, подожди, а посчитай до десяти». Я посчитал. Он тут же: «А до ста?! И вообще, давай считать еще больше!» Я расплакался… А потом Маришка категорически запретила мне встречаться с сыном. Конечно, как положено, я платил алименты, но во всем остальном меня как бы отключили.

Вячеслав Михайлович: «Все, — сказала Марина, — ты свободен, мы нашли другого мужа…» Будучи уже известным художником, я оказался на улице»
Вячеслав Михайлович: «Все, — сказала Марина, — ты свободен, мы нашли другого мужа…» Будучи уже известным художником, я оказался на улице»
Фото: Фото из семейного альбома

Второго мужа, кстати, они потом тоже выгнали довольно быстро...

Сын: Мы с мамой переехали на окраину Москвы, в Химки-Ховрино. Мама в цирке получила возможность вступить в жилищный кооператив, дедушка с бабушкой дали денег, и мы переехали в маленькую, 34-метровую, но отдельную квартиру. Это было супер. Но район по тем временам был абсолютно уголовный. После моего романтичного интеллигентного детства я вдруг очутился в совершенно ином мире. Другие люди, другие отношения. Очень быстро пришлось усвоить, что добро должно быть с кулаками и уж конечно без французских реверансов. Не сломался. Пошел в ЦСКА, записался в секцию бокса. Тренер, Владимир Степанович Воробьев, оказался очень хорошим специалистом. Я окреп, заматерел, стал пользоваться большим авторитетом не только в школе, но и в районе.

Еще бы — боксер! Бывало, мои дружки подведут ко мне в школе толпу пацанов и скажут: «Егор, ударь в стену». Я бил по стене кулаком, стекла в окнах чуть не вылетали. Вот такой аттракцион был. В награду — уважительные возгласы… В общем, от прежнего нежного мальчика внешне не осталось ничего. Но внутри все-таки сохранилась неистребимая любовь к рисованию. Рисовал просто одержимо, каждый день, выплескивая в рисунках свои истинные эмоции, переживания. И еще стихи начал писать. О любви, конечно. Однако во всем остальном жизнь перевернулась. Солнечный, оранжево-желтый период закончился навсегда. Наступил серый…

Осталась ли у меня душевная травма? Не знаю. Были, конечно, моменты, когда грустил, тосковал, плакал, случались и ночные кошмары, после которых просыпался в слезах, бывали и истерики по поводу того, что не вижу отца, и все же ощущения дискомфорта от того периода в душе не осталось.

Егор: «На Рождество нам наконец удалось собраться всей семьей. Долгое время мы с отцом практически не общались. А тут от позвонил и позвал к себе в усадьбу...»
Егор: «На Рождество нам наконец удалось собраться всей семьей. Долгое время мы с отцом практически не общались. А тут от позвонил и позвал к себе в усадьбу...»
Фото: Марк Штейнбок

Очевидно, здесь огромная заслуга мамы. Она сделала все так, чтобы в полной мере горечи утраты я не прочувствовал. Вячеслав Михайлович почему-то до сих пор считает, что меня настраивали против него, но этого не было. Мы вообще эту тему не обсуждали, он просто при мне не упоминался… Иногда меня звали соседи: «Егор, поди на секундочку». Я заходил в их квартиру, и они говорили: «Вот, посмотри на своего отца» — и я видел, что по телевизору показывали папу.

Вновь я увиделся с папой, когда учился в девятом классе. Помню, шел урок труда, мы, как обычно, развлекались киданием напильников в пол и друг в друга.

Вдруг зашел какой-то высокий парень, что-то сказал учителю, а потом обратился ко мне: «Егор, тебя ищут. Очень важно. Пойдем выйдем». Выводит он меня за угол школы, и я вижу — навстречу идет папа. Импозантный, одет немыслимо — в высоких кожаных сапогах, в брюках с подворотом, в папахе. Словно пришелец какой-то... О чем говорили, толком не помню, но после этой встречи стали видеться. Вскоре и мама каким-то образом узнала о наших встречах, спросила вдруг: «Ну что, ты уже виделся с Ним?» То ли они между собой договорились, то ли она сама догадалась, не знаю, но возражений не последовало.

Отец: Встретиться с Егоркой я решился, когда ему было 14 лет. Попросил товарища вызвать его из школы. И Валера привел его ко мне. Егор сказал: «Пап, извини, но неловко получается.

Мама, когда узнает об этом, рассердится на тебя». Я объяснил, что не надо переживать по этому поводу, самое главное, что мы увиделись, по-прежнему любим друг друга, а значит, будем видеться и дальше. И он все понял по-взрослому. С тех пор потихонечку мы начали общаться… Больше всего меня поразила одежда, которую он носил. Он позволил себе ходить в синих трикотажных штанах с вытянутыми коленками! Я был потрясен. Пытался переубедить, переодеть. Увы, все попытки оказались безуспешными.

Сын: Папа стал мне дарить всякие интересные вещи из одежды, таких я никогда не видел. Допустим, роскошные куртки красных, желтых цветов. Но наша, уличная, эстетика однозначно не подразумевала ярких цветов, и я возмущался: «Ты что?! У нас в этом не ходят, меня засмеют. Нужно что-нибудь черное».

Егор: «Вижу — навстречу идет папа. Одет немыслимо — в высоких кожаных сапогах, в брюках с подворотом, в папахе. Словно пришелец какой-то»
Егор: «Вижу — навстречу идет папа. Одет немыслимо — в высоких кожаных сапогах, в брюках с подворотом, в папахе. Словно пришелец какой-то»
Фото: Фото из семейного альбома

Папа обижался, нервничал. Не видел, что у меня скрывается за внешней оболочкой. А может, не хотел увидеть… Позже отец попытался одеть меня в классику, надеялся, что, очутившись в красивом костюме, я почувствую его преимущества. Безрезультатно. Я не могу в этом существовать, задыхаюсь. Отец поначалу расстраивался, а потом даже зауважал.

Отец: Со временем я смирился, понял, что у него свой стиль, и я не имею права разрушать его. По сей день закрывается какой-то странной шапкой и вообще достаточно странной одеждой. Но так он чувствует себя комфортно. И я никогда больше не стану влезать в его дела. Пусть самореализуется так, как считает нужным. Невзирая на внешнюю брутальность, он человек стеснительный, тонкой душевной организации, легкоранимый, чрезвычайно эмоциональный.

И очень умный, со своим взглядом на мир.

Сын: Зато благодаря папе у меня — первого среди всех учеников и дворовых ребят — появились джинсы. И я гордо приходил в них в школу, хотя это было запрещено. А я еще подшил их меховыми манжетами, которые выкроил из отрезков, оставшихся от маминой укороченной дубленки, за что меня с урока физики выгнали вон из класса. Вообще проблем в школе хватало. То я окно разбил, то придумал рисовать метки и вешать их учителям на спину, закалывая булавочкой. Одну учительницу публично оскорбил, бросив ей что-то грубое за то, что она поставила мне двойку: что с ненормальной взять или что-то в этом роде. В общем, неудобным я был подростком для учителей. Не знаю, как мама меня тянула... Отец тоже помогал.

В школу стал по вызову приходить. Очень его авторитет поддерживал. Однажды я серьезно вляпался. Участвовал в драке на школьном выпускном вечере. При этом сам даже не успел никого ударить. Но два моих дружка побили двух других парней, вмешался участковый. На нас завели дело. Один из одноклассников позвонил мне и попросил взять вину на себя: «Егор, у меня родители больные...» Я согласился, и мне засветил срок. Когда принесли повестку на допрос, я ее спрятал. Во второй раз дома оказалась мама. Прихожу, на ней лица нет. В руках держит эту бумажку, мне протягивает. Объясняю: «Мам, пойми, нужно было его отмазать». О своей маме не подумал, наивный был. А тот парень, кстати, даже не поблагодарил… Спас отец, я отделался штрафом. Знаю, что помогла Терешкова.

Егор: «Я чувствовал себя чужим в перманентно восторженной свите папиного мира. Считывал неискренность подобострастной «челяди». Сколько ни пытался отцу это объяснять, он только злился…»
Егор: «Я чувствовал себя чужим в перманентно восторженной свите папиного мира. Считывал неискренность подобострастной «челяди». Сколько ни пытался отцу это объяснять, он только злился…»
Фото: Марк Штейнбок

Ближе к окончанию школы встала тема института. Родители к тому времени адекватно общались. Предложили пойти по их стопам в текстильный институт. «Ты, — говорят, — хорошо рисуешь. А там — моделирование, освоишь нашу профессию». Год занимались со мной, натаскивали. Но поступил, естественно, по блату — на мою фамилию в вывешенных после экзаменов списках постоянно обращали внимание: вот, мол, смотрите, сын Зайцева… Во время учебы я был жутким раздолбаем, только гулянки-хулиганки на уме. Вообще в институте отличались два отъявленных хулигана — я и Оксана Афанасьева (дизайнер и театральный художник, прототип героини Оксаны Акиньшиной в кинофильме «Высоцкий. Спасибо, что живой», ныне — жена Леонида Ярмольника. — Прим. ред.). Татьяна Васильевна Козлова, которая учила моих родителей и под руководством которой я сейчас сам преподаю, называла нас позором института.

После защиты диплома Вячеслав Михайлович взял меня к себе в Дом моды.

Я работал в салоне, потом на приеме заказов мужской одежды, затем начал делать небольшие мужские коллекции, которые отец ставил в свои показы. Я сразу стал играть не по правилам: стебался, стилизовал образы под какие-то политические события, а их в 90-х было полно, делал показы излишне театральными, без комментариев, нон-стопом, что было не принято, в качестве музыкального сопровождения брал тяжелый рок и панк, в финале не выходил в зал. Просто я делал это для себя, а не для теток в зале, а мне говорили, что так не положено. При этом я полагаю, что являюсь учеником отца — может быть, единственным! Ведь я от него впитывал все. Да, шеф упрекает меня в том, что я не занимаюсь своей карьерой, не приношу Дому больших денег (наверное, он не замечает мои вливания в бюджет).

Я не следую никаким тенденциям, мне всегда хочется вырваться за рамки и, по большому счету, мне безразлично, будут ли носить мои модели одежды. Хотя кто знает: а вдруг несколько лет спустя они станут трендами?

Отец: Для меня самое главное то, что Егор — уникальный художник. Поверьте, таких, как он, в Европе нет. Когда-то давно он сказал мне: «Пап, я не буду идти твоим путем. То, что создаешь ты, не имеет смысла делать, поскольку ты уже создал лучшее. Я займусь своим делом». Я не возражал. И мы разошлись в творчестве в разные стороны. Я не стал контролировать сына, предоставил ему полную свободу. И он начал создавать совершенно уникальные коллекции. Придуманные им модели — абсолютно не жизненные, не модные, но очень брутальные, мощные, несущие в себе колоссальную психологическую и эмоциональную нагрузку.

Вячеслав Михайлович: «Однажды почувствовал, что надо ехать. Увидел сына в жутком состоянии...»
Вячеслав Михайлович: «Однажды почувствовал, что надо ехать. Увидел сына в жутком состоянии...»
Фото: Марк Штейнбок

Егор вносит в свои модели огромный нерв времени, связанный с его внутренним протестом.

Порой он мне говорит, что я, мол, уже старомоден, что у меня устаревшие взгляды и я не вижу перспективы, не ориентирован на сегодняшний мир. А он, наоборот, в авангарде, как бы понимает будущее. Хорошо. «Так почему бы тебе не заняться реализацией своих идей в жизнь? — интересуюсь. — Я, например, 30 лет работаю с клиентами, а у тебя за 30 лет не появилось ни одного клиента, и ни одной вещи у тебя не заказывают». Это на самом деле так, он никогда ничего не делает для того, чтобы кто-то что-то купил. Не знаю почему, не пойму. Но, в конце концов, это надо делать, это же деньги приносило бы Дому!

Конечно, я возмущаюсь, и на этой почве у нас постоянно возникали конфликты. У Егора есть проблема — он видит как бы человечество в целом, но не видит конкретного человека. Мыслит очень масштабно, шьет талантливейшие вещи, но, сделав коллекцию, в большинстве случаев относит ее на склад. Все. А я свои вещи, начиная с 90-х годов, до сих пор показываю. И сам получаю удовольствие от показа, и люди получают, и плюс еще зарабатываю деньги для Дома моды… Казалось бы, почему я даю Егору такую возможность? По одной только причине — он невероятно талантливый. Если бы сын был бездарен, никогда не позволил бы такое.

Сын: Безусловно, папу не радовал и мой внерабочий образ жизни. Через полгода после института я познакомился с Сашей Залдастановым — сейчас это всемирно известный Хирург нашего мотоклуба «Ночные волки», с которым премьер страны считает за честь прокатиться на мотоциклах.

А тогда мы были просто металлистами-неформалами. Сашка стал водить меня на подпольные, нелегальные рок-концерты. Вокруг него объединилась целая команда отличных парней. А потом появились «любера», за ними — «казанцы» и прочие гопники (жаргонное обозначение криминализированной молодежи. — Прим. ред.). Пришлось концерты от них охранять и вообще отбивать нападки всех этих «хунвейбинов». Они, бритоголовые, ненавидели нас, длинноволосых, нашу моду — «косухи», кожу, заклепки, зверели от рок-музыки. Западные журналисты писали про их связи с КГБ, да мы и сами видели, как их привозили и увозили организованно, на автобусах. Все понятно, принцип простой — разделяй и властвуй. Вот молодежь и разделили.

И пока интеллигенция «боролась» с режимом на кухнях и проводила первые перестроечные митинги, мы бились с бандитскими группировками беспредельщиков, защищали Москву от «паразитов» и были единственными, кто давал им отпор. Короче, на кулаках поддержали демократию, хотя Александр и не любит это слово… Через некоторое время Хирург дал команду всем нам обзавестись мотоциклами. Денег ни у кого не было, собирали свои байки с нуля, с гаечек, осваивали технику. Мотоциклистов не любили, на нас просто облавы устраивали, хотя мы не были замешаны ни в каких криминальных ситуациях. Просто власть боролась с неформалами.

Отец: Когда Егор стал членом этой мотоциклетной организации, для нас с Маришкой (мы тогда уже начали нормально общаться) это было ужасной катастрофой.

Егор: «Когда Маруся узнала, что я женился и что у меня родился ребенок, очень была расстроена. Я ведь даже не предупредил ее, она узнала об этом от других!»
Егор: «Когда Маруся узнала, что я женился и что у меня родился ребенок, очень была расстроена. Я ведь даже не предупредил ее, она узнала об этом от других!»
Фото: Марк Штейнбок

Она говорила сыну: «Если будешь гонять на мотоцикле, я покончу с собой». Все время пугала его, но бесполезно. Он попадал в аварии, разбивался, получал страшные травмы. Жутко было. Я пробовал убедить его изменить образ жизни, круг общения. Безрезультатно.

Сын: Шеф не любит, когда с ним дискутируют. Привык, что все вокруг только угодливо кивают: да, Вячеслав Михайлович, конечно, как скажете… Но меня невозможно переделать, сделать комнатным, да и нужно ли? (Усмехнувшись.) Даже в среде отвязных байкеров за мной закрепилась кличка Хам — за мою речь, манеры, циничное отношение ко всему. А еще я подпольно выпускал политические журналы «ХЭМ» — сокращенно от «Хэви металл» и «Новый ХЭМ» — по аналогии с названием журнала «Новый мир». Они были про металлистов, неформалов, позиционировались как органы антифашистского сопротивления.

Там было много фотографий, коллажей, я писал под разными именами «разоблачительные» статьи, анализировал молодежные движения, публиковал свои политизированные поэмы и лирические стихи, тексты песен известных и неизвестных рок-групп...

Со временем мы из неформалов-подпольщиков становились солидными людьми. Сейчас, допустим, тот же Сашка-Хирург может решить какие-то вопросы помощи Вячеславу Михайловичу на самом высоком уровне. И наш первый в СССР и в России байкерский клуб превратился в мощнейшую многотысячную общественную организацию, имеющую филиалы по всему миру. В наши ряды входят и спортсмены, и военные, и спецназовцы, и министры, и юристы, и члены Союза Федерации, ну и просто хорошие люди.

Но главное не в этом, а в том, что там — в брутальном мире мотоциклистов — у меня есть настоящие друзья. И в 90-е годы, когда в стране начался разгул бандитизма, именно они и мои неформальные связи защитили наш Дом моды от бандитских наездов и от рейдерского захвата. Однажды ведь отца реально не впустили в Дом! Просто выгнали, заменив нашу охрану на милицию. Его лучший друг, между прочим, это все организовал. А я отстоял Дом, вернул шефу.

Отец: Два года Егор занимался этим судебным процессом, за что я очень ему благодарен, потому что меня на это просто не хватило бы. Я был совершенно озверевший от такого безобразия. Я художник, а как директор совершенно нулевой. Вот и доверился человеку, который был мужем моей подруги.

Погостив у него в Канне, я видел, что он живет в великолепной квартире, вполне состоятелен, и мне казалось, что для жизни у него средств более чем достаточно. Понадеялся, что этот человек поможет мне в моих делах. Для меня решение финансовых вопросов всегда было очень тяжелой нагрузкой. И вот я пригласил этого человека и сказал: «Сань, давай ты будешь директором, сделай все, пожалуйста, как надо». Он согласился. Я уехал в Париж. Через несколько дней мне звонит взволнованный Егор: «Пап, немедленно приезжай! Всю твою коллекцию вынули со склада и засунули в какую-то комнатенку. Короче, дело тяжелое». Возвращаюсь, прихожу в Дом моды, а там уже другая охрана, и меня не пускают. Я говорю: «В чем дело?» — «Александр запретил пускать кого-либо». — «Что за бред?!» — «Ну вы же назначили его генеральным директором, передали ему все права».

Егор: «Безусловно, папу не радовал мой образ жизни. Но меня невозможно сделать комнатным. Даже в среде отвязных байкеров за мной закрепилась кличка Хам — за мою речь, манеры, циничное отношение ко всему»
Егор: «Безусловно, папу не радовал мой образ жизни. Но меня невозможно сделать комнатным. Даже в среде отвязных байкеров за мной закрепилась кличка Хам — за мою речь, манеры, циничное отношение ко всему»
Фото: PHOTOXPRESS.RU

В общем, приходит этот Саша со своей компанией, я говорю: «Саш, ты охренел? Что ты тут вытворяешь?» Это я скромно пересказываю, а ему выговаривал в основном в непарламентских выражениях. А он хоть бы хны… Успел за время моего отсутствия все разорить: убрал три моих цеха, разогнал народ — из 530 специалистов оставил меньше ста человек. Машины все куда-то сбросил, продал два этажа и деньги скинул через какой-то счет в другую страну, в офшорную компанию. Короче, ситуация ужасная. Я был в полном отчаянии, потому что практически все документы были оформлены на него. С колоссальным трудом удалось его спровадить, отделаться от него. Суд продолжался два года… Очень тяжелое было время. Егор до сих пор укоряет меня тем периодом. «Если бы не я, — говорит, — все развалилось бы, и Дом моды исчез бы без следа». Я искренне говорю: «Спасибо, Егорушка, большое».

Сын: Дом моды — лакомый кусок для многих, и, когда в 90-е годы благодаря мне не получилось его отхватить, люди поняли, что камень преткновения — я.

Как сын, как зам. генерального директора и председатель совета директоров я — гарант всего, ангел-хранитель своего отца и его дела. Пока я с моими друзьями рядом с шефом, его свалить невозможно! Значит, что нужно сделать? Рассорить нас. Вот тогда, в начале нулевых годов, и пошло это совершенно непонятное его ко мне охлаждение ни с того ни с сего. Я говорил: «Пап, знаешь, такие-то нас с тобой специально ссорят, чтобы только избавиться от меня». — «Нет, они хорошие...» Папа почему-то доверял и отдавал предпочтение не мне, а совершенно посторонним людям. А я чувствовал себя чужим в фальшиво витийствующей и перманентно восторженной свите папиного мира.

Я, как зверь, всем нутром мгновенно считывал неискренность и нечистоплотность подобострастной «челяди». Увидел, как многие люди используют папу, чтобы провернуть свои делишки, как улыбаются ему, льстят, получают свои дивиденды, а за спиной говорят о нем гадости. Как воруют, в конце концов. Говоришь ему: «Пап, ты зарабатываешь деньги, но они все равно вытекают, как вода из дырявой чашки, потому что тебе всегда дают липовые чеки, летом выписывают счета за отопление, берут средства на ремонт новехоньких машин, труб и прочего оборудования в Доме моды». Сколько ни пытался отцу это объяснять, он только злился… Это и стало основной проблемой наших отношений. Хотя папа продолжает утверждать, что причина недопонимания между нами кроется в их с мамой разводе и последующем отсутствии отца в моей жизни. Но это не так, за это у меня на него нет и не может быть никаких обид.

Обижаюсь я за то, что все мои доводы он воспринимал и воспринимает только как ревность и зависть к его клевретам... Касалось это и администрации, и клиентов, и вообще всего его окружения. Я понял, что настоящие друзья, люди искренние, за исключением редких личностей вроде Галины Борисовны Волчек и иже с ней, там просто отсутствуют. Так было раньше, и так есть сейчас. И все порядочные люди это видят, просто никто, кроме меня, не скажет отцу правду. Но ему хочется верить в то, что все прекрасно. «Мне эти люди нужны, — говорит. — Я хочу им верить». И верит. При этом периодически говорит: «Егор, как ты был прав!» А я: «Пап, хоть раз в жизни сказал бы: «Егор, как ты СЕЙЧАС прав!» — и послушал бы меня».

Егор: «Отец упрекает меня в том, что я не приношу Дому моды больших денег. Мне действительно безразлично, будут ли носить мои модели одежды»
Егор: «Отец упрекает меня в том, что я не приношу Дому моды больших денег. Мне действительно безразлично, будут ли носить мои модели одежды»
Фото: PHOTOXPRESS.RU

Отец: Вижу: у него есть комплекс недолюбленности, почему-то ему всегда казалось, что я его не люблю. И хотя это очевидный абсурд, он становился причиной наших частых скандалов. Но даже если во время каких-то наших споров, ссор Егор в запальчивости меня обижает, я не могу на него обидеться, потому что знаю: он не со зла, а от эмоций. С Егором сложно. Он человек уж слишком прямой. Абсолютный максималист. Никогда не лицемерит. Казалось бы, легче словчить, умолчать, в конце концов, неправду какую-то сказать, но он всегда, как и я, рубит правду-матку и зарабатывает себе проблемы с самыми разными людьми. Все ему интриги какие-то, козни вокруг меня мерещатся.

Сын: Не знаю уж, что против меня эти люди отцу могут наговаривать, но тем не менее они ему наговаривают. А подлизываться, как котенок, все время прощения просить за то, чего не делал, я тоже не могу.

Что — доказывать, что у меня нет второго дна, что я не ворую, не делаю гадостей за спиной, не употребляю наркотиков?.. Да, могу сказать честно, был в моей жизни период, когда я, допустим, пробовал кокс или колеса. Ну и что с того? Даже Обама признался, что когда-то курил марихуану. Все когда-то что-то пробовали и в чем-то ошибались. Я не исключение. У меня тогда были депрессии на почве расставания с любимыми и близкими людьми. До попыток самоубийства не доходило, как почему-то представлялось отцу, но мир рушился и уходил из-под ног.

Отец: Никогда не забуду, как однажды неожиданно приехал к Егору. Интуитивно почувствовал, что надо ехать — просто мчался, словно что-то меня подталкивало. Увидел сына в жутком состоянии.

Стоит около окна, смотрит в одну точку, глаза потухшие… Явно человек в состоянии глубочайшей депрессии. Безумно испугался за него. Вызвал «скорую» — чтобы уберечь, оградить от беды. «Не дай Бог, — думал, — не сотворил бы с собой что-нибудь».

Сын: Не ценил я, что имел. Все детство Маруськи (Маша — старшая дочь Егора от первого брака. — Прим. ред.), грубо говоря, просрал. Так сложилось, что, когда она родилась, у нас открылся первый в России ночной рок-клуб — и… я там пропал. Это сейчас уже в таких заведениях все цивилизованно, а тогда... Чем жили? И не вспомнить. Какая-то нескончаемая ночная круговерть. Куча бухла, беспросветные пьянки-гулянки, потасовки, конфликты с милицией... Хлебнул, одним словом, пошлялся. Сваливал оттуда домой под утро, заходил за детским питанием, заносил его домой, заваливался спать, потом опять ехал гулеванить в клуб.

В общем, полным был разгильдяем. Жена Даша долго терпела, но наконец все эти мои загулы окончательно довели ее, она просто не выдержала. Однажды сказала: «Все, мы уходим...» Я промямлил: «Ну да...» Мы с ней так и не расписались…

Отец: Так сложилось, что Маруську я с самого начала взял под свою опеку. Егор равнодушно относился к ее маме, хотя мне Даша всегда очень нравилась. Замечательная женщина, интеллигентнейшая, и Маруську воспитала просто блестяще. Внучка у меня совершенно потрясающая. Умница, культура высочайшая — образованная, начитанная, что сегодня у молодежи редкость. Ее все обожают. Маруська очень рано повзрослела, и я всегда разговаривал с ней как со взрослой. Чувствую в ней характер лидера.

Егор: «После того как мы поженились с Катей, я словно заново родился, вокруг меня все таким светом сейчас залито...»
Егор: «После того как мы поженились с Катей, я словно заново родился, вокруг меня все таким светом сейчас залито...»
Фото: Марк Штейнбок

Она уже отучилась в «Лаборатории моды», теперь готовится поступать в институт на искусствоведческий факультет. Выходила у меня на показах моделью, а недавно я сказал ей: «Чего сидишь без дела? Давай-ка попробуй сделать что-то свое». Она же прекрасно рисует. И Маруська взялась за подготовку своей первой коллекции. Сейчас уже с головой ушла в это дело… Переживаю за нее, все думаю: не дай Бог, если меня не станет, кто ей поможет продвинуться как личности, кто поддержит материально? Помогаю как могу: вот квартиру свою на Арбате отдал, а сам окончательно переселился за город, в деревню. Я же понимаю (и это без шуток!) — она уникально талантливая девочка и ее, безусловно, надо беречь. И я стараюсь. Не знаю, правда, насколько меня хватит, здоровье-то дает сбои. Вот микроинсульт был...

Интересно, что я даже не понял, когда все произошло. Был у стоматолога. Несмотря на заморозку, испытывал жуткую боль. Огромным усилием воли сдерживался, чтоб не закричать. Боялся показать слабость. Вдруг почувствовал в голове какой-то огонь. Вероятно, от этого перенапряжения произошло кровоизлияние в мозг. И я потерял сознание. А врачи думали, что от местного наркоза я заснул, и творили со мной что угодно... Я тогда работал на телевидении, и до записи программы Первого канала «Модный приговор» у меня оставалось всего десять дней. Чувствовал я себя ужасно, рожа вся перекошенная, говорить не могу. Но делал все, чтобы успеть прийти в себя, — вызывал на дом врачей, они ставили мне какие-то капельницы, чем-то кололи. Когда чуть-чуть оклемался, понял, что у меня что-то произошло с языком — трудно говорить, речь превращается в кашу.

Но кое-как отснялся. А потом поехал обследоваться в Германию. И там, в клинике под Гамбургом, мне сказали, что у меня произошел микроинсульт. Предлагали подлечиться, но в это время ко мне в Дом моды приехала китайская делегация, и я вынужден был сорваться и поехать работать. Мне прописали лекарства, которые велели принимать пожизненно. И вот уже второй год принимаю их каждый день и буду принимать до конца жизни, потому что в них — единственное спасение… (С горечью.) А Галкин меня пародирует. По-моему, это ужасно пошло, нельзя же насмехаться над болезнью. И хотя он говорит, что любит ведущего Славу Зайцева, но порет такую отвратительную хренотень... Скверно это… С трудом я проработал на телевидении еще полгода, однако чувствовал: говорить мне совсем тяжело, меня просто замыкает. И ушел из проекта, потому что непрофессионально работать не могу.

Вячеслав Михайлович: «Мы с сыном впервые за много времени нормально поговорили. Мы с ним поняли друг друга. Он боялся, что я не пойму его, а я понял»
Вячеслав Михайлович: «Мы с сыном впервые за много времени нормально поговорили. Мы с ним поняли друг друга. Он боялся, что я не пойму его, а я понял»
Фото: Марк Штейнбок

Они не отпускали, уговаривали остаться, но я сказал категорично: «Ребята, это бесполезно, не удержите. Деньги для меня не главное, мне важно ощущать себя уверенно и не испытывать чувства стыда…» Сейчас у меня, конечно, проблемы с речью иногда возникают, но благодаря таблеткам, слава Богу, еще говорю. А в остальном все нормально. Энергия вообще невероятная, сам на себя поражаюсь. И на работу из своей деревни езжу каждый день — в шесть встаю, в восемь выезжаю. Боялся, что не смогу рисовать. Но вот смотрю на свои недавние эскизы и вижу: блестяще нарисовал! А это для меня очень важно…

Сын: Папа всегда говорил мне: «Когда тебе очень плохо, когда кажется, что в жизни совсем уже ничего хорошего нет, помни: у тебя есть бумага и карандаш.

Это твоя вселенная, и она тебя спасет». И когда у меня бывали всякие жизненные сложности, когда впадал в депрессивные настроения, в периоды тяжелого одиночества, я спасался тем, что рисовал. И таким образом вытянул-таки себя…

В последние три года у меня вообще идет пересмотр всего. После того как мы поженились с Катей и на свет появилась Настя, я стал совершенно по-другому смотреть на жизнь, словно заново родился, вокруг меня сейчас таким светом все залилось! Даже коллекции мои изменились, по стилю стали мягче. И в жизни все поменялось. Если раньше я был непримиримым, постоянно рефлексировал, изводил себя самокопанием, то теперь стал намного добрее, философичнее. Теперь-то я точно знаю: пьянки, посиделки, бессонные ночи до добра не доводят, снимают стресс и избавляют от депрессии только на короткое время.

Таким образом проблему не решить, она все равно остается, и нужно искать другие средства. И сейчас, когда родилась Настя, я осознал, сколько трепал нервов родителям, сколько проблем создавал всем своим близким. Я же снова переживаю детство со своим ребенком. И для меня все в радость — все эти соски, памперсы, плачи, какашки... Вот, допустим, Настька залезает ко мне на стол, на шее виснет, а мне нужно работать. Поначалу пытался сопротивляться: «Настя, не мешай, слезь немедленно!» У нас с Катькой это называется «включить Вячеслава Михайловича», для которого работа всегда была на первом месте. А сейчас думаю: «Блин, как я могу работу ставить выше ребенка? Не имею права. Да хрен с ней, с работой. Нарисую потом, лягу на пару часов позже... Давай, ползай!» Я так понимаю: если Господь сейчас, в моем уже зрелом возрасте, опять подарил мне ребенка, значит, он дал мне шанс немножко переиграть свою жизнь.

Вячеслав Михайлович: «Безусловно, на Егора очень хорошо влияет Катя. Просто молодчина, здорово ему помогает!»
Вячеслав Михайлович: «Безусловно, на Егора очень хорошо влияет Катя. Просто молодчина, здорово ему помогает!»
Фото: Марк Штейнбок

И из-за этого у меня такое просветление! Я теперь даже на Марусю смотрю по-другому…

Вначале, когда она узнала, что я женился и что у меня родился ребенок, очень была расстроена. Эсэмэску мне написала. Права. Я ведь даже не предупредил ее, она узнала об этом от других. Ну, скотина я, скотина… Когда привозил Настю на работу и Маруся видела, как я с ней нянчусь, так выразительно смотрела... Я говорил ей: «Марусь, ты не сердись, что я целую Настю, ласкаю ее. Я с удовольствием и тебя взял бы на руки и приласкал, но ты уже большая. Пойми только: лаская ее, я отдаю свою ласку и тебе. Как бы отрабатываю то, что недодал. Не думай плохого, прости, ну так уж получилось».

Мне кажется, Маруська понимает. Когда она была маленькая, мы очень много с ней разговаривали на разные темы: и про кармы, и про жизненные проблемы, и о Боге говорили, о добре и зле, и про то, чтобы она не повторяла моих ошибок. И теперь нам еще предстоит договорить.

Отец: Безусловно, на Егора очень хорошо влияет Катя. Просто молодчина, здорово ему помогает. Раньше она была у меня моделью, а сейчас работает в моем театре режиссером, я перепоручил ей вести спектакли. Также Катя прекрасный педагог в школе модельного агентства — и макияж преподает, и съемкой занимается, и порт­фолио делает. То есть профессионал совершенно потрясающий. Как человека, я ее еще до конца не знаю, но вижу, что для Егорки она просто незаменима. У них даже разница в возрасте не ощущается.

Потому что Катя большая умница.

Я очень рад, что в этом году Егор с семьей приехал ко мне на Рождество Христово. Я?то приглашаю их постоянно, но они были у меня только один раз. А тут мы с ним впервые за много времени нормально поговорили. Замечательный получился разговор, теплый. Егор столько любви проявил ко мне, просто потрясающе. Какое же это счастье! И самое главное, мы с ним поняли друг друга. Он боялся, что я не пойму его, а я понял.

Сын: Я бесконечно рад, что на Рождество нам удалось собраться всей семьей. Долгое время мы ведь с отцом практически не общались, а перед Новым годом он позвонил, позвал нас к себе в усадьбу, и мы с радостью согласились приехать. И сразу же у нас с ним состоялся разговор. Очень хорошо поговорили, по душам. Я предложил ему помощь в текущей работе, рассказал о своем видении будущего Дома моды, и он дал добро.

Так что сейчас я этим занимаюсь… На второй день мы всем семейством лепили снежную бабу, бегали, валялись в снегу и уехали домой просто просветленными. А ведь два года не приезжали совсем. Папа обижался, говорил: «Егор ко мне не едет, у него там своя семейная жизнь, он вообще отрезанный ломоть». Но все не так. Просто то не получалось у нас приехать, то обиды меня захлестывали. Ну не прав я был, винюсь. Только я уж точно не отрезанный ломоть. Любить ведь можно и на расстоянии. А я папу очень люблю. Наши родители — это боги на земле. Люди, которые через рождение ребенка поселяют в него искру Божью. И очень надеюсь, что мы с папой сумеем разрулить все конфликты, все у нас наладится и когда-нибудь он непременно скажет мне: «Егор, ты прав!..»

Я с детства верил в то, что со временем продолжу дело отца, а мои дети — мое, что у нас — династия.

Вячеслав Михайлович: «Маруську я с самого начала взял под свою опеку. Переживаю за внучку, все думаю: не дай Бог, если меня не станет, кто ей поможет продвинуться как личности, кто поддержит материально?»
Вячеслав Михайлович: «Маруську я с самого начала взял под свою опеку. Переживаю за внучку, все думаю: не дай Бог, если меня не станет, кто ей поможет продвинуться как личности, кто поддержит материально?»
Фото: Марк Штейнбок

Этот год у папы юбилейный, 50-летие его творческой деятельности и 30-летие Дома моды будут отмечаться в Москве 2 марта очень широко. Знаково, что Маруся будет дебютировать на Неделе моды со своей первой коллекцией.

Отец: Сейчас мы все вместе усиленно готовимся к моему юбилею. Большое предполагается шоу. 60 человек моделей покажут мои основные направления в моде, а внутри этих блоков выступят гости — мои коллеги и друзья. Будут среди них и Алла Пугачева, и Иосиф Кобзон, и Лев Лещенко, и Николай Цискаридзе… Хочу, чтобы, как всегда, получился праздник красоты и гармонии. А вслед за этим пройдет большая Неделя моды, где можно будет помимо моих собственных работ ознакомиться с работами моих коллег и учеников.

Егор и Маруся тоже выступят там со своими коллекциями… (Улыбаясь.) Я многим могу гордиться из того, что сделал в своей долгой жизни. Но больше всего горжусь тем, что у меня есть такие безумно талантливые сын и внучка. Абсолютно уверен: время их взлета не за горами.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram
Таро-гороскоп на апрель 2024 года для всех знаков зодиака
Апрель станет непростым месяцем. С первых дней Меркурий развернется и пойдет в обратном направлении, поэтому многие знаки окажутся перед выбором или их дела начнут буксовать. Каждому представителю зодиакального круга не помешает помощь или хотя бы совет. Карты Таро укажут правильный путь для каждого, с этими рекомендациями вы сможете избежать проблем и даже выбиться в лидеры.

Таро-гороскоп на апрель 2024 Овен




Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог