Владимир Меньшов: что осталось за кадром фильмов «Москва слезам не верит» и «Любовь и голуби»

Сегодня не стало великого актера и режиссера. Публикуем интервью, которое он дал журналу "7 Дней" в 2014 году.
Наталья Николайчик
|
13 Августа 2014
Владимир Меньшов фото
Владимир Меньшов
Фото: Роман Суходеев/Starface.ru

«Режиссеры, которые имели дар создавать кино для зрителей, чьи комедии смотрели миллионы, автоматически записывались во второй эшелон. Это относилось к Гайдаю, Рязанову, Данелии. И я тоже довольно быстро оказался в изоляции после «Москва слезам не верит». Это была зависть, которая подавалась под иным соусом», — вспоминает Владимир Меньшов.

В фильме «Москва слезам не верит» на свою жену я не рассчитывал. Предлагал главную роль артисткам Купченко и Тереховой, но они отказались. Картину пора было запускать, а Кати Тихомировой не было. Вера, на мой взгляд, не очень подходила. Во-первых, по возрасту. Она была старше той же Иры Муравьевой на семь лет. Но на пробах Вера оказалась убедительнее других. И главное, органично смотрелась с Гошей — Алексеем Баталовым, которого я выдернул из ВГИКа. Он уже преподавал, был увлечен педагогической деятельностью и довольно давно не играл больших ролей… Вроде бы все сложилось, но я не ожидал одного, что так мучительно работать с женой. Мы были молодыми, горячими, не умели распределять силы, поэтому и разговаривали, и разговаривали, и разговаривали о фильме. А еще ссорились и скандалили! И все время чувствовали груз: Вера играет роль только потому, что она — жена режиссера.

«Вера, на мой взгляд, не очень подходила на роль Тихомировой. Во-первых, по возрасту — она была старше той же Иры Муравьевой лет на семь. Но на пробах моя жена оказалась убедительнее других». (Вера Алентова и Ирина Муравьева в фильме «Москва слезам не верит». 1979 г.)
Фото: Кадр из фильма «Москва слезам не верит»

Мы должны были это преодолеть. Преодолели.

В день премьеры «Москва слезам не верит» 11 февраля на Пушкинской площади очередь завивалась змеей. Потом был «Оскар», на который фильм, как ни удивительно, выдвинуло не Госкино, а американцы. Увидели на Берлинском фестивале, купили за копейки, пустили в прокат. Денег заработали столько, что у меня даже есть приз американских продюсеров за лучший финансовый результат года. Их это так впечатлило, что они выдвинули советский фильм на «Оскар». Это было приятно, но на результат я не рассчитывал. В тот год я соревновался с Куросавой, Трюффо и Иштваном Сабо. Но я победил!

Знаю, один чрезвычайно заслуженный режиссер, узнав о том, что «Оскар» все-таки присудили мне, побледнел и с рыданиями выбежал из павильона!

«После роли председателя меня страшно полюбило начальство. Как-то предложили: «Проси чего хочешь». Я мог попросить квартиру, но сказал: «Хочу снимать кино». (Владимир Меньшов в роли председателя в фильме «Человек на своем месте». 1972 г.)
Фото: риа новости

Трудно переживается чужой успех в творческой среде. Особенно большой успех. «Екарный бабай! Ведь вчера мы сидели вместе в ресторане, пили водку, а теперь он уходит в другую реальность!» Это была зависть. Но, разумеется, в ней никто не признавался, она подавалась под иным соусом. Мол, эстетически кино ужасно и не имеет художественной ценности. Модными тогда были заумные фестивальные фильмы. Те, кто имел дар создавать кино для зрителей, автоматически записывались во второй эшелон. Это относилось, например, к Рязанову. Или даже к Данелии! Его ругали за фильм «Я шагаю по Москве». Говорили с презрением, что картина сделана на потребу начальству. Фильм был оптимистичным и добрым, а это расходилось с представлением художественной элиты о жизни в стране.

«Мы все время чувствовали груз: мол, Вера играет только потому, что она жена режиссера». (Вера Алентова и Алексей Баталов в фильме «Москва слезам не верит»
Фото: LEGION-MEDIA

Главная мысль, которую они транслировали, была следующая: «Здесь жить нельзя». Об этом и нужно было в картинах намекать, говорить эзоповым языком. Режиссер, который намеков не делал, получал свою порцию весомых оплеух от нашей элиты, в которую входили Андрей Кончаловский, Элем Климов, Андрей Смирнов, Алексей Герман. И в первую очередь, конечно, Андрей Тарковский. В советском кино все зациклились на Тарковском, практически установился его культ. Молодые режиссеры снимали «под Тарковского». А кинематографическое начальство с этим смирилось. Официально Тарковский был в контрах с руководством, но при этом ему даже позволили несколько раз на государственные деньги переснимать фильм «Сталкер» (в первый раз оказалась испорченной пленка, вторую забраковал сам режиссер). И ему не осмеливались даже делать поправки!

Ведь за этим последовало бы: «Вы ретроград, художника уничтожаете!» А потом — интервью для западных газет. В общем, образ большого художника был персонифицирован в образе Тарковского. А того же Гайдая, фильмы которого были и остаются народными, в кинематографической среде считали изгоем, не звали ни в какие компании. И я тоже довольно быстро оказался в изоляции. «Москва слезам не верит» — это же позор «Мосфильма»!» — считал своим долгом сказать чуть ли не каждый мосфильмовский режиссер. Попробуйте пережить такой остракизм! Тем более я не мог взять в толк, в чем виноват. Мне изначально нравился сценарий: тема покорения Москвы, преодоления трудностей была мне близка. Я ведь сам прошел через все это...

С Андреем Мягковым отношения не заладились

Я вырос в Астрахани. Мой отец служил в НКВД и хотел, чтобы я стал военным. К счастью, по состоянию здоровья меня в армию не взяли. В детстве я дважды чуть не умер. Сначала от малярии — из-за этого у меня лет до двадцати были сильнейшие приступы лихорадки, до обморока. А потом — от крупозного воспаления легких. В 45-м году это было смертельно. Из средств лечения — только красный стрептоцид. Я умирал от отека легких. Даже хирург отказался оперировать. Сказал, безнадежен. Но произошло чудо. Мне кажется, смертельные болезни кроме укрепления иммунитета влияют на формирование тебя как личности. Начинаешь ощущать, что высшие силы почему-то оставили тебя жить на этой земле. И нужно вернуть долг…

Со школы я обожал книги и кино.
«Худсовет требовал убрать сцены, где герои выпивают — шла кампания по борьбе с алкоголизмом. Я сопротивлялся, и меня жестоко наказали: сняли с должности режиссера, вычеркнули из титров». (Владимир Меньшов на съемках фильма «Любовь и голуби». 1984 г.)
Фото: МОСФИЛЬМ-ИНФО

Когда вышли «Весна на Заречной улице» и «Карнавальная ночь», просто бум кино начался! Им увлекались все, у меня же зародилось тайное желание — прорваться в этот волшебный мир.

После школы я отправился в Москву поступать во ВГИК — и провалился. Но на время экзаменов иногородним предоставлялось общежитие, и это все решило! Вокруг были актеры, режиссеры, сценаристы... На уровне мозжечка я понял — это мой мир. Я будто докопался до своей золотой жилы и решил ее разрабатывать, несмотря на неудачу.

Каждый год я ездил поступать в театральные институты. В промежутках набирался жизненного опыта. Сознательно менял сферы деятельности — работал токарем на заводе в Астрахани, матросом на водолазном катере в Баку, шахтером в Воркуте.

Я придумал такой ход: поработать на земле, под землей, на воде. Надеялся, что все пригодится. И действительно: хотя про шахтеров и моряков я кино не снял, но людей узнал. В рабочей среде много интересных личностей. Чтобы ничего не забыть, вел дневники, в них полно шуток и наблюдений. Некоторые я вставил в фильмы. Выражение «Пельмени разлепить, будем делать котлеты!» досталось «Зависти богов»…

На каждый Новый год я писал записку, сжигал и пепел выпивал с шампанским под бой курантов. Просил одно: «Поступить!» Мечта сбылась на четвертый год. На меня положили глаз в Школе-студии МХАТ. Это практически чудо. Я был неказистый, среднего роста, худой, с впалыми щеками, да еще ноги как у кавалериста. Этого почему-то не заметили. Только потом учитель по танцам ахнула: «Меньшов!

Боже мой! Что же мне с тобой таким делать?!» Но было уже поздно.

После начала учебы я пребывал в эйфории. Москва! Совсем рядом легендарные мхатовские актеры. Меня поражало все: как они себя ведут, одеваются, рассказывают анекдоты. Я, парень из провинции, попал в мир, с которым совершенно не сталкивался. Все вокруг мне казалось прекрасным. Поселили меня в комнате с Андреем Мягковым и еще несколькими ребятами. Потом у меня с ними отношения не заладились. Они довольно бесцеремонно мне дали понять, что я не их круга. Я не уступал по начитанности, но они были «петербуржцы». Не смешивались с простолюдинами. Мне эта позиция была не близка. Мы не ужились, и я перешел в другую комнату.

«Когда Гурченко умерла, ее муж Сергей Сенин сказал мне: «Люся о вас говорила как о режиссере номер один в России». (Людмила Гурченко и Александр Михайлов в фильме «Любовь и голуби»
Фото: МОСФИЛЬМ-ИНФО

С кем я со временем подружился — это с тем курсом театрального училища, где учился Володя Высоцкий. Мы познакомились позже, в начале 60-х годов, когда я еще был студентом, а Володя уже получил диплом. Сначала я подружился с его однокурсниками. Их курс считался очень сильным, но главной звездой, конечно, был Володя. Он уже тогда начинал петь свои песни — в то время сплошь в блатном стиле: «Где мои 17 лет? — На Большом Каретном» и другие в этом же роде.

Помню, как первый раз увидел Володю. Оказался в гостях у его однокурсника Жоры Епифанцева, у которого в крохотной квартирке разместилось человек двадцать. Все уже работали в театрах, снимались в кино, были довольно успешными и обсуждали горестно: «Володя совсем плохой. Сегодня его из Театра Пушкина выгнали. А у него была роль Лешего в «Аленьком цветочке», все-таки зацепка…

И позавчера со съемочной площадки выгнали по той же причине. Надо как-то помочь ему, вытащить». Я его еще тогда в глаза не видел. А потом Высоцкого как зверя выпустили из ванной. И одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, о чем шла речь и из чего Володю нужно вытаскивать… Но вот он сел к столу, взял гитару… И опять-таки сразу стало понятно, чего он стоит. Высоцкий был настоящим творческим центром.

Никита Михалков всегда был очень «отдельный»

Кто чего по-актерски стоит — этого не спрятать, не скрыть. То, что сам я стою недорого, увы, выяснилось уже на втором курсе, когда нужно было репетировать отрывки. Андрей Мягков — тот сразу заявил себя мощным актером. Еще стремительно набирали Ира Мирошниченко и Вера Быкова.

Моя Вера, которая тогда носила фамилию отца, а потом взяла фамилию матери — Алентова… Короче, я обнаружил, что делю в табели о рангах первое-второе место с конца с Димой Чуковским, внуком Корнея Ивановича. Еще, как назло, отрывки нам давали на двоих. Но Дима по профессии не стал работать, а для меня актерская никчемность была тяжелым открытием.

Ну а дальше была женитьба на Вере, неожиданная и не просчитанная. Которая и меня самого, и Веру удивила. Я не готов был, что она выйдет за меня замуж вообще. Мы много с ней разговаривали, дружили. Она меня в трудных ситуациях, которых во время учебы было немало, всегда поддерживала, становилась на мою сторону. А в конце второго курса какое-то лавинообразное любовное движение началось… В итоге она — умница и красавица — оказалась женой не­удачника.

«Перед рождением Юли Вера меня буквально в шею погнала подрабатывать — мол, иначе с ребенком не прожить. Я устроился в булочную и три года по ночам разгружал хлеб». (Семейное фото. Конец 70-х)

Педагоги были в шоке. Они ей другую судьбу предрекали: Вера была одной из лучших студенток, и ее готовили во МХАТ. А тут я как камень у нее на шее. Но для меня семья и любовь с Верой были спасением. Я еще не мог себя заявить, а она верила в мой талант. Довольно быстро я осознал, что актерство — это не мое. Начал смотреть в сторону кинематографа, режиссуры. И захотел учиться у Михаила Ромма. Этому есть объяснение. Если в 50-е годы доминирующей фигурой в кино был Пырьев, то в 60-е — Ромм. Михаил Ильич снял картину, которая стала программной в шестидесятых, — «Девять дней одного года» с Баталовым и Смоктуновским в главных ролях, а потом «Обыкновенный фашизм». В то время он стал фигурой номер один в кинематографе.

Я пришел к Ромму во ВГИК побеседовать и рассказать о своей судьбе. Он выслушал и сказал: «Я не знаю, буду ли я набирать. Но передайте свои работы». Тут как раз подошло время распределения, мне нужно было ехать в Ставрополь, в драмтеатр. И я поехал, и там весь год сочинял вступительные работы. Ромму их принесла Вера. Когда я прилетел в Москву, позвонил Михаилу Ильичу и спросил, прочитал ли он их, он ответил: «Приходите ко мне домой! Я живу на Большой Полянке». Так я впервые попал к нему домой. Ромм оказался поразительно легким человеком и отличным рассказчиком. Его супруга Елена Александровна Кузьмина говорила: «Главный твой талант — что ты трепло!» На вторую встречу я пришел с Верой. Я увидел, что он может быть обаятельным дамским угодником. Явно флиртовал и хотел понравиться Вере. Потом мы с Верой довольно часто у него бывали.

Ромм не смог взять меня на свой курс — я в своем Ставрополе все пропустил, и его студенты уже стали второкурсниками. Но специально для меня он придумал аспирантуру по режиссуре. Таким образом я мог посещать все занятия с его курсом. Вот только вместо нормального режиссерского диплома мне светило мифическое звание кандидата наук. Но режиссура-то состоит из практики! Студентам выделяют пленку и даже нормальные деньги, на которые можно поехать в экспедицию. А мне ничего этого не было положено. Я с трудом выбил какие-то жалкие копейки на единственную работу. Так что я теперь совершенно незаконно занимаю место режиссера-постановщика «Мосфильма», у меня нет никакого нормального документа, просто бумажка об окончании аспирантуры. Но зато благодаря этой чертовой аспирантуре я имел возможность общаться с Михаилом Ильичом Роммом гораздо больше, чем обычные студенты.

«В главной роли я снял свою жену, меня потом за это упрекали. Да, Вере уже было немало лет, но она играла любовь, не стесняясь откровенных сцен. И делала это блестяще!» (Вера Алентова и Жерар Депардье в фильме «Зависть богов». 2000 г.)
Фото: Сергей Петрухин

Тот курс, куда я влился, был последним, который набрал Ромм (там учился Никита Михалков), и мастер почти не появлялся. Серьезно болел. Мне как аспиранту приходилось постоянно писать какие-то дурацкие рефераты. Руководителем этих работ был Ромм, и я приходил к нему домой, в больницу или на дачу. Студенты были лишены этого общения, а я даже сблизился с семьей — с дочкой Наташей, ее мужем Сашей Аллилуевым и женой Еленой Александровной. Гораздо больше, чем о кино, с Михаилом Ильичом мы разговаривали о политическом состоянии страны, мира. Ромм был, разумеется, диссидент. Я полагаю, что в среде творческой интеллигенции все придерживались таких взглядов, хотя и снимали ярко просоветские фильмы. И вот когда Ромм мне начал рассказывать, в каком ужасе мы живем и какие дураки наши руководители, я впечатлился настолько, что воскликнул: «С этим надо бороться!»

Ромм резко замолчал. Выдержав долгую паузу, он сказал: «Ну, давай, иди, борись. Они тебе покажут кузькину мать…» Потом я привык, что такие разговоры на кухнях — общее место во всех интеллигентских компаниях…

Однажды я попросил у Ромма взаймы 50 рублей, чтобы подарить Вере на 25-летие французские духи «Шанель № 5», которые тогда появились в магазинах. И Ромм мне легко эти деньги дал. У него была сберкнижка, выписанная на доверенное лицо, он мне ее дал и говорит: «Пойди и сними, сколько тебе надо». Потом я развратился и стал регулярно, испытывая потребности в деньгах, просить их у Михаила Ильича. Конечно, деньги я возвращал, но тут же занимал еще большую сумму.

Владимир Меньшов
Владимир Меньшов
Фото: Юрий Феклистов

Когда он умер, я остался должен ему 200 рублей. Долг я вернул его родным, перезаняв нужную сумму у друзей...

В то время с деньгами у меня было как-то туго. Я получал повышенную стипендию аспиранта, но на семью этого не хватало. Перед рождением Юли Вера меня буквально в шею погнала подрабатывать, сказала, что иначе с ребенком не прожить. И я устроился в булочную на проспекте Мира. Она до сих пор существует. Я должен был по ночам разгружать хлеб. Тянул эту лямку три года. Туда часто по ночам приходили мои однокурсники. Весь курс собирался! Кроме Никиты Михалкова, конечно, который с самого начала довольно отдельный был. Он уже до этого три курса в «Щуке» прошел, а сюда пришел получить диплом и начать работать. А мы с однокурсниками сначала ящики грузили, потом пили водку, закусывая теплой, ароматно хрустящей краюшкой хлеба.

Это были романтичные годы. Я не спал ночами, много работал, учился и еще снимал. Да! Мне позволили снять картину к 50-летию ВГИКа и пообещали: если я хорошо ее сделаю, дадут мне возможность перейти из аспирантуры в нормальные студенты. Я очень старался! И сделал картину так хорошо, что ее… смыли со скандалом. Это произошло из-за Сергея Аполлинариевича Герасимова, вернее, из-за его жены Та­мары Федоровны Макаровой. Сначала фильм посмотрел декан режиссерского факультета, важная фигура при Сергее Аполлинариевиче — Гурген Тавризян. Он вышел сияющий, сказал, что ему безумно понравился эпизод про мастерскую Герасимова, где учились Белохвостикова, Гвоздикова и Еременко. Потом пришла Тамара Фе­доровна и выскочила из зала страш­но недовольная.

Инна Чурикова, Валерий Гаркалин и Олег Ефремов в фильме «Ширли-мырли». 1995 г.
Фото: МОСФИЛЬМ-ИНФО

Возможно, ей не понравилось что-то именно из этого отрывка. В результате фильм стали резать, испортили невероятно и в конце концов вообще смыли. Юбилей был испорчен, картина к 50-летию ВГИКа не получилась, а у меня была личная катастрофа. Помню, как я уговаривал Ромма: «Ну, позвоните кому-нибудь, заступитесь за меня». Он страшно не хотел, но потом уступил. Набрал номер руководителя Госкино и через 10 секунд уже лаялся по-страшному. Правда, ругались они не из-за моей картины, а по другим поводам. Бросил трубку, повернулся ко мне и сказал обозленно: «Вот как за вас хлопотать-то!»

Долго складывалось так — я был никто и звать меня никак. Но потом поперло. Причем с разных сторон. Во-первых, мой друг Шурик Павловский снял фильм «Счастливый Кукушкин».

Артисты Михалков и Куравлев, а также другие, менее известные, не смогли или не захотели у Шурика сниматься. Фильм уже должен был запускаться, когда Шурик вдруг вспомнил: «Володя, ты же артист! Выручай!» Благодаря этой первой картине меня заметили и предложили сыграть роль председателя колхоза в фильме «Человек на своем месте». Фильм этот страшно полюбило начальство, и мосфильмовское тоже. Ну и я автоматически стал любимцем. В том числе и Николая Трофимовича Сизова, генерального директора «Мосфильма». Он как-то по-человечески ко мне расположился. Вызвал меня и говорит: «Как ты? Чего хочешь — проси». И казалось бы, вполне понятно, чего просить… Сразу поясню, мы тогда жили в чудовищных условиях — я в одном общежитии, Вера с дочкой — в другом. Вера, по природе своей очень деликатная, страшно переживала, что ребенок постоянно плакал, мешал соседям…

В общем, наш совместный быт был настолько неустроенным, а мы настолько вымотанными и раздраженными, что даже расстались на три года. Казалось, совместное существование невозможно. Семейная лодка разбилась о быт... К счастью, с Верой мы соединились, поняв, что наша любовь не умерла, а просто устала… Но это было позже, а тогда, в трудные для нашей семьи времена, когда большой начальник предлагал мне все что угодно, я, как человек чрезвычайно непрактичный, вместо того чтобы попросить квартиру, сказал: «Хочу снимать кино». Сизов ответил: «Ну, Володя, это очень непросто». Но на заметку взял. Мне стали предлагать сценарии. Все как на подбор слабые. И вдруг выскочил «Розыгрыш». И я начал снимать музыкальный фильм с неопытными ребятами. Картину постоянно собирались закрыть.

Проблемы были во всем. Дали мне опытного директора картины с «Мосфильма». Он прямо раздувался от пафоса и меня, салагу, презирал. Его коронными фразами были: «Я работал с Иваном Александровичем Пырьевым» и «Это сделать невозможно». Но картина все же вышла и стала очень популярной. Мы даже получили Госпремию РСФСР. Димке Харатьяну и Наташе Вавиловой просто из подъезда выйти не давали. На «Мосфильм» письма мешками писали с благодарностью за фильм. Все эти мешки скапливались у того самого директора картины, который фильм чуть не убил. Я бы мог гордиться таким успехом, но не был доволен: молодежный музыкальный мир — это не моя тема, не мой мир. Ну а второй мой фильм был «Москва слезам не верит»...

История моего «Оскара»

Мою статуэтку «Оскар» получал атташе по культуре, а проще — сотрудник КГБ Анатолий Дюжев. Меня из страны не выпустили. Потом я узнал, что на меня в КГБ лежали два доноса. Придраться было к чему. Я ж был человеком без тормозов и не стеснялся высказываться прямо и резко по любому поводу... У моего фильма, который купили многие страны, были премьеры по всему миру, а я не мог выехать. Переживал страшно. Но, к счастью, выпускали Веру. Она объездила больше 20 стран. Мне же утешительным призом стало то, что в СССР начал действовать новый указ, по которому успешные у зрителей фильмы дополнительно премировали. В результате за «Москву…» я получил грандиозную по тому времени сумму — 40 тысяч рублей. Это еще более увеличило градус ненависти ко мне. Хотя я был щедрым. Потратил почти все

деньги на банкеты в ресторане Дома кино — закуску, выпивку.

Единственное, что успели купить для семьи — желтую, как такси, «Волгу».

Как и положено «оскароносцу», я почувствовал себя увереннее. Но работать проще не стало. Мой следующий фильм «Любовь и голуби» тоже категорически не принимали. Худсовет требовал убрать сцены, где герои выпивают — в стране шла кампания борьбы с алкоголизмом. Я сопротивлялся. В итоге меня жестко наказали — сняли с должности режиссера, вычеркнули из титров и дали перемонтировать другому человеку. Он добросовестно перекраивал мой фильм два или три месяца. Эти месяцы я еле пережил. Помню, много пил, выкуривал по две пачки сигарет каждый день и не мог спать. Я жил в аду. Коллеги с «Мосфильма» наблюдали за этим с ухмылкой: «Вот, мол, получил!

«Когда-то чуть ли не каждый второй режиссер говорил мне: «Москва слезам не верит» — это позор «Мосфильма»!» Но я не понимал, в чем виноват. Тема покорения Москвы была мне близка — я ведь сам прошел через это...» (Владимир Меньшов, 2009 г.)
Фото: Владимир Новиков

А то слишком высоко взлетел!» А я был в панике. Боялся, что смоют пленку. Я даже втайне скопировал фильм на видеокассету. Они тогда только начали появляться. Качество записи было ужасающее! Но кассета, слава богу, не пригодилась… Просто у фильмов в советские времена была двойная жизнь. Когда ленту заканчивали, первые копии отправляли в ЦК и Политбюро, и фильмы ходили по дачам их сотрудников. В свое время «Москва слезам не верит» понравилась Брежневу. Мне передавали: «Леонид Ильич сказал, что роскошный фильм, попросил еще раз показать». Ходили слухи, что копия «Москва слезам не верит» с несокращенными постельными сценами ходит по дачам чиновников. Но это был полный бред, чьи-то выдумки. С фильмом «Любовь и голуби» произошло что-то подобное, как и с «Москвой…». Он понравился партийному руководству, и машина, направленная на уничтожение фильма, вдруг остановилась.

В итоге «Любовь и голуби» выпустили каким он был. Без купюр.

Снова пошли разговоры об эстетической несостоятельности. Ладно бы так говорили только конкуренты. Но и актеры подхватывали. Бывало, я давал хорошую роль, к человеку приходил успех, а потом он, наслушавшись разговоров в ресторане Дома кино, нос воротил и говорил: «Фу, это не искусство!»

А были актеры, которые страшно обижались, что я не зову их в свои следующие картины. Мне кажется, Люся Гурченко очень обиделась, что я ей дал всего одну роль. На пробы в «Любовь и голуби» ее вызвали прямо с отдыха. Гурченко была в Пицунде, но сорвалась сразу же! Согласилась на роль осторожно, но потом репетировала, репетировала, репетировала, с самоотдачей, тщательно…

Когда она умерла, меня ее муж Сергей Сенин позвал к себе: «Вы знаете, Люся о вас говорила как о режиссере номер один в России»… Мне кажется, она рассчитывала на серию фильмов со мною, на новый свой взлет. Но у меня наступила пауза на целых десять лет. Потом, в середине девяностых, я снял «Ширли-мырли». Ее не позвал. Но я искренне не видел для Гурченко подходящей роли. Там все женщины — и Чурикова, и Полищук, и Вера Валентиновна — на своем месте. И в «Зависти богов» роли для Гурченко не было. В главной роли я снял свою жену. Меня потом за это упрекали. Вере было уже немало лет, а она играла любовь, ничуть не стесняясь откровенных сцен. И делала это блестяще. Да, в трех фильмах из пяти я снимал свою жену! Я бы и четвертый фильм с ней снял. Даже начал его. Называется «Большой вальс». Но он не состоялся. Не нашел нужной суммы…

К сожалению, современные реалии киноиндустрии таковы, что в первую очередь нужно уметь просить деньги на фильмы. А я этого не умею…

Скоро мне 75 лет, совсем уже не мальчик. А ритм жизни сумасшедший. Снимаюсь в пяти картинах. Преподаю во ВГИКе. Мы с Верой помогаем студентам, как когда-то помогал нам Михаил Ильич Ромм. Кого-то приходится подкормить, кому-то оплатить обучение. А деньги это не маленькие — семестр сто тысяч рублей. Я стараюсь к себе на курс во ВГИК взять талантливых ребят из глубинки. Понимаю, если уж человек приехал с Камчатки или из Владивостока, его надо брать уже за то, что он добрался до столицы. Я ему обязательно дам шанс переменить жизнь, узнать свое предназначение и реализовать его. Потому что это — главное в жизни.

События на видео
Подпишись на наш канал в Telegram
Как коронавирус изменил мир и медицину
Пандемия коронавируса, начавшаяся в конце 2019 года, изменила мир, и не только медицинский: многие компании отправили своих сотрудников на удаленку, стремительно стали развиваться различные онлайн-сервисы, люди начали более трепетно относиться к своему личному пространству, повысился уровень личной и общей гигиены и т. д.




Новости партнеров




Звезды в тренде

Анна Заворотнюк (Стрюкова)
телеведущая, актриса, дочь Анастасии Заворотнюк
Елизавета Арзамасова
актриса театра и кино, телеведущая
Гела Месхи
актер театра и кино
Принц Гарри (Prince Harry)
член королевской семьи Великобритании
Меган Маркл (Meghan Markle)
актриса, фотомодель
Ирина Орлова
астролог